Прикосновение. Она. Мягкая рука

За окном лесной пейзаж сменили степенные, выкрашенные в теплые тона, аккуратные особняки. Состав медленно сбавил скорость и остановился у небольшого желто-салатового строения с вывеской «Малое Васильково».

— Вацлав, дай денег. Пойду мороженого куплю, — обратилась девушка к худощавому небритому парню, нервно перебирающему гитарные струны.

— Возьми еще пару бутылок пива.

— Ага, — кивнула Анка.

Стоянку сократили в связи с опозданием поезда, а девушка, догоняя ускользающие вагоны, оступилась и подвернула ногу. Из рук выпала злополучная бутылка пива, тупо хлопнув о щебенку, она обдала кеды Анки густой пахучей пеной.

— Да, чтоб тебя! – грохнула она о щебенку второй бутылкой.

— Эй, ты, что мусоришь здесь? – услышала она за спиной строгий голос.

— Я от поезда, мать его, отстала! — кинула через плечо Анка.

— А вот выражаться здесь не положено, — ответил голос еще строже.

Резко развернувшись, Анка хотела огрызнуться, но увидев перед собой рослую дородную женщину, с властным лицом, осеклась.

«Вот это бабища! Ей только топор за пояс и в лес…»

«Соплячка, размалеванная… А, глаза, какие-то страдальческие. Кто ж тебя так, деточка?» — пронеслось в голове у женщины, при взгляде на эту худенькую белобрысую девчонку.

— Следующий поезд будет через трое суток.

— Как трое суток? А мне… — Анка жестом показала, что ей надо туда, к ее музыкантам.

— А кто там у тебя… в поезде? – расспрашивала женщина.

— Там? Да никто… парень, типа.

— А родители твои где?

— Нету?

— Сирота, что ли? – всплеснула руками женщина, — А зовут то тебя как?

— Анкой, — согласилась быть сиротой девушка.

— Ну, а меня Тамарой Дмитриевной, называй.

— Ну, пошли что ли? А то смеркается уже.

— Куда?

— Ко мне в «Цветник».

Дом у Тамары Дмитриевны, и впрямь оправдывал свое название. Цветы росли повсюду, встречая хозяйку и гостью у забора рослым иван-чаем, ложились живой изгородью плюща, и расплескивались ковром многоцветья и многотравья в палисаднике, запрыгивали в горшки на подоконниках, и скрывались за плотной пеленой огромной теплицы.

— Ух, ты! – подивилась Анка, — Красотища!

— Нравится? – улыбнулась Тамара Дмитриевна, — это все мой Маркуша.

— Кто?

— Муж мой. Сейчас я вас познакомлю. Марк Захарович! – позвала зычным голосом женщина.

На крыльцо вышел невзрачный щуплый мужичонка, среднего роста. Но, разглядев в сгущающихся сумерках Тамару Дмитриевну, приосанился и широко улыбнулся. Лицо его до этого казавшееся унылым, преобразилось и даже помолодело, а потухшие угольки глаз заблестели:

— Тамара Дмитриевна, душа моя! – сильно припадая на левую ногу заковылял к ней мужчина, — А кто эта юная особа?

— Я не особа, — огрызнулась Анка, выглядывая из-за спины Тамары Дмитриевны.

— Познакомься, Марк – это Анка. Она поживет у нас несколько дней — она поставила девушку перед собой.

— Марк Захарович, бывший преподаватель литературы, — слегка поклонился мужчина, — Рад нашему знакомству, Анечка.

При этих словах он нежно приподнял руку девушки, и едва коснулся ее губами. Анка резко отдернула ее:

— Что Вы делаете?!

— Выказываю почтение Вашей юности, — опять улыбнулся своей загадочной улыбкой Марк Захарович.

Странно, но от улыбки этого чужого и некрасивого человека, у Анки вдруг потеплело в груди.

— Ну, если с церемониями покончено, можем перейти к чревоугодию, — распорядилась Тамара Дмитриевна.

***

На поезде, пришедшем через три дня, Анка так и не уехала. Отложила отъезд еще на трое суток, а потом еще на трое, и еще… Так она прожила в семье бездетных Пороховых три счастливых года.

За это время Марк Захарович познакомил ее с миром литературы, научил разбираться и ухаживать за цветами. Тамара Дмитриевна занималась с ней музыкой и живописью. И если кисть девушка держала еще неуверенно, то в игре на пианино она в скором времени превзошла учительницу. Чему та была несказанно рада.

Но эти занятия проходили в свободное, от выращивания и продажи цветов, время. Вся «семья» вставала в шесть утра и плотно позавтракав, принималась за прополку, полив, укрывание, открывание и подвязывание цветов. Целый день во всех трех оранжереях звучала классическая, джазовая, инструментальная или современная музыка.

Если раньше цветы слышали только легкие мелодии, то с появлением Анки, начались эксперименты. Величественным георгинам включали оперы Верди, гламурным гладиолусам — оперетты Кальмана, напыщенным пионам – джазовые импровизации Чарли Паркера, а изящные розы предпочитали рэп, который читал Eminem.

Входя утром в оранжерею, Анка каждый раз прислушивалась к тихому шелесту, расправляемых навстречу свету лепестков, стараясь в точности угадать настроение своих подопечных. Выбранная ею музыка стимулировала не только рост и густоту бутонов, но добавляла насыщенность цвету и неповторимость в линиях творений флоры. Цветы становились для нее не просто растениями, они смогли стать ее вдохновением.

Число серьезных покупателей за эти годы увеличилось, и Тамара Дмитриевна уже поговаривала об открытии своих цветочных магазинов в городе. Управлять которыми могла бы Анка. И для этого ей нужно получить образование. Но сама девушка любила только выращивать цветы. В период их срезания она шла вглубь дома, и исполняла неистовую «Марсельезу».

Ей не хотелось выходить в этот недружелюбный мир из своей уютной оранжереи.

***

Она стоит посреди бескрайнего безмолвия степи. Одна. Солнце только едва коснулось своей алой головой горизонта, высветив в предрассветных сумерках ощерившиеся силуэты волков. Бежать некуда. Вокруг, насколько хватает глаз, степь. И даже камня или палки нет. Из одежды только короткая рубаха, едва доходящая до пояса.

Ее начинает колотить от страха, и трясущимися руками она сдергивает рубаху с худеньких плеч: «Вот смотрите! Тут вам жрать нечего!» Но волки все ближе. Она яростно рвет рубаху на лоскуты, и как боксер обматывает ими руки. Стая останавливается, и из нее выходит он. Высокие сильные лапы, поджарые бока, пугающий оскал говорят о том, что это вожак. Он не спешит, уверенный, что добыча уже его.

Он приглушённо рычит, оскалив желтоватые клыки. Она, вся напружинившись, развернулась к зверю боком, опора на левую ногу, правая рука прикрывает шею, левая вынесена вперед, как приманка.

От смерти ее отделяет полоска иссушенной земли в четыре шага. Волк уже приседает, готовясь к решающему прыжку. Она с остервенением выдыхает: «Давай!».

Но волк не прыгает, принюхавшись, он ложится на брюхо, и ползет к ней. Оскал прячется за виноватой полуулыбкой, зверь трется ей о ступни и заискивающе смотрит в глаза. Она в недоумении и растерянности, пинает его, но он понимает это по-своему. Встает на лапы, осторожно утыкается мордой ей между ног, и… начинает ласкать. Кажется, что шершавый сильный язык заполняет ее целиком. Она изгибается, содрогаясь всем телом, закрывает глаза, и запускает пальцы в густую волчью шерсть… Волны наслаждения подхватывают ее ставшее невесомым тело.

***

По подоконнику громко стучали капли дождя, возвращая Анку в ее спальную.

«Что со мной? Почему я плачу? И откуда эта приятная нега в теле? Это так непривычно и сладостно» — подумала Анка, забываясь сном.