Попутчик

Вот ты думаешь, чудес не бывает…- протянул дед, дотрагиваясь до моей ладони, в которой был зажат сотовый телефон. Я вздрогнул от неожиданности и недоуменно посмотрел в его прищуренные хитрые глаза.
Поймав мой взгляд, старик усмехнулся и подмигнул. В этот момент объявили об отправлении поезда, вагон качнуло и нас на мгновение притянуло друг к другу. Его лицо оказалось совсем близко, и мне стало почему-то не по себе. Поезд начал набирать скорость. Скрипя и потрескивая, колеса мерно отстукивали привычный ритм.
— Вы о чем? Мы знакомы? — Спросил я, поеживаясь и пряча телефон в карман.
— Тихон я.- Буркнул под нос дед и тут же поинтересовался: — Студент, небось?
— Студент.- Кивнул головой я и отвернулся к окну, вглядываясь в мелькающие силуэты деревьев.
— А имя-то есть у тебя, студент? Али не скажешь? Засмущался, поди? – осведомился старик и добродушно засмеялся широко открытым ртом, откидывая лохматую седую голову назад. Окладистая борода непонятного серо-сизого оттенка смешно затряслась в такт старческому сухонькому смешку. Я с удивлением отметил белые и ровные зубы.
«Словно чеширский кот из сказки про Алису» — подумалось почему-то мне.
Я раздраженно передернул плечами и нарочито серьезно ответил: — Владимир меня зовут. Нет, не смутился. Что Вы там про чудеса говорили? Не понял…
— Вона как. Володимир. Хорошо. Так я и говорю. Учишься, значит, науке. А наука — вещь серьезная. Какие уж там чудеса… А ведь бывают, милок. Только не каждому видеть дано. Так-то…- старик оперся на столик локтями и начал медленно крутить массивную печатку из почерневшего серебра на своем безымянном пальце. В центре был изображен всадник в рыцарских доспехах с обнаженным мечом.
Я не смог удержаться от восклицания: — Ого… Какая старинная и красивая вещь у Вас! Откуда такая?
Дед многозначительно кивнул и, важно откашлявшись, сказал бархатным голосом:
— То-то и есть. Чудо. Это Настюшка моя подарила мне, когда на фронт я уходил пацаном безусым. Сказала, что ангел-хранитель изображен. Родовая печать-то, семейная. Так разве я поверил! Война — это тебе не сказка. Но всякое бывает… — Голос старика на мгновение предательски дрогнул, и мне показалось, будто тень мелькнула по морщинистому лицу, и глаза заволокло слезами. Но дед тут же всплеснул костлявой рукой в воздухе, и, понизив голос, пробормотал:
— Простите, братки, что остался жив… Светлая память вам…
Я заерзал в нетерпении, ожидая рассказа, но старик, будто вовсе не замечая моего интереса, погрузился в себя, беззвучно шевеля губами и покачиваясь в такт поезду.
В открытое купе заглянула румяная кареглазая проводница и, проверив наличие билетов и паспортов, защебетала задорным голосом: — Чай? Кофе не желаете? В соседнем вагоне ресторан…
Дед радостно закивал: — Чайку, милая. Два стакана. С сахаром. Кусковой-то есть?
— Поищу, дедушка… — понимающе протянула проводница и растаяла в глубине вагона, оставив после себя нежный аромат цветущей сирени.
Через пять минут дед с наслаждением отхлебывал глоток за глотком крепкий душистый чай, каждый раз макая в стакан кусочек сахара и посасывая его с полузакрытыми глазами. Наконец, удовлетворенно крякнув, он продолжил разговор, будто и не прерывал его до сих пор:
— Так я и говорю, судьба… Кому – погибель, а кому — спасение. Зима тогда злющая была, январь 1943 года. И мне – 18 … Мальчишка совсем. Помню, отправили нас «языка» добыть. Двенадцать бойцов с командиром. А всего-то чуток до неприятеля по нынешним меркам. Как потом мы уже поняли, разделяло нейтральную полосу минное поле… Да кто ж знал… Шли, конечно, ночью. Сам понимаешь – не сахар. Боязно и холодно до чертиков. Когда наткнулись на первую мину, уже далече прошли по полю. И возвращаться так же опасно по темноте-то. Решили все-таки вперед двигаться. Задача боевая поставлена. Все казалось, что вот-вот грянет взрыв и разорвет на куски….Эх… Да что может быть страшнее для юнца? Каждый шаг с трудом давался. Ногу заносил и молился про себя всем богам, хоть и комсомолец был, да и молитв никаких не знал, но бормотал чего-то. Уж и не помню…
Дед внезапно вздрогнул и закрыл трясущимися жилистыми ладонями глаза, медленно закачался из стороны в сторону, жалобно шепча что-то…
Я осторожно кашлянул и сказал сочувственным голосом, пытаясь отвлечь старика от грустных мыслей:
— Конечно, страшно. Я же понимаю. Война. Но ведь победили…
Дед опустил руки и, глядя на меня слезящимися васильковыми глазами, пробормотал: — Да что вы сейчас понимаете в войне… Победили… Сколько народу безвинного полегло. Эх….
Достав синий платок в крупную клетку из бокового кармана, старик вытер глаза и щеки, затем шумно вздохнул и продолжил:
— Так прошли минут пять. И вдруг – БББах! Словно змей из-под земли вырвалось черно-красное пламя. Раздался взрыв. На мгновенье я тогда зажмурился. А когда открыл глаза, Пашки, шедшего впереди, нет. Только что он был, и вот его нет. Вокруг тишина. Ни стона, ни звука. Все замерли. Стоим и на командира смотрим. Оглядываемся по очереди. А он знак дает – вперед, мол. Оставалось метров 100 всего. Потихоньку двинулись, а тут россыпью из леса очередь автоматная по нам. Немцы… Смотрю, друг за другом наши ребята, как подкошенные, падают. Кто-то побежал, и снова взрыв. Меня взрывной волной отбросило, оглушило. Я сознание потерял.
Крупные красные пятна поползли по серым старческим щекам, и капельки пота выступили на покатом лбу, руки задрожали.
Заметив, что дед разволновался, я осторожно спросил:
— Вам тяжело вспоминать. Может, не стоит сейчас об этом?
Тот возмущенно отмахнулся:
— А когда стоит? Мне уж 89 годок идет. Не проживу долго. А вспоминаю об этом чуть не каждую ночь… Так-то, милок. Нет уж, слушай.
Дед крякнул огорченно и продолжил рассказ:
— Очнулся рядом с воронкой от разорвавшейся мины. Ребята мертвые вокруг. Немцы к каждому подходят, проверяют, есть ли чем поживиться. Да и раненых добивают. Жалеют патронов, кинжалами орудуют. А печатка у меня на пальце сверкает. Я перед вылазкой надел, Настену вспоминая… Перстенек намертво тогда и сел. Пальцы опухшие были и не снять. Ребята посмеялись, но решили после разведки эту проблему решить. Некогда было. Судьба…
Дед помолчал, взъерошил чуб на седой голове и грустно добавил:
— Парочка фрицов всего рядом и была, когда я в себя пришел. Остальные, видать, вперед ушли. Вот одному рыжему нехристю и приглянулся мой перстенек… Ему бы проверить, жив ли я еще, а он от нетерпения ко мне-то наклонился и давай тягать печатку с пальца. Она не идет. Пыжится рыжий, сбросил автомат. Я прикинулся мертвым и ни гу-гу. Сквозь щелочки глаз смотрю, он нож достал. Палец, значит, резать. Тут я и вдарил ему по-нашему. От души. Нож выкатился, и мы вместе сцепились. Только я-то от злости за ребят сильнее оказался. Быстро прирезал гада. А тут второй на меня напал со спины и, как клещами, сжал мне горло. Дыхание перехватило, в глазах поплыло красное с черным. Не знаю, как изловчился, ударил фашиста каблуком в живот. Хватка его и ослабла, я впился ему в горло руками, теперь уж он захрипел… Как я тогда контуженный назад дополз по минному полю, не ведаю… Ноги отморозил, но в живых остался… Один...
Дед снова замолчал, отвернувшись к окну, не глядя на меня.
Я не решился задавать вопросы, у самого ком в горле встал… Так мы и проехали остаток пути в тишине. Уже прощаясь, на выходе из вагона дед вдруг прижал меня к груди и прошептал в ухо:

— Живи, сынок. Мир береги...