​ПОЭТ И ЛАМПА

(Новелла о любви)

Глава 1.

Эта история приключилась несколько лет тому назад в одном доме на окраине небольшого южного городка там, где журчит говорливая река, прорезающая Синие горы Кавказа живым, блистающим клинком. В доме под зелёной крышей жил Поэт. У окна на письменном столике среди вороха бумаг, вспоминая младые дни, смиренно коротала время электрическая эбонитовая Лампа.

Долгие годы она пылилась невостребованной, но знала: каждая вещь должна кому-то служить иначе незавидна её участь…

От тоски или праздности, у Лампы в душе что-то творилось. В тиши она подолгу предавалась размышлениям: «Странные люди, − пишут стихи, как мой хозяин, называя это вдохновением. 

Впрочем, меня тоже в последнее время переполняют непонятные чувства… А он? – размышляла о Поэте Лампа, − сможет ли он понять мою душу? Мне хорошо рядом с ним, кажется, я обретаю второе дыхание и, как женщина,  начинаю им увлекаться...»

На столе Лампа занимала почётное место — слева в углу. Когда Поэт включал свет и в его глазах вспыхивали огоньки, словно он  светился изнутри…

«Наверно, я нравлюсь ему, − озарило Лампу, − не зря же в его глазах пылает этот божественный свет!»

Была у Поэта также печатная Машинка, которая стала невольной соучастницей этой истории. (Не зря же говорят, что по законам жанра требуется третий персонаж − Соперница, и на эту роль Машинка подходила идеально). Новенькая, недавно подаренная ему другом, Лампа своей красотой возбуждала зависть Лампы. И та, поблёскивая белыми клавишами, словно посмеивалась над наперсницей.

Поэт будто больше отдавал предпочтение Машинке: печатая, он нежно касался её клавиш, поглаживал пальцами по боковым округлостям, порой задумываясь и подолгу смотря в одну точку...

От быстрого и небрежного нажатия пальцами, клавиши иногда сцеплялись, тогда он чертыхался в адрес Машинки, в этот момент Лампа радовалась,  не желая делить с кем-либо предмет своего обожания. Она испытывала настоящее блаженство, когда Поэт дотрагивался головой её шляпки-отражателя, наклоняясь так близко, что слышно было дыхание и биение его сердца. В этот момент Лампа сильно накалялась. «Вот она любовь! – восторженно стучало у неё в висках, − какое же это необыкновенное состояние!»

Чувствовал ли Поэт её душевные перемены, трудно было понять бедной Лампе, она терзалась сомнениями, страдала, у неё часто стали перегорать лампочки. Хозяин брал Лампу за лебединый изгиб шеи-штатива, выкручивал перегоревшую лампочку, меняя на новую. В такие минуты, довольная оказанным вниманием, Лампа благодарно светилась ответным сиянием, отдавая любимому весь накал своего электрического сердца!

Так продолжалось долгое время. Поэт писал и вслух читал стихи, в которых звучали слова: «любимая!», «единственная!» Она принимала их на свой счёт и жалела, что в ответ не может произнести ни слова. А лампочки перегорали всё чаще и чаще…

Однажды, так неожиданно для Лампы, у Поэта вырвались гневные слова: «Я скоро разорюсь на одних лампочках. Как ты достала меня, старая вешалка!»

Обращение было явно адресовано Лампе, но причём здесь «старая вешалка»? Наивная, она не знала, что люди, не задумываясь, часто говорят жестокие слова и совершают безрассудные поступки. Не догадывалась она и о том, что для человека подобная вещь с двадцатилетним возрастом кажется рухлядью.

Так бы и мучилась Лампа в сомнениях на сей счёт, но как-то Поэт принёс в дом коробку. Он вынул из упаковки пахнущую новизной никелированную лампу, и поставил на место прежней. Старую же взял за понурую шею и отнёс на улицу, бросив у мусорных баков…

Лампа, увидев удаляющуюся спину Поэта, задохнулась от горя и несправедливости: «Ах, зря я ревновала к Машинке. Он не любит меня! Я для него оказалась «вешалкой», «старой рухлядью!»

Не хотелось Лампе верить в коварство любимого, но в глубине души ещё теплилась надежда, что это всего лишь недоразумение, что Поэт вернётся, и она по праву займёт прежнее место. Разве может другая лампа, даже новая, светить так преданно? Она хотела лишь только одного − радовать милого и согревать своей любовью, большего-то ей ничегошеньки и не надо…

Глава 2.

Минул месяц.

Поэта почему-то покинуло вдохновение. Ему казалось, это лишь временный спад, так уже бывало не раз, но время шло, а ничего не менялось.

Почему-то интуиция подсказывала, что это связано с Лампой:

«Старой или новой? Чушь какая-то…» − злился Поэт, разговаривая с самим собой. Он сидел за столиком и печально глядел на печатную Машинку, на тускло светящуюся никелированную лампу, бездумно включая и выключая её...

Его одолевала мысль: почему Муза приходит, а то внезапно покидает нас? Он пытался оценить трезво своё состояние, но ничего не получалось. Время шло.

Неведомые силы управляют человеком и во сне. Однажды ночью ему приснилось, что он сидит за рабочим столом и в темноте тянется к любимой старой Лампе, чтобы включить свет. В этот момент из шляпки-отражателя на него глянули большие, мерцающие глаза. В темноте он стал различать тонкие черты женского лица, пунцовые губы и бледный лоб, подбородок и едва различимые ямочки на щеках, курносый носик. Губы сложились в улыбку, а тихий, зовущий голос, произнёс его имя… Поэт наклонился к Лампе-женщине, прикоснувшись, ожёгся, и с криком проснулся.

«Что за сон?» − лихорадочно думал он. Подушечка указательного пальца горела как от ожога, а в рассветных сумерках на столе ухмылялась никелированным отражателем новая лампа.

Он стал вспоминать лицо женщины из сна, и оно показалось ему знакомым, где-то он будто видел его, но где?

Через минуту утренняя сладкая нега снова обволокла, как молочный туман, и он погрузился в тот же сон...

С этой ночи, как по волшебству, сон возвращался к нему и вскоре стал желанным, как свидание с любимой. С надеждой он ждал ночи и этого сна, чтобы погрузиться в состояние, напоминающее волшебный фимиам. Во сне Поэт встречался с Незнакомкой из Неведомого мира, которую он называл Музой. Взявшись за руки, они блуждали в бесконечных лабиринтах сновидений. Они летали в межзвёздных пространствах, бывали на цветущих планетах, он целовал и обнимал любимую…

Но видения прервались также внезапно, как и возникли. С тревогой ждал он, ложась спать, и готовясь ко сну, словно к какому-то ритуалу, но сон не возвращался. Поэт теперь думал постоянно о своей Музе: «Что за рок играет со мной?»

На него напала хандра, а потом мелькнула мысль: «Надо бы разыскать старую Лампу. Что-то тут не так. Но где она теперь?»

Решившись, он заставил себя заглянуть на то место, где оставил её месяц назад. Естественно, Лампы там не оказалось. Он осторожно расспросил мусорщиков, местных бомжей, но они ничего не прояснили.

Чувство тревоги и тоски нарастало. Он тяготился пропавшим вдохновением, теперь совершенно уверенный, что хандра связана именно с Лампой и с тем восхитительным образом женщины, стоящим перед глазами…

* * *

В молодости у Поэта была жена, дети, но к зрелости он остался один. Семейная жизнь не сложилась, зато у него было любимое дело, друзья и была надежда, что всё изменится к лучшему. Стихи, творчество требовали большой отдачи сил, он втянулся в сложившийся ритм: контакты, общения с интересными людьми, работа за письменным столом способствовали этому. Сейчас ему было как-то тревожно за себя, к этому примешивался неуют быта, одиночество. И эти сны, которые всколыхнули душу, и там, в самой глубине, вдруг всплыл забытый образ из далёкого детства. Ему, тогда ещё мальчику, попалась картинка в одной приключенческой книге с изображением прекрасной девушки. Рисунок поразил его чистотой линий и чем-то неуловимо таинственным. Образ Лампы-женщины был так похож на тот детский мотив...

Мы не задумываемся, из чего складывается женская красота, не поверяем алгеброй гармонию. Часто это − просто неуловимые черты лица, определённые формы носа, подбородка, глаз…

Тяга к прекрасному закладывается в генах, но может проявиться не сразу, до поры она дремлет и развивается неосознанно. Картинка, что так полюбилась в ранней юности, зацепила его воображение. Он рос ранимым и романтичным мальчиком, глубоко скрывая в себе эти ростки, боясь насмешек сверстников. Тогда в детстве он тайком вырвал лист из книги, и долгое время хранил под подушкой, разглядывая рисунок в уединении. В эти минуты он мечтал о дальних странствиях, представляя себя, то рыцарем, то пиратом из полюбившихся приключенческих романов. В мечтах − героиню сердца он освобождал из тяжкого плена и, благодарная, она полюбила его.

Поэт осунулся, мучился, не зная, что делать, стал часто прикладываться к бутылочке, днями валяясь на диване, стараясь ни с кем не общаться, не выходить на люди. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но однажды вечером к нему постучались. Открыв дверь, он увидел маленького тщедушного человечка. Не говоря ни слова, пришелец протянул Лампу. Поэт даже не удивился, он сразу узнал знакомые формы! Она была цела и будто стала новее. Старичок, молча поклонившись, отступил и тут же растворился в темноте.

Аккуратно, как самое дорогое, Поэт пронёс Лампу в комнату и поставил на прежнее место – в левый угол среди бумаг, а никелированную спрятал в шкаф.

Он смотрел на Лампу сначала как-то отстранёно, потом взял салфетку и стал медленно протирать её, поглаживая, как живое существо по округлой шейке, по отражателю и основанию. Настроение неожиданно улучшилось, он даже замурлыкал популярную песенку: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин!..»

Привычно сварив крепкий кофе, устроился за столиком, наслаждаясь обжигающим напитком, быстро что-то стал записывать, а глаза его засветились тем особенным светом, когда приходит вдохновение.

Писал он весь вечер и всю ночь, к утру сложилась поэма, в которой, вы догадались, героиней была прекрасная Незнакомка, а герой – характером походил на него. Поэт умиротворённо откинулся в кресле и тут же задремал. В дрёме ему виделось, что он сидит за столиком и снова пишет, пишет...

В окошке забрезжил свет, Поэт проснулся и, протянув руку, погасил Лампу, в её овальном отражателе заиграли блики утренней зари, в которых стал вырисовываться образ девушки с позолоченными волосами, искристыми смеющимися глазами – его Музы. Притягивала улыбка, а в зрачках, как в зыби на воде, что-то призывно дрожало и звало к себе. Но вскоре оно оформилось во вполне реальное лицо, фигуру… Поэт робко погладил огненные волосы. Незнакомка не исчезла. Не сдерживаясь, он поцеловал её, мгновенно утонув в нахлынувшей волне страсти, забыв обо всём на свете. Поцелуй жёг, как горячий кофе,− спутник его бессонных ночей, но оказался слаще божественного напитка.

Молодая страсть накрыла влюблённых, они забыли обо всём на свете и провалились в какую-то невесомость.

Вы спросите по поводу происходящего: что это − воспалённое воображение Поэта или чудо, воплощённое в действительность? Но что мы понимаем под словом «действительность»? Быть может, это то, что нам хочется видеть. Поэтам – особенно. С ними, как с влюблёнными это случается. Блажен, кто верует. Он поверил сразу и безоговорочно! А воображаемым оппонентам со всей убеждённостью сказал бы: «Вы никогда не любили по-настоящему!» Случается, что с возрастом многие забывают это несказанное чувство: поцелуи в тёмной аллее парка или где-нибудь на вокзале, продуваемом сквозняками, в комнате, украдкой от родителей. Томление и ожидание встречи, разлуки и письма, признания и даже нелепые ссоры… Всё это и многое другое живёт в ёмком слове «Любовь»!

Теперь, конечно, всё не так, как в пору юности нашего героя. Сегодняшняя любовь по расчёту − совсем не то, что ещё в недавние времена его молодости. Пропала романтика, без неё, без песен у костра, прогулок у речки, тисканий и вздохов при луне, страданий и надежд, может ли возникнуть настоящее чувство?

Лирика − усмехнётесь вы. Да, но без неё, как и без любви, человечество просто исчезнет...

Но вернёмся к нашим героям. Поэт и Муза Ламповна, как в шутку окрестил он свою подругу, долго не выходили из дома, забывая порой о еде, растворяясь в страсти. Им было всё равно, что творится в целом мире, даже не отвечали на звонки друзей… Это было похоже на сказку, ожившую среди россыпи мерцающих звёзд и галактик. Словно в огромном гамаке, подвязанном одним концом к Полярной звезде, а другим − к какой-нибудь Альфе Центавре, они раскачивались от неудержимой страсти, поднимающей их стремительно вверх и опускающей вниз…

Для уже немолодого Поэта такой всплеск эмоций, чувств казался настоящим испытанием, но у него словно открылось второе дыхание. Страсти такой он не испытывал ранее никогда…

Муза, само совершенство, манила красотой и непосредственностью. На вид ей − лет двадцать, лицо с правильными чертами, волосы отливали рыжей медью с серебром. Были они прямыми, ниспадающими свободно и, как ни странно, жёсткими на ощупь, словно тонкие электрические проволочки. Кожа светилась золотистым оттенком, и вся она сияла светом изнутри, как и её глаза − две вольтовы дуги.

В перерывах между занятием любовью, они часами говорили обо всём, а интересы у них совпадали настолько, что и предмета спора почти не возникало. Были ли у Поэта свои желания о предмете любви? Конечно, но за прошедшие годы, «всё лучшие годы», мечты заметно подтаяли, потускнели. И вот теперь забрезжил свет оттуда, откуда он никак не ожидал, можно сказать, в прямом смысле – от Лампы…

Когда она  говорила о чём-то, это было так сочно и красиво, что он переставал слышать смысл произносимого, отрешённо наслаждаясь её физической красотой, мелодичным грудным голосом, просто смотрел на неё, и не верил, что случившееся с ним − не наваждение. В эти минуты он завидовал самому себе, своему везению: наконец-то Всевышний внял его мольбам, значит он действительно что- то стоит!

Муза в такие моменты, замечая, что Поэт впадает в прострацию, замолкала, целовала его нежно в лоб, как ребёнка, отстранялась, взглядывала в глаза и восклицала: «Я так не играю! С кем это я сейчас говорила, милый?»

Он тряс головой, сбрасывая оцепенение, широко и несколько виновато улыбался, сгребал её большущими ладонями, легко сажал на колени, целуя. Она слабо сопротивлялась, это переходило в бурный интим, заканчиваясь отдыхом и новыми разговорами.

Муза варила кофе или заваривала чай, делала бутерброды с маслом и колбаской, жарила омлет. Они неспешно ели, порой не различая, что сейчас творится на улице: вечер или утро.

Так продолжалось долго. Друзья безуспешно пытались дозвониться по проводному телефону, он отключил и сотовый...