Шпонка

Мир изменился со временем. И даже светило теперь по-другому изливало свет! И другие, едва видимые глазу, звёзды и созвездия расположились на небе. В нём теперь почти не было видно звёзд; и хоть небо не пропало, но по ночам тусклый мутный туман и серый городской смог скрывал даже те робкие и немногие из них, которые отважились глянуть на этот божий мир. В мире, где не видно звёзд, никто не глядел в небо! А раз никто, и никогда не пробовал посмотреть вверх, то никто и не пытался больше в небо подняться! Все уже забыли, что когда-то люди летали! Никто и представить не мог, что кроме птиц и мух, кто-то или что-то может летать! Правда, было ещё море, и по нему можно было плавать! Об этом мечтали те, кому не приходило в голову смотреть на небо, верней, немногие из них! Совсем мечта не пропала, она просто стала проще, но совсем не мечтать невозможно было даже в этом мире, где случился откат во времени и достижениях цивилизации; по дорогам которого теперь разъезжали дилижансы, похожие на автобусы, запряжённые в четвёрку или в две тройки лошадей. И был транспорт городской, похожий на трамвайчики, которые ходили по рельсам, но тягловой силой в них опять же были эти благородные и трудолюбивые животные. Само слово «благородный» представлялось вовсе не сдержанным интеллигентным и достойным, как мы понимаем значение его, а скорее успело приобрести в сером мире значение иронично – колкое, и обозначало оторвавшегося от народа богатого бездельника, проводящего время в праздном образе жизни, запретных удовольствиях и ничегонеделании. В этом мире самым тайным удовольствием, которое скрывалось днём; но выходя за приличия дня, становилось общедоступным и «благородным» господам, и простолюдинам, их было значительно больше, — была возможность принять то, что называлось в просторечии «шпоном», другим словом умение «вмазаться». «Вмазаться» можно было по-разному, но обозначало одно – находиться под действием и влиянием «шпона», в другом состоянии сознания; как раз, когда можно и летать, и бегать по воде, яко посуху; и пребывать в неведомых мирах и землях, но только сознанием, тело при этом находилось «в отключке», или совершало движения, но довольно бестолковые, то есть назвать в этом состоянии человека разумным, было бы не верным.

«Шпон», разновидность «жжёнки». Только не путайте со старинным русским напитком, обязательным атрибутом гусарской жизни и источником вдохновения многих поэтов и писателей Золотого века, благодаря эффектному способу приготовления, когда-то, во времена, которые уже никто и не помнил, завоевавшим популярность и среди студентов.

Жжёнка казалась тогда незаменимой в походах, отлично согревающей в любую непогоду, а чувство опьянения прогоняло страх смерти. Не менее востребованной жжёнка была и в мирное время, не знающим чем себя занять офицерам скрашивала досуг и скуку. Кое-какую конкуренцию огненной воде могли сделать карты или волочение за юбками, розыгрыши и дуэли, интриги и байки, былицы и выдумки, а кое-кто из гусар и стихи пописывал, кавалер Денис Давыдов, к слову сказать, ещё и прославился на слове, хотя и шпагой отменно владел!

В современной «жжёнке» и «шпоне» присутствовал ёрш из химических веществ, вместо алкогольного ерша; так называемого фруктово-винного пунша; получаемого из смеси коньяка, рома и вина с добавлением фруктов, пряностей и плавленого сахара. Последний клали на скрещенные шпаги или ножи, установленные над кастрюлей из нержавеющей стали или лужёной меди; и это был самый дешёвый из вариантов! Среди состоятельных офицеров в ходу были ковши и чаши из серебра, а ром, сахар и специи о ту пору были дорогостоящими продуктами! Сахар обливался самым крепким напитком – коньяком или чаще ромом, поджигался и горячим стекал в крепкий напиток, который вместе со своими гвардейскими товарищами пили Пушкин и Лермонтов; Аксаков и Гоголь, князь Вяземский… прославили её в своих произведениях поэты и писатели; сам Лев Толстой в повести «Юность» приобщил героя студента Николеньку Иртеньева к «взрослым развлечениям»,– на теперешний взгляд, занятию довольно, невинному, но в ту пору явно обладавшему очарованием порока… Жжёнку пили герои романов Тургенева и Гончарова, а также пьес Островского. Лермонтов посвящал огненному напитку поэтические строки в своей эротической поэме «Уланша», упоминая «жжёнковарение» так:

«Кто в сбруе весь, кто без штанов,

Пируют – в их кругу туманном

Дубовый стол и ковш на нём,

И пунш в ушате деревянном

Пылает синим огоньком!»

Тут уже дерево в ход пошло – «пьяным море по колено!» Уже в начале двадцатого века жжёнка стала лишь частью ритуала, совершаемого по прибытию нового офицера в полк. А после Первой мировой и про него позабыли.

Забылось многое; имена великих классиков были не в ходу, многие были под запретом; лишь какой-нибудь старичок – архивариус хранил старинные книги, ставшие со временем фолиантами. Библиотеки же были заполнены по большинству современными изданиями, пользующимися нынче незатейливым спросом сильно снизившего планку интеллекта читателя: сальными романчиками, журналами с фотографиями обнажённых девиц и простенькими книжками с картинками, большинство из которых являлись комиксами. Новые незнакомые нам авторы пользовались успехом и популярностью и живописали такие ужасы, что прочитавшим их случайно, тяжёлая жизнь своя показалась бы раем, от которой вечерами почему-то спешили убежать в грёзы, предоставляемые как раз химическим коктейлем — веществом, называемым «шпоном» или «жжёнкой». Возродили название в связи с новыми взрослыми играми.

«Жжёнку», или разновидность её «шпон», каждый применял, как нравилось! Кто лизал, подолгу держа во рту под языком, под губой или за щекой; кто жевал и сосал; глотать, однако, не рекомендовалось, если жить хотел; кто варил и дышал над парами; держа над чем-то, напоминающим сильно закопчённую кастрюлю, пережигал, на подобии жжёнки старинного рецепта. Можно было просто покурить, свернув бумажку или затолкав искусственную «куколку» в мундштук. Куколка собой представляла опять же обёрнутую в лист табака или перечной мяты, бумагу, иногда с сигаретным или ватным фильтром тоненькую пластиночку «шпона», которую можно было завернуть ковриком или рулетиком, настрогать, поджечь, растворить отчасти или даже засунуть в нос, рот или задний проход прямой кишки. Можно сказать, «каждый сходил с ума по-своему»!

Названия постоянно меняются, так же как поиски веществ, вызывающих пограничные состояния сознания. Одни запрещаются! Другие, считаясь легальными, продолжают туманить головы пустые, потому что пустота, если и образуется где-то, хоть бы и в головах, будет тут же чем-то заполнена, хоть бы бредом, который этот самый «шпон» вызовет вместе с долей блаженного состояния, когда ты сам кажешься себе безгранично умным, влюблённым во всё и всех!..

— Почему ты думаешь, что это то, что ты должна делать?

— «Природа не терпит пустоты!»

— Кто так говорит?

— Кит, мой отец.

— Так ты дочь Кита? Что ж, это упрощает дело! Так, где он это выудил?

-…Там уже нет!..

— И ты этим будешь заниматься?..

— Спрос диктует предложение.

— Тоже папа?

— Возможно, и классик!

— Может и классик, но ты это знаешь от папы! Что?.. отыграв в классики и кубики, ты готова взяться за настоящие камушки и золотые рублики?

— Хотя бы деревянные!

— Не продешеви! На этом люди делают состояния! На этом растут сады и усадьбы! И ломаются копья и люди! И судьбы! Копьё судьбы настигает всех, кто берётся за это дело! Понимаешь, о чём я? Для каждого из нас заранее отлита своя пуля! Нет таких, чтобы вышли сухими из воды! Не испачкав рук, рыбку не съешь!

— Рыбку сначала поймать надо, а там разберусь!

— Я вижу тебе всё нипочём!?

— Как с гуся вода!

— У тебя на каждый случай жизни есть цитата?! Тогда запомни и мои: «Сняв голову, по волосам не плачут!» и «Целку лишь раз теряют!» — вдруг жёстко схватил за руку, и зло прошептал, наклонившись к самому лицу, словно обдав жаром горячего дыхания ада…

— У меня самой голова на плечах, и слова не по карманам! – обдала она говорящего ледяной струёй слов, холодом стены, мысленно воздвигаемой между ними.

Он отпустил руку, но она продолжала ныть, как будто невидимый наручник сжимал запястье. Она становилась звеном одной цепи, сковавшей тех, кто был в деле наживы и преступления против человечества, по крайней мере, оступившейся его части, тянущей в пропасть остальную, здоровую пока ещё живую…

— Папа давно в деле?

— Не сказал. А, впрочем, всю жизнь, сколько себя помню…

— А ты спрашивала?

— Он ответил бы «меньше знаешь, лучше спишь!»

— Так ты верная делу своего отца?

— Верная делу?.. Просто семейная традиция! Во втором поколении… надеюсь!

— А я значит, акушер? Роды принимаю? Традиция уже сложилась?

— Рождается на глазах!

— Если нарвёшься – что скажешь?

— Ничего не знаю, ничего не вижу, ничего никому не скажу!

— А это что? – он достал пакет.

— Корм рыбкам… и птичкам…

— Каким птичкам?.. и рыбкам? – даже опешил слегка, с такой детской непосредственностью и невозмутимостью это было сказано, что готов был сам поверить.

— В пруду. И в аквариуме. И голубям.

— Да. В конечном итоге, конечно, корм; и рыбкам, и червячкам, и мухам – трупоедам… — пакетики перекочевали к ней, — и личинкам всяким… хватит на первый раз! Сумеешь всё скормить… рыбкам… и птичкам… твои – пол-лимона, а может и более с премией новичка!.. Рацию найдёшь в большом цветочном горшке на первом этаже жёлтого дома на Церберской, в котором будешь работать на месте старой ключницы. Включишь кнопку, и по ней получишь остальные указания. Адреса, пароли, явки те, что были у Кита. Отныне ты его преемница, по праву родства! Вперёд, добрая девочка, покорми рыбок и птичек!..

— Спасибо, добрым людям! – она поклонилась и пошла неловко, вперевалку, как утка, сразу ощутив себя отяжелевшей на лишних два десятка кило, хотя те пакетики, которые он ей передал, столько, конечно, не весили…

Откуда, как не от самого Лукавого, известно Цыгану или Чёрному, как его ещё звали, место её будущей работы? Селёдка вспомнила жёлтый дом и бабушку, которая подкармливала её, когда она дожидалась, будучи маленькой девочкой, промышлявшего в том районе отца. Речь однозначно могла быть только о ней. Она единственная, кто звал её по имени: «Аника», что значило «непобедимая»! Должно быть, и бабушка была не так стара, как когда-то казалось девочке. Селёдку словно вписывали в состоявшуюся матрицу связей и отношений, заменяя ею отработавшие своё звенья цепи. К тому же легализовали в глазах других людей деятельность, которую она незаметно для посторонних глаз, прикрываясь хозяйственными хлопотами, будет вести, являясь связующим и передаточным узлом для информации от агентов к потребителям и назад от потребителей к агентам. Под её руководство поступала бригада «прятальщиков» корма, которые будут получать от неё уже прикопанные землёй в напольных цветах пакеты с розничными разовыми расфасовками, потом прятать их уже по закоулкам городка и сообщать ей же чуть позже места кладки; и армия «голодных», охочих до «корма», азартных игроков квеста «Найди своё счастье!», которым уже она поведает о местах, для них вожделенных после того, как ей по рации сообщат, что деньги или чеки, или закладные и дарственные отписные (принесённые в дар) имущественные свидетельства получены. Получалось, что она, как главная артерия тайного монстра, туманящего мозги и крадущего души, пропуская через себя поток информации, сама непосредственно из рук в руки ничего не будет брать и ничего не станет давать, но как хороший приёмник и транслятор будет работать в обе стороны! Владея всего лишь информацией, будет обеспечивать порочный круг коммуникации — от спроса до предложения и, наоборот, от предложения — до спроса!

«Почти ничего!», — потому что иногда ей придётся импровизировать и верить на слово, когда речь будет идти о суммах, которые затребуют некоторую часть риска, взятую на себя! Всё же, — уличить в чём-то нехорошем её будет трудно! Потому что места кладок будут постоянно варьироваться; из рук в руки непосредственно передач осуществляться почти не будет; либо они будут проводиться с дополнительным «довеском», например, мусорным ведром, бельевой корзиной, или хотя бы милостыней: куском чёрствого хлеба и луковкой, завёрнутыми ради такого случая в тряпицу…

На энергетическом уровне матрица преступной сети начинала или продолжала нести своё разлагающее действие! Только теперь — с новенькой запчастью, Аникой! Деталькой в лице китовой дочки, Селёдки; получившей допуск от самого Чёрного; и готовящейся получить крещение от избранников вместе со своим новым именем — Шпонки!

Сколько в граммах было вложено в разговор лирики и сатиры; смирения, цинизма и личной заинтересованности? Блестели ли глаза жадностью и огнём наживы? Хватило ли ума и спокойствия выдержать сверлящий экзаменующий взгляд Чёрного, его глаз, стремящихся заглянуть в самую душу? Говорила отцу: «Не хочу этим заниматься!» А в ответ: «на «нет» и спроса нет!» — «А как деньги заработать?» — «А как тебе хочется, Золушка моя!» — «Так ведь нет работы!» — «Работы море – только за неё не платят! А на «нет» и спроса нет! Спрос рождает предложение! Ты что умеешь? Что можешь предложить?» — «Ничего!» — «На «ничего» ничего не предложат!» — «Но ведь они люди!» — «Уже нет! Каждый делает выбор, кем он будет! Без твоего согласия, у тебя с головы волос не упадёт!» — он схватил её за волосы, натянув, заставил опуститься на колени: «Ты как выживать в мире думаешь? Я тебя до совершеннолетия дорастил! Ты уже должна думать, как в старости меня обеспечивать будешь, когда я уже работать не смогу! А сейчас думай, как себе зарабатывать будешь?!»

Она извернулась, и укусила его за руку! Он вскрикнул, замахнулся было, но удержал руку: «Вот видишь, я же говорил, что без твоего согласия, даже волос с головы не упадёт!» – Усмехнулся. – «С днём рождения, Принцесса! Ты теперь совершеннолетняя, Селёдка! Видела бы тебя мать!»

Но мать её если и видела, то даже не ангелом с неба, а неприкаянной душой, наложившей на себя руки. «Новорождённая» этого не помнила! Мала была; и не ждала ниоткуда помощи и благодетельства. Отец в силу своего опыта растил, кормил, учил выживать, кусаться и драться, когда нужно, и сегодня она почувствовала, что детство закончилось.

«Не живи, как хочется! А живи, как можется!.. Будешь жить, как можется, будет и как хочется!» — вот и все его наставления. Крепко поддав, с бутылкой пива в руке он продекламировал строки нараспев, как стихотворение; потом притих, задумавшись, а через некоторое время раздался храп!

Она осторожно вынула бутылку из его рук, и хмельная голова стукнулась о стол, но не проснулась, а промычав что-то недовольное, снова захрапела. Стул его любимый был с подлокотниками, которые не могли удержать руки, но давали гарантию телу не свалиться на сторону. Он называл его троном, который на самом деле представлял собой пластмассовое кресло, стащенное из кафе, открытого под навесом, не особо огороженном. Возможно, пропажа его и вовсе осталась не замеченной.

«Ниже пола не упадёшь!» — Сказала верная отцу дочь, и пошла наниматься на ту работу, которая уже родила и спрос, и предложение! — «А и упадёшь – встанешь, и дальше пойдёшь!» — закончила она уже себе самой. – «Кому ты нужна? Себе нужна! Кому ты важна? Себе важна! Слушай своё сердце! Действуй с умом! Волю зажми в кулак! Лучше думай, кто друг, а кто враг!.. Вот так! Шагай! Не бойся! Успокойся! Спрос рождает предложение! Да это же перевёртыш!» — вдруг поняла она. Даже остановилась. – «Кто кого рождает? «Предложение первично; и рождает спрос» или именно «первичен спрос, и поэтому он и рождает предложение?..» «Реклама – двигатель прогресса!» Что нужно в данном случае ясно: реклама нужна, чтобы прогресс продолжался. Но прогресс и без рекламы прогресс! И может, и вовсе наоборот: прогресс нужен, чтобы могла существовать реклама! Тогда фраза звучала бы так: «Прогресс – двигатель (и благодетель) (для) рекламы!» Итак, спрос сформирован рекламой, по-другому – вовремя сделанным предложением в нужном месте нужному покупателю».

Нынче все средства производства и средства на эти средства – всё в руках монополистов, владельцев и мистеров… что выросло – то выросло! Что случилось – то случилось! И один в поле не воин, и не может переделать мир «под себя»! А как бы хотелось, чтобы мир «прогнулся»! И мир должен сам этого захотеть, благодаря предложению, конечно! Просто ей нечего было предложить! Она ещё не знала, что можно предложить, что было у неё, чтобы она могла предложить миру!

Поэтому, пошла по пути наименьшего «сопротивления» и наименьшего «зла»! Она внедрилась в уже сложившуюся систему мира с его противоречивыми критериями «добра и зла» — систему «товар – покупатель» и «деньги – товар – прибыль»! Систему «с каждого – по возможностям, каждому – по способностям», где возможности подчас были больше способности их пережить, или требовали новых потребностей, с каждым разом увеличивающихся!.. Простые истины монополистического капитала рвали на себя одеяло, и обогащали тех, кто ими жил, дышал и «испражнялся». Но как бы сделать так, чтобы и рыбку съесть, и ручки не запачкать!

Да! Она потеснила на рынке сбыта Кита, собственного отца! Но тем проще было просто занять его место; распихать всё по кармашкам и файлам, воспользовавшись старыми «явками» и «паролями»; приобщить «свеженьких» по надёжным наводкам «стареньких»; процесс просто шёл по наезженной колее…

Надо было куда-то съездить; кому-то позвонить – частная телефонная станция была к услугам координаторов, контролирующих и закладчиков, работающих с весом и покупателей, клюнувших на приманку! Кому-то что-то передать по рации, которую подкинут в напольный горшечный цветок чуть позже через закладчика распоряжением Цыгана или Чёрного, как его было принято называть, — (чёрную коробочку следовало приложить к уху, нажать на кнопочку, и начать говорить): «Курица снесла яйца! Цыплята в точке «А»! Над голубятней, недалеко от дома в хозяйственной зоне возвышалась шпилем антенна приёма и передачи радиосигналов. Иногда придумать кодовое слово: «Чебурашке привет от Крокодила!», который передавался вместе с кормом для рыбок или птичек. Трудно сказать, помнили или нет переговорщики детский мультик? Скорее всего, просто пользовались когда-то ставшими общепринятыми, расхожими, фразами, персонажами, ситуациями. Дом Дружбы, который когда-то строили герои мультфильма легендарной канувшей в лету страны, — а теперь под сомнение можно было поставить сам факт её существования, такой чистейшей выдумкой она казалась; — был далёк по целям и методам построения действующей схемы сети! Был полной противоположностью, которую поддерживали и действие которой обеспечивали её агенты и подопечные…

Телефонисткам тоже приходилось иной раз выслушивать несусветную чушь. Выдумка про корм понравилась кому-то «сверху»; цинизм или чувство юмора (чёрного) оценили! Поэтому, послушать разговоры, так казалось, трогательная забота каждого о каждом проявлялась ежечасно; всех так заботило, покормили вас сегодня, и будете ли вы кушать завтра? Корм для младших братьев активно проявлялся в разговорах и поставлялся на деле! И странный кроссворд решался ежедневно.

У Кита, когда понял, что его из дела слегка подвинули – от удивления и рот раскрылся, и глаза диаметром с «эйфелеву башню» выпучились; а как понял кто – ржать начал, что полковой конь на водопое; а потом хмыкал, рот кривил и по коленкам бил ладонями: «Во даёт! Селёдка пиратская!» — Тоненькая дочь была, стройненькая, ладно слаженная! А селёдку он просто любил! Вот играла так ассоциация у него! А пиратская, наверно, потому, что дорогу ему перебежала! А потом затих. Молчком ходит, как ни в чём не бывало, ни слова не говоря, не вспоминая, как и разговора не было; словно так и надо! Разве, когда украдкой глянет, а заметит, что смотрит, так и глаза сразу отведёт. Видно, трудно с новым положением освоиться, смириться… да деньги всё проверяет, на месте ли; а то на другое перепрятывает… всю партию его, для распространения, ей передали, да слишком, с надбавочкой, как эксперимент испытательный – сколько потянет? Она ведь не знает возможностей и потребностей иных, а своих способностей и тем паче…

Неохота ей стало смотреть, как таится от неё собственный батька, тяжело, обидно; как косится, и взгляд отводит нарочито, как приметит, что она смотрит на него…

Ну, что же, самостоятельность, так самостоятельность! Взяла деньги взаймы на срок; его копилки не тронула — у чужих взяла; и ушла жить в женское общежитие. Общага так себе, не ахти что, самая дешёвая; койка – место да крыша над головой, но не совсем барак; кухня имеется, удобства; перед некоторыми кроватями, у тех девиц, кто пораньше заселился, ещё и личные тумбочки стоят; шкафы делят на два – три, где на четыре лица.

Товарки бранятся, итак не шик, ещё новых подселяют; сначала шесть кроватей стояло; потом ещё две втиснули; а теперь новых две раскладушки втюхивают! «Сказано изначально на десять – двенадцать человек комнаты; мне хоть орите до утра. Всё равно, велено – так поставлю!» — Комендантша, аж, запулила раскладушками на середину спальни; и как ни говорила, что всё равно, а посчитав этого демонстративного действа достаточным, тут же ретировалась, оставив «новеньких» терпеть сокрушительное «гостеприимство» от подружек, сразу почувствовавших себя по разную сторону баррикад…

— А ты думала — в сказку попала? – съязвила большеглазая чернавка. – Чего встала столбом? Ставь, где место видишь! Чего сколопендр-то наших слушать! Наслушаешься ещё, поди, надоесть успеют!

— Ага, как музыку для ушей услышала! – поддержала курящая с кухни толстая мадам. – Цыц, мымры, фифа пришла! Как звать-то?

Вспомнилось, что отец её звал «Принцесса» и «Селёдка». «Аникой» почти никогда! А если и называл, то непременно добавлял «Аника – воин», и когда говорил, что имя её обозначает «непобедимая», добавлял, что выражение «Аника – воин» содержит в себе ироничный подтекст, потому что воевал этот воин не с теми. А на вопрос: «С кем надо было воевать?», отмалчивался, отводил глаза, как-то сказал: «Со своими страхами в первую голову!» — «А во вторую?» — «С самим собой!», что вообще запутывало вопрос окончательно! — «Да уж, лучше Селёдка, чем фифа…» — как подумала, так и сказала: «Селёдка!»

Все заткнулись, сразу затихли от неожиданности, наверное, что так себя ещё никто сам не называл.

— А чё Селёдка-то?.. Русалка, значит? – прикинула тоже опешившая Мадам. – Ладно, потеснитесь, шалавы! В полку прибыло! – И решительно раздвинув коечки у окна, швырнула в сторону тумбу чью-то… — Вещи в шкаф переложи, слышь, Кузнечик! Людям тоже где-то жить надо!.. Хотя бы спать!.. – задумчиво обронила она, впихнув «раскладень» меж двух железных кроватей, взглядом убедила вторую деваху в законности своих действий. – «Ясно?» — «Да ладно! Не пасмурно! Пусть селится!» — «А чё сразу у окошка-то?»

Мадам, было, повела всем телом в сторону «вякнувшей», но Селёдка – Русалочка перехватила инициативу: «Можно и посередине, а разложу вечером; всё равно уйду».

— Ладно, разложи сейчас, пусть привыкают! – буркнула примирительно Толстая, и пошла курить на кухню.

— Вечером! Не к спеху! Будет вечер – будет и место! Всему своё время! – ответила Селёдка и закрутила головой в поисках места, в которое можно было приткнуть раскладушку…

Поведение новенькой пришлось по душе; раскладушку сразу помогли пристроить несколько пар рук. А у окна продолжалась своя перестановка, кто-то всё-таки под ворчание товарок, втюхивал туда третью кровать, и косые взгляды приходились уже не в сторону «новенькой», а на свою «подругу»; но тут уж как говорится, «свои собаки дерутся, чужая – не встревай!»

Селёдке часто приходилось руководствоваться «народной мудростью».

— Чай хочешь? Или ко-фэ-э? – нараспев предложила дама – командир.

— А что есть кофе?

Кое-кто заржал!

— Ну, это как кому, но ты ведь не гордая, с тебя ведь и чая достаточно?!

Почувствовав усталость и разочарование, захотелось уйти, потому что сил отвечать, и зубоскалить не было, как и желания!

— Да ладно, пей, что есть! Не капризничай! – Мадам открыла на кухне свой шкафчик, поколдовала и подала в чайной чашке ей напиток!

Кофейный дух сразу наполнил кухню, и товарки притихли, стараясь не слишком заметно вдыхать пары аромата; рассосались по делам и другим комнатам с едва заметными, однако, молчаливыми и говорящими сами за себя завистливыми вздохами!

И только она с удивлением и благодарностью собралась пригубить «волшебный» напиток, Мадам, показав незаметно пальцем на губы, дав знак «молчать» прошептала: «Десять процентов с заработка мои, и тебя пальцем никто не тронет!»

Как ей хотелось ответить, что без её согласия с её головы даже волосок не упадёт! Но провоцировать «ночную стрижку» во сне, вовремя сообразив, что «со своим уставом в чужой монастырь не ходят!» и «всему своё время!» она не стала! Она сдержалась; к тому же не желая прерывать наслаждение от кофе, кивнула неопределённо: «договоримся, сначала заработать надо!» — Толстая плечами передёрнула, но это не был отказ; скорее согласие на какую-то долю; поэтому подумав, а мыслительный процесс у неё активно отразился на лице, она просто кивнула.

— Кстати, пусть будет всё-таки Селёдка! Русалки вдоль дорог! Дезинформирует!..

— Ну, ладно… — промямлила толстая мадам. Может она и не знала такого слова, но смысл уловила… — «Русалка» всё же красивее!» — добавила с сожалением.

Помолчали.

— Я сейчас ничего кроме «спасибо» тебе не могу сказать!

Толстая развела руками, но привычки дело не плёвое… они – в крови!

— Ну, ладно, счётчик включён! – добавила с юморком и видимым удовольствием.

Что же, наверное, как юмор это и надо было воспринимать, хотя бы пока! Селёдка вручила ей пустую чашку: «Как в раю побывала!»

А та включила привычное:

— Нормально! Чай выпила, а мне пустую чашку! – Как будто все не пронюхали, что пила она кофе, и какой-то «договор» был установлен, «пакт о ненападении», но от ворчаний соплеменниц он не избавлял; к тому же толстая мадам успела и ухмыльнуться, и подмигнуть ей, продолжая в своём репертуаре: «Ладно уж, работай! Солнце ещё высоко! Мы не рабы! Рабы – немы! А мы — вон какие говорящие! Работаешь, значит, в аду; если простой чай за райское наслаждение почитаешь!»

Она не знала, что на эту отповедь следовало отвечать; и вопросительно с улыбкой смотрела на откровенную игру дамы, даже наслаждаясь, и удивляясь такому театру!

— Вопрос подразумевал маленькую провокацию и в этом случае! Ведь в приличном обществе, — а общежитие женское считалось таковым, по крайней мере, в нём проживающими, — не было принято выспрашивать, каким путём вам деньги приходят; но знать-то хотелось, вот только не поддалась на скрытую провокацию девчонка! Поэтому мадам разочарованно продолжила. — Так тебе идти-то надо, куда или как?.. – «Скажет или нет — куда?»

— Надо!

— Иди уже! – махнула рукой, загасила сигарету, и так и не сполоснув чашку, поставила к чистой посуде. – «Партизанка! Не сказала-таки!»

Театр закрыт. Погасли свечи.

Как пошли часы до вечера? Насыщенно! Она пришла к доброй ключнице, которая заведовала хозяйскими ключами от кладовок и амбаров, шкафов с нежнейшими шёлковыми одеялами и покрывалами, и сервантов – с золочёной и серебряной посудой. Той единственной, кто звал её по имени, данному матерью, Аникой!

Она, предупредительно усадив старую женщину на табуреточку, сказала: «Милая нянюшка, я благодарна вам за всё, что вы для меня делали, когда жалели меня девчонку, подкармливали и заботились обо мне. Именно поэтому то, что я сейчас сделаю, будет не только для меня, но и для вас! Пусть то, что вы услышите сейчас, вас не пугает! Не плачьте и не расстраивайтесь! Это всё равно произошло бы, и пусть лучше произойдёт со мной, чем с кем-то другим! Знайте, что для вас всё останется так же, как было, пока этого хотите вы сами! Я вас предупредила! Чтобы не случилось! Мы просто поменяемся местами! Вы будете мной! А я – вами! Всё добро, что вы сделали для меня, я верну вам сторицей! Будьте уверены! И спокойны!»
Оставив старушку в некотором недоумении, Селёдка выпросила аудиенции господина хозяина и сделала ему интересное предложение: «Здесь ключницей работает моя тётушка; она уже старенькая; я ей часто помогала в работе, и знаю уже, что где находиться; теперь, когда я стала совершеннолетней, я хотела бы просить у вас официального разрешения заменить тётушку на ответственном посту, но разрешить мне оставить её при себе; просто теперь она станет мне помогать вести хозяйство, во время подавать к столу, заказывать нужные продукты, и выдавать горничным бельё для постели господина, и посуду к приёмным званым вечерам и обыденному застолью!

— Во-первых, милочка, тебе повезло, что я не хозяин, а домоуправляющий, а ключница Мария Ильинична, видать, и впрямь, дура старая, своими руками себе могилу вырыла! Ну, раз ты понимаешь, что делать хочешь, и хозяйство тебе знакомо, попробуй поиграйся! Срок испытательный тебе даю месяц. Веди хозяйство рачительно и строго! Но комната Марьи Ильиничны на одного рассчитана, потому пришла в семь, не вечера, утра, и ушла в двенадцать, не дня, ночи! Поживи пока, где Бог укажет тебе! А мы присмотримся!

Потом он велел идти за ним, открыл дверцу, ведущую под лестницу, в каморку ключницы, и закричал, не входя: «Марья Ильинична! Сдавай хозяйство, то де ключи новой ключнице, но ты, старая перечница, у неё в помощниках остаёшься, и проживать в этой же комнате будешь, в банной — постирочной! Так что ли?

— Так! – кивнула Селёдка.

— И тебе так, Марья?

Марья Ильинична дрожащими руками отстегнула от пояса ключи и протянула управляющему. Губы её тряслись. Она готова была расплакаться.

Управляющий взял ключи и передал их броском новой сестре – хозяйке. Селёдка сумела поймать и удержать! На это, видимо, и была рассчитана первая проверочка – сумеет ли словить, и не обронит ли при этом! Она победно смотрела на него! Хотя, конечно, и стояла недалеко, но будь она плюхой, могла бы опоздать среагировать!

— Помни, девочка, что посеешь, то пожнёшь! Всё бумерангом возвращается! – и ушёл.

Она подошла к старушке и наклонилась: «Всё хорошо, Марья Ильинична! Ждите меня, я сейчас вернусь. Успокойтесь! Выпейте чаю!»

Они прошли на кухню, и чай был налит, и старушка ничего не понимающая в скорби и печали, осталась сидеть над чашкой чая; пока Селёдка, сняв слепки в заранее приготовленную глину, на всякий случай, вновь не возвратилась к бывшей домоправительнице и вернула ключи. Новая ключница предупредила, чтобы старая — продолжала исполнять привычную работу, только распоряжения отдавала не от своего имени; а от имени новой сестры – хозяйки, взятой на испытательный срок. Об этом, впрочем, лишний раз напоминать не стоило. Вместе с ключами ей было передано в единой связке кольцо – печатка, которая удостоверяла символически её права в доме, как сестры хозяйки, ключницы и кастелянши. Иногда работа требовала хозяйской печати на всякого рода накладных бумагах и квитанциях. Печатку Селёдка оставила у себя – это было материальным подтверждение её власти в доме! Хотя сама она непосредственно поступала в распоряжение управляющего, выше которого был лишь сам хозяин богатого дома!

Самое трудное было отнимать у человека работу, надежду, веру в непоколебимость обстоятельств и выбранной стези. Тем паче, Селёдка чувствовала, что для бабки та была светом в окошке, а ей эта работа должна была стать прикрытием, местом – крышей для «намытых незаконным оборотом психотропных веществ денег».

Однако, бабка сидела в своей прачечной – гладильной, и ключи уже были опять у неё, сначала сильно огорошенной, почти разбитой, а теперь осмысливающей, что же изменилось реально в привычном укладе вещей? Руки её, привычные к стирке и глажке, редко остававшиеся без работы, вновь отыскали себе дело; и она отходила от неожиданного удара, утирая сопли и слёзы. Сказала же ей девчонка, что всё останется, как было, только делать всё теперь она будет её именем: «Ах, забыло полное-то имя отчество спросить! Всё Аника! Да Аника! Китова дочка! Чем она там занята?»

А эта подросшая девица познакомилась с прислугой, половину которой внимательная девочка и раньше знала, по крайней мере, наглядно. Не зря она пошла именно в этот дом, и не только лишь по наводке Чёрного, который скорее просто диагностировал факт, ещё более её утвердивший в правильности намерений, возникших у неё ранее. Видимо, её намерения планам Чёрного не мешали. Всё сошлось в один узелок. Отец часто привозил сюда шпон, подолгу задерживался, поскольку обслуживал клиентуру, особо жаловавшую этот дом. Попросту говоря, это был его участок. На других промышляли другие. Правда, в сам дом он не был вхож далее передней, из которой приходилось порой разводить гостей хозяина по возницам, и выполнять другие мелкие поручения управляющего. Он давно знал наверняка, что этот дом имеет самое непосредственное отношение к тому, чем он занимался почти без прикрытия; и закладки свои делал сам, и других агентов связи вербовал и не сразу вырос собственными страхами и потугами с риском для здоровья в более значимый узел в этом звене, но дочка его обскакала, заняв сразу легально прикрытый пост поставщика, к тому же с минимальными рисками быть пойманной за руку…

Проходя через неё, информация оставляла лишь лёгкий флер, едва уловимый шлейф дурмана, который возможно было принять за необычные духи! Хотя она стала, в чём ещё себе самой бы не призналась, чаще мыть руки; да запястье побаливало, за которое схватил Чёрный! Иногда она безотчётно растирала руку в этом месте! Но новые привычки, навряд ли, могли остаться незамеченными для её отца, знавшего Селёдку с малолетства; и вздыхавшего каждый раз или отворачивающего тяжёлый взгляд, когда он замечал, что она снова моет руки, или растирает запястье!

Откуда отец прознал, что она здесь, неужели следил? Или новости бегут быстрее, чем совершаются события?.. а скорее всего, просто сам пришёл «по старым следам и связям»! Преступника тянет на место преступления! Скорее всего, остался нереализованный товар, и он решил подзаработать напоследок…

Встреча отца и дочери состоялась. Они шептались, отстаивая эту точку. Дочь отступила ненадолго. Но выдвинула свои условия: «Ты представляешь меня своим клиентам! Это раз! И два! Сегодня ты последний раз совершаешь свои операции!» — «Наглость города берёт?» — вопросом ответил в своей манере он. – «Ты сам всё знаешь! Ты сам меня воспитал!» — сказала она.

От внимательного глаза не укрылось бы традиционное для этого места «стояние на часах»; новые старые лица, приходящие – уходящие…. Сначала с алчущим взглядом и дрожью в руках, а потом блаженно предвкушающими удовлетворение – довольными, спешащими откланяться!

Внимательное ухо могло уловить в перешёптываниях и обмене малозначительными фразами коды или цифры, которые посетители нашёптывали девушке – хозяйке или её отцу, одновременно и гордящимся ею, и с удивлением и некоторым даже опасением, поглядывающим на неё. Иногда она просила его исчезнуть, или вновь вызывала его из укрытия. Постоянно повторялась операция с сообщениями цифр, кодов, которые она, перезванивая по-старинному с циферблатом кабельному телефону, сообщала дальше, или прикладывая к уху чёрную коробочку рации, связывалась с другим «неизвестным инкогнито». Под вечер её представили хозяину дома, окинувшему её взглядом с головы до ног, а потом даже пожавшего её руку. Точнее самые кончики пальцев. При этом пальцы руки самого хозяина были упакованы в белые перчатки. В одной руке он держал изящную и модную тросточку, с набалдашником, однако, которым можно было, если что, и приложить не слабо. Телохранители само собой, но защищённым абсолютно себя никогда не чувствуешь, было всегда чего бояться – бунта и переворота!

Для Селёдки день был весьма утомительным и щедрым на нужные знакомства, отец «сдал» много «клиентов», что-то и сам заработал, реализовав напоследок утаенное ранее. В окончании утомительного дня управляющий чего-то себе смекающий, отпустил её на первый раз пораньше, и как-то более уважительно, что ли, отнёсся к дочери отца, добавив многозначительно: «Семейные традиции! Семейные идеалы – мы это понимаем!» Имел ли он в виду преемственность поста «по шпону», или службу кастеляншей оставалось не ясным!

***

Она еле притащилась в своё, ещё стоявшее на ушах, полупьяное, полусонное, полу-шумное общежитие, наполненное женскими утомлёнными телами и замороченными душами.

Оно стонало, храпело и сипело; всхлипывало и огрызалось; кто ел; кто пил; кто спал; кто кололся, затравленно озираясь.

«Настоящее дно. Я тону? Нет. Я в акваланге или даже батискафе. Но каждый здесь сходит с ума по-своему и ловит свой кайф! Вот так вот резко менять среду обитания всё-таки не полезно для здоровья, даже если ты сам не куришь, не пьёшь и не употребляешь!» — Вдруг закололо слева. – «Это переутомление». Слишком разителен оказался контраст богатства и нищеты! Там – колоннады и лестничные марши, как в музее или храме. Огромные напольные часы из дерева. Ковры и витые лесенки с причудливыми перилами. Застеклённые комоды с собранными коллекционными вещами: статуэтками, инкрустированными драгоценными камнями; посуда, одна тарелка которой перекрывает стоимость всей обстановки жалкой спальни женского общежития. Глаза не хотели смотреть на убогие стены, тумбочки и кровати, стулья и столы. И в параллель им в хозяйском доме на Церберской обивка кресел из парчи и кожи, покрывала и тюли. Шторы с тяжёлыми кистями красно – бордового и золотого цветов. У неё словно раздваивалось зрение! Она была окружена скрипучей, едва способной выполнять свои функции ширпотреба продукцией мебельных производств, устаревшей ещё в прошлом веке; а глазам представлялись будущие, шикарные комнаты с роскошной обстановкой. Казалось ей, что она уже живёт в них, а здесь совсем ненадолго, лишь для того, чтобы больше испытать радости от высшей формы жизни в противовес этой рефлекторно – растительной, в которой, женщины, словно себя не осознавали не только женщинами, но и вообще людьми. Все потребности были сведены к минимуму – заработать на жизнь; достать деньги, чтобы купить на них самых дешёвых продуктов и вина… «залить им глаза» и затуманить разум. Не видеть несовершенство жизни; не помнить себя, и своё падение; и завалиться полутрупом в бессознательно – сладком экстазе, если сумел «вмазаться»; впасть в состояние бесчувствия и беспамятства… погрузиться в иллюзорный мир, рождённый химией или растительным отравляющим организм ядом, психотропным средством, снимающим ограничение разума! Бултыхаться в мирах неведомых и чуждых; пока порождения тьмы не унесут тебя в свою обитель ночи; и темнота не заполнит всё, что осталось от частиц света; не поглотит собой, укутав мраком и бесчувственным забвением…

Каким надо быть доверчивым, как не любить себя, отдавая в руки зла; заглушить живую мысль в себе; подавить одну боль другой, ещё более жестокой, беспощадной, безжалостной:

«Неутолима страсть земная…

всегда чего-нибудь желая,

она возносит над собой,

чтоб снова бросить в смертный бой!..

Зачем жалеть плоды телес?..

в аду их встретит гнев небес!»

Дама – генерал ждала её; вымученно улыбнулась: «Кофе хочешь?» — «Нет!»

Разочарование. Ей так хотелось снова пошутить про счётчик.

— Сегодня только спать.

— Даже есть не будешь?

— Завтра! Всё завтра!

Разочарование. Наверно, хотела поболтать. Ждала долго. Не ложилась. Сама чувствуется, борется со сном. Через молчание: «Ладно. Завтра!» — и вдруг, нашла, где вставить: «Счётчик включен!» — довольная, что сумела-таки ввернуть. — «Я тебе раскладушку по центру поставила, как ты и хотела, центровая будешь!» — отыгралась всё же. – «Что-то плохое? Хорошее?.. нейтральное?.. наплевать, всё завтра! Разложила, поставила, это ж забота! – «Спасибо. Хорошо!» — Золотая середина. До завтра. – «Завтра поймём, что к чему; хотя, наверное, и здесь ни без сучка и занозы; хотела в центре – «На тебе!» У стеночки-то комфортней! Да уж! Завтра со всех сторон беспокоить будут! Но это завтра!» – «Окей!» — в руку дамы – генерала легла… монета? — она хотела рассмотреть… поднесла ближе к свету… в спальне серо и тускло… пуговица?.. но не простая, золочёная, красивая, барская…

Она хмыкнула довольная. Да она сразу поняла, что девочка не простая. Возможно, долго здесь и не задержится! Выплывет сама, может и её за собой подтянет повыше дна, хотя и это ещё не оно. Не дай бог опуститься ниже тумбочки (это когда она отсутствует), до ночлежки… здесь хоть уголок, коечка твоя, шкафчики всякие, имеются. Ну, что же, что они все друг для друга чужие; скованные одной болью, несчастьем, потребностями человеческими, страстями и желаниями… ну, что же, что ругаются, крысятся друг на друга; да это у них вместо приветствия; просто другая форма отношений; но тебя видят, замечают, на тебя реагируют! Понимают, когда можно что-то предъявить, а когда просто надо оставить в покое человека, вымотанного до последней нити надежды; все здесь такие, одинокие, ненужные никому кроме себя, сироты по жизни…

С утра Мамка, как выяснилось, та самая дама – генерал, высказала, как ни в чём не бывало, что очередь новенькой на кухне прибираться. Выяснять каким образом за сутки очередь добралась до неё, которой априори в ней быть не должно, она не стала, но спросила, есть ли возможность перебраться жить в одиночную комнату, и сколько это будет стоить. Та на короткое время от неожиданности умолкла, переваривая. Наконец-то справившись с мыслительным процессом, Мамка, довольная собой, что сделала правильные выводы относительно новенькой, подобрела: «Ладно. Если хочешь, я за тебя сегодня отдежурю за отдельную плату!» — «Да уж, деньги выманивать та научилась, но каждый делает, что может!..» — тут же мысленно одёрнула Селёдка себя. Всё же, если взять во внимание общую бедность и угнетённость, нравы и обычаи, Мамка — генерал способствовала, чтобы встретили её относительно гостеприимно, и кофеем под видом чая напоила, и раскладушку заранее приготовила; а то пришлось бы ей ночью в темноте всех локтями расталкивать! Может, зря выдала ей свою близость к барскому дому, но мало ли потерянных пуговиц можно на улице найти?.. да, нет! Такую навряд ли!.. но тогда хотелось хоть каким-то образом выразить благодарность; а денег свободных не было; но скоро будут; это был порыв! Надо было его погасить. – Сказано же мудрым: «Души прекрасные порывы!»

— Деньги будут! Дежурь. Договоримся. И узнай у комендантши про комнату! – «Пусть уж лучше на неё работает, чтобы не зря деньги отдавать! Надо же, она уже распоряжается отсутствующими денежками так, как будто ей на руки их дали! У самой ни копейки! И пуговицу срезала с пальто господского, как символ красивой жизни. Не удержалась! Чтобы вдохновляться ею! Чтобы притянуть богатство! И опять не удержалась, поблагодарила ею Мамку, хоть она и та ещё пиранья! Поди, пальцы в рот не клади! Руку по локоть откусит! Вдруг, вздумается ей выяснять, где пропадает целыми днями новенькая? И какую такую пуговицу сунула ей в руку, чтобы расплатиться с нею?.. впрочем, зачем отдавать золотую пуговицу просто так, если ею тоже можно расплатиться, как монетой? И всегда можно сказать, что она ничего ей не давала, и где она эту пуговицу подобрала одному Богу известно, ну или чёрту… да уж, чёрт этой даме больше в родственники годится…»

«Товарки» подозрительно косились ей вслед: «Надо же с новенькой опять, как с гуся вода! Ясно ведь, что очередь, расписанная заранее, её просто не могла предусмотреть! Но тут взяла моду распоряжаться Мамка, а цеплять её себе дороже выйдет! А Селёдка эта какая-то шибко гордая и собой довольная ходит! Не ходит, а просто летает! И не курит, и не пьёт! Сегодня рано ушла, когда большинство отсыпалось после ночных заработков; вчера поздно пришла, когда утренние работники, прачки и посудомойки, спали! А где она ест и пьёт? Почему тогда к нам пришла, если деньги есть?» — «Нет у неё пока денег!» — сделала вывод для себя Мамка, даже вслух сказала, несколько женщин повернули к ней головы. Как-то, видимо, об одном думали!» — «Цаца какая! Прын-цесса!» — догнало всё-таки папкино прозвище её вслед! Реагировать не стала, ни на вывод Мамки, вслух озвученный; ни на «Принцессу»! Всё у этих женщин на поверхности, можно просто зримо видеть, как ворочаются тяжело жернова мысли, всё на лице написано, о чём они сейчас думают; как завидуют её красоте и молодости, здоровью, точёной фигурке и лёгкому воздушному шагу, чистому дыханию и здоровому цвету лица! Да, по ней сразу видно, что и в детстве её любили и баловали, и сейчас она не будет жить в нищете и грязи. Скромное черное платье ниже колен только подчёркивает тонкую талию, прямую спинку; намекает на нежные холмики грудок, стоящих в нужном месте и завидной формы. Прямые ножки в чёрных чулках и коротких сапожках, которые она сменит, придя в господский дом, на туфельки строгой незатейливой классической формы, — всё цельно, не богато, но сдержанно, прилично и достойно! Особый лоск придают белые манжеты рукавов и белый воротник. Никаких кружев. Но всё работает на образ образованной воспитанной и приличной девушки! Комендантша тоже это оценит, и без возражений в долг, поверив, выдаст ключи Мамке, чтобы та передала их Селёдке, которая опять придёт поздно, хорошо, если до двенадцати, если не позже! Кто, где, как и чем зарабатывает на жизнь, в приличном заведении не спрашивают! Общежитие вполне приличное заведение. Но спросить хотелось обеим женщинам. Комендантша еле сдерживалась. А Мамка думала, что примерно кем-то в богатом доме — из-за пуговицы! — «Может, гувернанткой; а может, и содержанкой, хотя тогда бы она к ним в общагу не пришла; да и гувернантки при домах комнатку имеют! Ну, значит, училкой! Но говорить о догадках комендантше не стала! Пусть мучается!» Зато сразу, придя на кухню, проговорилась: «Ключ дали новенькой! Училке!» Все поняли сразу о ком речь: «Понятно!» — было написано у них на любопытных лицах! – «Кузнечик! Приберись там! Я через час проверю!» — хоть день отдохнуть от этой банды, которую постоянно надо держать в «ежовых рукавицах», иначе они друг друга поубивают!» Кузнечик закивала, ей тоже было интересно посмотреть, как люди живут! – «Ух, ты! На одну всю комнату! Да ещё и с кухней! Неужели и туалет есть?» Любопытство не порок! Упорхнула прибираться, надо так надо! Все они тут в должниках у сердобольной Мамки ходили! Одной проблему решала она! («Разбогатеешь – десять процентов моих!») Другой деньги в долг; с процентом, конечно, по возврату! А ту – из драки вытащила! – («Подари помаду?!») Да ведь это всё мелочи жизни, но из мелочей вся жизнь складывается, бывает!..

За Кузнечиком воробышком ещё одна, глазами зыркнув, не выдержала, сорвалась, не сказав никому ничего, куда-то побежала… «Ну, точно инфу комендантше понесла!.. это про училку-то!..» И впрямь, потом встретила её Мамка, а та — как ни в чём не бывало: «Ну, что, не пришла эта-то, мамзель?» — а в глазах, — я знаю, что она учительницей у господ! Что ж ты мне сама-то не сказала!» Наушница – сорока на хвосте принесла! А что им ещё-то у себя обсуждать?.. Ах да, кто половник перевесил? Сковороду за собой не помыл! Руки чужим полотенцем вытер? – «Это новенькая! Она не знает, что к чему!» — «Вы чего чумные? Её целый день нет, как с утра ушла! И допоздна не будет! До полночи!» — «Ишь, Золушка какая! Всё на балах! На кухне её не увидишь, а дежурить сегодня должна!» — «Да, хватит! Я её в дежурство вписала! Я и вычеркну!» — Мамка демонстративно послюнявила чёрный карандаш, и теперь зачёркивала Селёдкино дежурство. «Ой, это же мой карандашик! Для подводки глаз!» — «А! Ну не раскидывай тогда! Подводку свою! Ох! Сейчас бы водки!» — «Ага! Раскидывай!» — думает про себя та, — «Да она его уже два дня ищет! Найти не может!» Мамка вне обсуждений. Зато можно поизголяться над новенькой, чего её она защищает-то! – «Ну и фамилия досталась от папаши, Селёдкина! Надо ещё добавить Водкина!» — «Да это и не фамилия! А прозвище!» — «А что плавает, как дельфин? Купаться любит? Ванну принимать?» — «Топориком ко дну!» — «Не-е, просто тощая, как селёдка!» — «Молчите вы уже! А то мне селёдки захотелось!.. Выпить бы чего! Башка раскалывается!» — Мамка пошла поторопить Кузнечика, и поспать в одиночестве. – «Зайка! Займи спирту! Поднимись по задней лестнице до балкона на третьем этаже. Он открыт будет; и захвати кастрюлю с картохой варёной! Давай, я тебя люблю!» — Послала воздушный поцелуй, махнула на всё, и побрела через общую лестницу в восьмой номер; циферка на двери которого, приколоченная лишь одним гвоздиком, норовила, упав, превращаться в знак бесконечности! Надо было закрыться от мира, вздремнуть, предварительно открыв балконную дверь, странный запасной пожарный выход, или вход; когда пришёл, когда ушёл никто не видит и не знает! Как говорится, решили взять с новенькой за её тайны по максимуму!

***

Ей сегодня тоже досталось. Она первачок решительно так за дело взялась, как тёртые калачи не наглели! Просто телефон раскалился! Звонки один за другим! Цифры просто в глазах рябят! Запомнить, набрать, передать! По рации тоже информацию слить следующему в цепочке! Приём! Ячейка на вокзале под серией «sos: номер 554287»! –«Ребячество какое-то! Юмористы! Приколисты! «Sos» — спасите наши души! О чём только раньше думали!» Закладные на руках осели? С посыльным в конверте, ящик до востребования на почте под номером «980» -отослать! Это рация: «Приём! Ладно, доставлено!» Запомнить – набрать – отослать — доставлено! Отец опять пришёл, но так, в сторонке, как не главный, ошивался, больше для собственного спокойствия, фэйс-контроль и охрана в одном лице на пограничной линии между «хочу» и «могу»! Где-то тут что-то явно припрятано у него было! Чувствуется, что не может уже, отойдёт куда-то, глотнёт ли, нюхнёт, глядь, повеселевшим вернулся! В общем, дело двигалось споро, словно «дрова» по полировке настрадавшиеся, одни за другими, спешили отметиться и насмотреться на новую хозяйку «шпона», сменившую старого Кита, на посту своём, доселе долго на нём состоявшего: «То ж его дщерь! Вот оно! Яблочко от яблоньки!» — «От пня корявого экая рябинушка горемычная зародилась!» — «Э! Не-е! От Кита — Целая касатка!» — «Красотка! Ничего не скажешь!» — «Стоит на посту, как век здесь стояла!» — «Вон и сам Кит, сторожит! Балбес старый! Не побоялся дочь в пекло сунуть!» — «Дык, он бес-то и есть! И она, чертовка, хороша!» — «А выглядит, как ангел!» — «Какой же тебе ангел в чёрном! Ведьма! Гарпия!» — «Но немножко белого пушка есть, на шейке и рукавчиках, яко пёрышки у крылышек трепещут!» — «Ага! Рыльце в пушке называется! Да ты уже вмазался! У такой, поди, и шпон-то особенный, райского блаженства!» — «Пока вы только плавнички видите, подождите, зубки акульи покажет, вот что тогда скажите!» — «От руки такой и умереть не жалко!» — «Не от руки ты умрёшь, а от шпона, этой рукой тебе поданного!» — «Ишь, Шпонка какая отпочковалась, амёба бесстрастная! Ундинахладнокровная! Бездушная! Поди, только золото и любит!» — «А кто ж его не любит? Ты что ли не любишь? Где ты на ней золото видишь? Она его и в руках-то не держала!» — «Поди, у папаши-то припрятано!»

Ничего этого она слышать не могла. Помимо обслуживания богатеньких и не очень клиентов, прочно подсевших на «шпон»; приходивших за ним с искательными глазками и дрожащими ручками; а уходившими, воодушевлёнными и радостными, в предчувствии запретных удовольствий; сообщающих ей свои данные, адреса, лицевые счета; коды ячеек, в которых можно было взять оставленные наличные, или спешивших выдать тут же на руки чеки, которые переправлялись с мальчишкой – агентом, тоже не плохо получавшим с этого дела, и ходившим гоголем среди своих ровесников…

Помимо одной стороны медали, оборотной, можно сказать, она стремилась и фасад представить во всём блеске и мощи! Знакомилась и стремилась утвердиться в среде обслуги дома, поправляя нерадивых горничных, составляла с управляющим планы нового оформления комнат; выясняя какие цвета и цветы предпочитает хозяин! Управляющий, которого она уже утомила, наконец, сказал, что узнав хозяина поближе, она сама всё поймёт! Ничего, мол, тому не нужно, по большому счёту, по барабану и по фене! И всё, что здесь блестит и сверкает – результат усилий дружного коллектива обслуги, находящейся под его бдительным руководством и опекой! Типа, не высовывайся! Обожжёшься! Не прыгай выше головы и не беги впереди поезда! А паровоз тут — он! А все остальные — вагончики! Но она совала свой нос! По заранее снятым ею слепкам ключей, новые экземпляры их были изготовлены, она пыталась запомнить какие ключи от каких комнат и шкафчиков, что в них хранится, пытаясь раскладывать в голове, представляя ячейки какого-нибудь архива с выдвижными ящичками, пронумерованными каждый своей цифрой или буквой алфавита. Ей было не до эмоций! Ей надо было столько запомнить! Понять! Проанализировать! Уложить!

Бывшая кастелянша, успокоенная её добрым обращением, и тем, что комнатку, приютившуюся между сушилкой и прачечной (для сантехнических средств), у неё никто не отнимает, готова была сама ключи отдать; но даже ключи у неё не взяли, сказав, чтобы радела так же по хозяйству, как и до этого… печатку взяли, да и ладно, за бумажные документы сама пусть отвечает, — «Ну, поставили молодую начальницу над ней, и что? Главное, саму не гонят на мороз!» Правда, на улице светило майское солнце! Но кто мог поручиться, например, что завтра не грянет мороз, или точнее, через полгода, когда «молодая» оперится, и начнёт расширять права и личное пространство?! Всё же старушка вспоминала, что и впрямь, жалела и подкармливала девчушку, игравшую камушками на дворе, засыпанном ими в виде декоративного оформления. «Хотела поучаствовать в малом в её судьбе? Вот и делись теперь по — большому! Приучила к подачкам, которые вдруг неожиданным образом закончились, и девушка пришла забрать сама то, на что посчитала себя имеющей право…» — думала запоздало старушка, но и не помогать в малом девчушке она тогда не могла, жалела; то молочка выносила с булочкой; то денежку медную подавала. – «Что же, не надо было помогать, приучать? Вот как оно бывает! Ты им хлеба – а они руку по локоть откусывают!» В то время её папаша Кит проворачивал на точке «дела», и ему не было дело до своей Селёдки, чем она, занимается в ожидании окончания его работы…

Девушка вызывала расположение к себе у окружающих, не смотря на разные суждения и мнения, высказанные и зло, и жалостливо, ведь дело, которое она взяла в свои руки, не могло никого осчастливить, засасывая в болото безысходности, опустошения и зависимости от новой дозы «шпона».

И всё же глаза начинали светиться; и совершенно по – другому, от нетерпения и предвкушения дрожать начинали руки; если вначале дрожали от нетерпения и страха не получить желаемого, то после получения «корма для рыбок» или «птичек», — менялся ритм дыхания; ускорялись процессы обмена веществ; а эйфория «вмазавшихся» не оставляла сомнений в мыслях о существовании чудодейственного лекарства, средства, исцеляющего беды и напасти человеческие, имя которому «шпон»! А спасительницей рода человеческого в глазах алчущих его, стала, конечно, Шпонка! На ней прижилось, как ни странно, органично слившись с тёмным и прекрасным обликом её, окаймлённым белыми манжетами, воротничком; с горящими целеустремлёнными тёмными глазами и чёрными волосами, собранными в строгий пучок. Она и впрямь словно совмещала в себе одной два мира – один олицетворением её природной красоты и ума – богатый и процветающий; другой – нищий и больной, беспросветный; со временем, выпадавшим из сознания во время умопомрачений и безответственных действий под влиянием психотропных веществ, входящих в состав «волшебного средства ухода от злой реальности!» В прямом и переносном смысле два понятия совпали, и родилось новое имя вместе с новым человеком, которого крестила им зависимая часть населения после пройденного ритуала знакомства, и совершённых товарообменных действий; закладывания душ, сдачи паролей и явок, адресов и паспортных данных…

Ещё один тяжёлый напряжённый день оставался позади! Девушка питалась на кухне. Управляющий был бы и рад отпустить её раньше, но она сама настойчиво стремилась подчеркнуть своё ответственное отношение к делу! Он-то уже смекнул, что она не простая! Себе на уме! И далеко пойдёт, если не остановят! Поэтому, сам удалился по своим надобностям, дав ей понять, что сейчас за хозяйку до полночи она, а потом лакей пусть закроет дверь! И вообще, утром можно прийти к девяти! И кстати, хозяин раньше двух и не встаёт!»

Кит попрощавшись, как бы, между прочим, отпустил сомнительный комплимент: «С твоей энергией ты этому городу не оставишь ни единого шанса!» и «Ты же понимаешь, что сегодня исключительный день! С тобой идут познакомиться! Навряд ли, так будет каждый раз!»

***

Она взяла взаймы или в счёт аванса денег у управляющего – на извоз, и заплатить за комнату! Тот сначала извернулся, как уж на сковородке, напомнил ей, что она взята с испытательным сроком; но встретив смиренное согласие, не сумел отвертеться, глядя на скромно опущенные глаза; и тяжело вздохнув, выдал ей из того, что поближе лежало! Конка, железная дорога, проложенная по городу, представлявшая собой вагончик, впряжённый в четвёрку лошадей, развозила припозднившихся по домам; и её довезла до женского общежития! Она вошла в общую комнату, не спящая девушка рассказала, что Старшая пошла с ключами к ней в отдельный номер, — номер восемь: «… криво прибита восьмёрка, — найдёшь, коли захочешь, наверное, уснула там…»

Селёдка, единогласно окрещенная употребляющими, после перебора всех прозвищ «Шпонкой», пошла искать по общей лестнице свой новый номер восемь! Свет не горел. Хорошо были спички! — «Я запасливая! Я молодец!» и «Ничего! Ничего! Ничего!» и «Где же этот номер восемь? Коридор вправо, и дверь, скрывающая поворот влево! На каком же я этаже?.. втором?.. Может, стоит подняться на третий?.. Она бы с удовольствием сейчас даже завалилась в общей комнате, на раскладушке, но девушки предусмотрительно её убрали, сложив, отставили: «Меньше народа – больше кислорода!»

«И пришла – не поздоровалась! И ушла – не попрощалась!» — Вот как бывает! И все ещё завидовали! Ох, цаца! Только хотели ей про половник предъявить, рассказать, где сковородки хранить и в каком виде; и чтобы полотенца чужие не вздумала хватать, а её и след простыл! Королевишна! Царица! Номер ей отдельный понадобился! Кавалеров по ночам водить будет! Принцев заморских! К такой ведьме через балкон Змей Горыныч на посадку выходить будет!» Вот берегла её судьба! Ничего такого ей о себе выслушать не пришлось! От зависти и злости на весь мир, что только не говорили на кухне! Она была главной новостью мира в скучной провинциальной действительности! И мир не существовал для этого затхлого удушливого уголка света; который был побеждён мрачными тенями и смрадом помоек на задних дворах; одуряющими дурманами токсичных веществ не только для страждущих их, но для всех, проживающих рядом!.. которые курились, извиваясь зримыми змеями в ночном городе, в поисках жертв и тел, носов и мозгов; и внедрялись в них вместе с угнетёнными отравой молекулами кислорода… всех их можно было назвать пассивными наркозависимыми…

Новокрещённая обществом активных наркоманов Селёдка, ставшая нынче Шпонкой, нащупала этот несчастный с криво прибитой восьмёркой, ставшей бесконечностью, прямоугольник двери с ручкой, которая не хотела поддаваться! Сколько она не стучала, дверь не открывалась! Опять идти в общую камеру ей не хотелось, и надо было выспаться! Она опустилась возле номера на четвереньки, и отключилась на какое-то время, нечаянно заснула… можно сказать, что ей опять повезло, не пришлось спать около двери всю ночь! Она вдруг открылась! В проёме стояла дама — генерал, заспанная, лохматая и от неё разило перегаром, как от хорошо поддавшего мужика! Мамке ночью захотелось отлить, или стук в дверь всё же подействовал, или всё сразу, но туалет общий находился на площадке, хотя и был скрыт дверью, ведущей к угловому номеру, и сам находился в торце здания в скрытой боковой нише, но надо было выйти из комнаты, чтобы попасть в него.

— А, это ты? А чего это, ты, с парадной-то лестницы?

— С парадной? – «Если это лестница была парадной, что же называется здесь с чёрного входа?» — подумала Селёдка. (Она пока себя чувствовала «Селёдкой»; хотя была уже в других глазах «Шпонкой».)

Она стояла, сонная, удивлённая: «Эй! Ты чего здесь сидишь-то? Как бедная родственница! Заходи! Номер «Люкс»! Можно с пожарного входа!» — Видя непонимание в её глазах, она продолжила, — «Я говорю, чего ты не через балкон-то?» — «Через балкон?» — «Да, тебе комендантша расстаралась, номер с балконом дала! С чёрной лестницы, пожарной, поднимаешься прямо в номер! Здорово! Когда надо ушёл, когда надо пришёл! А что Кузнечик спит? Никто не сказал, что ли? Ну да, ночь ведь; спят, поди, все? Но кто-то всё-таки сказал, что сюда надо? Да ты проходи! Ты меня прости, я отоспаться хотела! Устала от этих дур, чухонок! Там, если что, картошка осталась! Можешь съесть! А бутылку с собой возьму, мне на опохмел с утреца пригодится! Я пошла…»

— Дойдёшь? – засомневалась Селёдка, глядя на неё.

— Это я-то?.. – усмехнулась дама, — вот за меня не беспокойся! Я тут всех собак съела! – она пошла, пошатываясь, в сторону парадной.

Селёдка зашла в номер восемь, по выражению Мамки «люкс», представляющий собой мини – комнату с койкой, тумбой, столиком и встроенным шкафом; вторая ДСП — отгородочкой отделённая узенькая комнатёнка – кухонка содержала в себе самое главное богатство – электрическую на две конфорки плитку. Кроме неё присутствовал прилегающий к перегородке вытянутый в длину столик и стоящий между импровизированным буфетом – ящиком и перегородкой под узким окном табурет – короб. К стенкам с двух сторон были подвешены пустые подвесные полки. На одной из них стояла маленькая сожжённая сковородка. На столике такая же маленькая и чумазая кастрюлька с картошкой, подгоревшей одним боком. А на плите находился закопчённый чайник такого же игрушечного размера. Занавески не было. Селёдка перешла в комнатку. Серая, прежде белая тюлевая полоска ткани едва прикрывала дверь, ведущую на балкон. Дверь была открыта и видно, недавно, но успела слегка проветрить доселе спёртый алкогольный воздух. Теперь его заменили сомнительные запахи помойки на заднем дворе. Кровать была помята, хотя и заправлена. Толстая Мамка хорошо на ней повалялась!

Селёдка прикрыла балконную дверь; выбора не было; остаток ночи надо было поспать! Неизвестно, чем встретит её завтрашний день. К тому же встать надо было пораньше, чтобы отдать плату коменданту за комнату. Пока ей все верили в долг! Она легла, и какое-то время наблюдала за игрой теней на стене и лёгкими колыханиями занавески, жившей непонятной своей жизнью, словно за ней скрывалось приведение или прятался незнакомец. Потом встала, решительно закрыла на защёлку балконную дверь, убрав иллюзию стоящего за занавеской человека, и закрыла глаза! И тут же провалилась в небытие, без снов и чувств.

***

Утро наступило быстро и бесповоротно. Ох, как хотелось снова отключиться. Вспомнилось, что хозяин раньше двух не пробуждается; управляющий разрешил на час позже прийти; но кухня с восьми уже чистит, ощипывает, варит, и заготавливает предварительно заготовки к составленному меню; мальчишки ждут распоряжений на заднем дворе в надежде заработать самую малую денежку; клиенты с надеждой в глазах готовы отдать последнее ради сообщения новой кладки с дозой «шпона», готовые азартно броситься на поиски его, словно проходили игровой квест «В поисках пиратского клада»… да ещё и престарелая кастелянша ждала распоряжений от новой своей начальницы! А если сам управляющий заинтересуется, насколько исполнительна новенькая; и как она выдерживает ритм и нагрузки? Да и поесть на кухне, не обратив на себя внимания, можно было с утра, пока всех одолевала утренняя зевота. Если бы она пришла туда на пару часов позже, её бы посчитали ленивой барышней.

Она встала. Чувствуя себя роботом, а не человеком. Чай вскипятить было возможно, но глянув на залитую, видимо, отваром картофеля плитку, которая нуждалась в предварительной чистке и на покрытый копотью снаружи и накипью внутри чайник, чай пить расхотелось. Подгоревшая к донышку кастрюли картошка также вызывала лишь отвращение. Если ей суждено прийти также поздно, сил тратиться на подобные занятия вновь не будет. Идти просить навести порядок Мамашу — нет смысла, она опять напьётся, и будет спать в своём белье на её простынях. Придётся заявить протест комендантше. Если это её номер, значит только её! И ничей больше! Даже если днём она отсутствует в нём, никого быть в номере больше не должно! Она автоматически сняла постельное бельё и положила на стол. Умылась. Переплелась. Посетила уборную. И пошла через так называемую «парадную» лестницу на выход. С утра лестница не показалась ей уж такой таинственной и мистической, страшной и заколдованной. Просто грязная и загаженная, отвратительная бесхозная, наполненная плевками и окурками, пустыми банками и бутылками, кое- где используемая не по назначению площадь. Комендантшу пришлось будить настойчивым стуком в двери. Наконец, недовольная, она открыла, но получив, наперёд, в руки деньги, снизошла, чтобы выслушать все претензии от новой жилички: «Ладно, скажу! А чего она там днём спала? Лестница грязная, а ты по пожарной ходи, если тебе эта не нравиться! Бельё сменить? Чего это? Его только постелили!.. Ладно, скажу, чтобы номером не пользовалась! Ключ-то теперь только у тебя будет! Ну, всё? Я итак самый лучший номер дала!.. нет штор!.. посуды!? Там должна быть посуда! Я виновата, что всё растащили?.. Чайник есть? Кружка? Даже кастрюля и сковородка есть! Может, ещё сервиз выдать? Ложку могу дать! Надо? Ну, не надо – так не надо!..»

«Странная какая-то! За другими ноги сломаешь бегать, чтобы заплатили, а эта утром разбудила, чтобы деньги отдать!» — думала комендантша. – «Со Старшей ругаться не хотелось, но для проформы надо сказать, чтобы в номер чужой не ходила, и на её простынях не спала!..»

***

«Красота! Изящество, грация, нежность, достоинство. Благородство…» — как мантру про себя повторяла Шпонка, настраиваясь на рабочий день, представляя кошку, полную этих качеств и равняя себя на это волшебное творение природы! Деньги извозчику. – «С утра надо взять привычку — ходить пешком! Конка лишь вечером!» Чуть позже: «Боже! Какое блаженство утренний чай с кусочком булочки, тонко намазанным джемом! О, Господи, ничего вкуснее не пробовала! Они все на меня смотрят! Что я сделала не так?» Ещё позже: «Как хорошо, что я на месте! Этот управляющий всё-таки притащился ни свет, ни заря! Смотри – смотри! Я на месте!»

— Какие будут распоряжения, господин управляющий?..

Ещё позже: «Нянюшка! Да не волнуйтесь вы так! Просто хотела спросить у вас совета – каким набором постельного белья можно воспользоваться, чтобы не вызвать нарекания управляющего?.. Как вы думаете, у него имеется весь список гардероба и белья, или этим заведовали только вы?.. Дайте мне этот список! Я сверюсь с наличием! И не надо волноваться! Даже если что-то не так, мы вместе что-нибудь придумаем!.. Нет! Управляющему ничего не надо говорить! Я просто знакомлюсь с обязанностями и хозяйством!» — «Боже мой! У неё будет свой набор постельного белья! И новые шторы на балкончике!» — Ей так хотелось обновить постельное, наконец-то заполучив полноценную ночь!

День прошёл по накатанной! Клиенты шли, дрожа, и заискивающе глядели в глаза, а когда получали наводку, в каком месте следовало искать желанный пакетик, ускорялись и ретировались, обнаружив в глазах нездоровый блеск и подъём от предвкушений «подпитки»! «Это рыбкам! Это птичкам! Давай голубок, лети! И счастье себе обрети!» — Она уже не сомневалась, что большинство проходящих нуждаются самым натуральным образом, и она для них является спасительницей, но кто пробовал «получить» в долг, и получал отказ, те смотрели на неё, как тигры на укротительницу, обливаясь слюной и облизываясь, огрызаясь, показывали зубки! Кое-кому, решив, что этот может пригодиться, она подала «вмазаться», предупредив, чтобы сие оставалось большим секретом!

Отца она почти не видела, просто знала, что он где-то поблизости, и возможно, придержал опрометчивые действия отдельных личностей, ищущих товар; сегодня она предложила платить ему за охрану, но оставить баловство с распространением, сдать ей остатки, если таковые у него имеются; правда, заплатить пообещала по реализации, как обещали и ей… он, молча, взглянул на неё и кивнул, и больше постарался не мозолить глаза…

Мельком увидев хозяйскую спину днём, она увидела егоанфас вечером, когда он навеселе вернулся, пышущий доброжелательностью и любовью ко всему миру; можно было подумать, что он «вмазался»! Сняв белые перчатки, что нынче опять было в моде у тех, кто боялся микробов, он попытался попасть своей шляпой на голову своему управляющему, но промахнулся! Заметив новенькую, потребовал представить её; доброжелательно покивал, и попросил её покружиться, и когда она по его просьбе повернулась спиной, попытался шлёпнуть ниже пояса, но промахнулся, и сам себе поаплодировал, потому что своя шутка ему понравилась! Довольный собой, он затанцевал дальше по лестнице, поддерживаемый управляющим и слугой, мгновенно забыв про новенькую, при этом смеялся, как ребёнок на празднике! Все понимающе переглядывались! Позже к ней ненадолго подошёл отец. Она поделилась впечатлением, и он подтвердил её догадку: «Тебя все зовут Шпонкой!» — сообщил он, — «И ты работаешь на этого коня! Вся прибыль осядет в его карманах! Но он также и твой клиент! Или сам свой клиент! Это как посмотреть!» и пропел, несносно фальшивя, — «Сам пью, сам гуляю, сам гоню, сам продаю!»

Шпонка всё поняла! Единственное, что не могла взять в ум, зачем он это делает? Когда у него всё есть! Но надо было работать дальше! На ночные бдения стали подходить солидные клиенты. Напряжёнка продлила сутки далеко за полночь!

— Ты ещё здесь?.. завтра не геройствуй! Выспись! Раньше двенадцати я тебя не жду! – снизошёл управляющий, вытирая салфеткой со лба проступивший пот! И дал ей без всякой просьбы ещё денег! Она не решилась спросить за что!? Он отвернулся, и буркнул под нос: «И не думай, что это я! Это хозяин тебе прислал!» — «Ну, значит, себе ты тоже уже взял!» — подумала Селёдка, но сказала лишь: «Хорошо! Благодарю вас и хозяина!»

— Ты поняла меня? Лучше выспись, а не благодари! Неизвестно, что дальше будет! Вот чует моё сердце, что ничего хорошего из этого не выйдет!

— Из чего? Вам плохо?

— Мне-то не плохо! Лишь бы с вами всё хорошо было, милая! Я всегда боюсь, когда всё слишком хорошо! Разве вы ещё не поняли, какой у вас хозяин, милое дитя?! Идите уже! Поешьте на кухне и выспитесь! Хотите, можете заночевать в доме?!

— Нет! Благодарю! Навряд ли, я здесь высплюсь!

— Как знаете! Мой бог! Дай нам хоть немного покоя! – Он вновь пошёл к хозяину наверх, откуда раздавались голоса и смех.

Селёдка отправилась на кухню за булочкой и пакетиком кофе или хотя бы чая! Потом прихватив с собой постельное бельё, ранее приготовленное, и шторы, чашку и ложку, тарелку, маленькую кастрюльку и перловую крупу, отправилась домой, до женского общежития, решив подняться в этот раз по чёрному входу с пожарной лестницы, несмотря на то, что действие это было не привычным; в самом деле, попасть в номер по чёрной лестнице, выглядевшей более прилично, чем «парадная», было проще. Она сразу вошла в нужный номер, и стояла некоторое время, привыкая к новым ощущениям в себе. Двор и номер опять выглядели таинственно и загадочно. Ночной режим кружил ароматы курева и варева, ещё какой-то дурман – отравы, от которой всё казалось нереальным. Её хватило застелить кровать, и повесить штору, свалиться без сил, но минут пять смотреть, как ветерок играется с ней, как с новой игрушкой, потом закрыв балконную дверь на задвижку, потому что штора казалась слишком живой, теперь уже окончательно залечь и погрузиться в сон…

Наутро она с вечера ещё запланировала отскрести грязь от предметов быта и плитки на кухонке, и сделала это, но когда она понесла в санузел ещё одну «роскошь», которую являло собой, собственно, ведро, выданное на временное пользование комендантом, ей схудилось от того, что она увидела. Конечно, туалет был в общем коридоре, но сам номер на отшибе, в угловом корпусе. Туалетом, по идее, никто не должен был пользоваться, кроме неё. Номера под ней и над ней имели санузлы на своих этажах. И тем ни менее, сомнений нет, кто-то умышленно нанёс, видимо, со всех рундуков доброе ведро человеческого дерьма, разной консистенции и вида, и вылил в унитаз, которым было обусловлено пользоваться только ей. Добро, конечно, разлилось по стенкам и полу, и даже войти было невозможно, по причине грязи, не только что жуткого запаха, стоящего говённого смога, словно кто старательно помешал эту кашу, чтобы погуще взбить туманную взвесь в воздухе. Ей стало дурно! Молча закрыла она дверь в загаженный санузел, оставив там ведро с грязной водой. Вернулась в номер, прошла за загородочку, и как подкошенная, опустилась на хлипкую табуреточку на кухне. Замеченное ею отсутствие той убогой кукольной кухонной утвари, как-то кастрюльки и сковородки, мало что добавили к обиде, разве вызвали усмешку на лице; разве что плитку с двумя конфорками было жалко, вместо неё стояла трёхногая, с пружинной спиралью на единственной конфорке. В номере опять побывали, пройдя, возможно через балкон, или был ещё один ключ?..

Все её усилия придать убогой обстановке уютный вид и мечтания о весёлой занавесочке, и паре салфеточек с полотенчиком; маленькой скатёрочке на столик показались пустыми фантазиями. Ей не дадут здесь сколько-нибудь спокойно обживаться. Её сразу невзлюбили, несмотря на то, что в конфликты она не вступала, и злостью на злость не отвечала. Конечно, это было сделано с ведома Мамки, дамы – генерала, а может даже с её подачи! Но она знала, что без её собственного согласия с неё и волос не упадёт! Значит, она заранее соглашается с положением вещей, принятых здесь?! Или всё же не соглашается? Злости не было, но также не было и желания жалеть несчастных бедных девушек, показавших себя настоящими мегерами! Или это она в их искривлённом сознании слишком много на себя берёт, желая жить, как-то иначе, чем живут они?.. Уделять этим думам время было непозволительно! Её ожидал тяжёлый день на ногах с обслуживанием клиентов и управлением санитарно – гигиеническим подворьем дома. Обязанности старой кастелянши сильно переплетались с делами управляющего. Тому часто приходилось просто быть нянькой своему хозяину, чаще в попытке пресекать безумства того, перепадало шишек! Так что дворня на зависть не исходила! Их мировоззрение вылилось в народном юморе, цитировала охотно который и сама Селёдка: «Держись подальше от начальства, и поближе к кухне!»

«Сейчас требовалось заставить тех, кто вылил в санузел своё дерьмо, убрать за собой. И врезать замок, ключ от которого будет только у неё! И назначить месячное пособие или самой Мадам, или тому, кто сможет ей противостоять! Такой она не знала! Даже комендантша боялась с ней связываться! Значит, выбора нет! Надо подкармливать эту тварь, пока ей самой не начнут завидовать другие девушки, и в хороший день не устроят ей добрую взбучку!.. Нет! Она не должна уподобляться им! Только не стать такими, как они! Иначе, она, пожалуй, начнёт их понимать, и ещё и посочувствует!»

Она приняла решение. Поднялась к Старшей, и дала ей денег на уборку туалета! Попросила ту организовать к вечеру чистоту, сказав, что деньги — это аванс!.. и пообещала, что от результата уборки будет зависеть полная оплата работы! У той загорелись глаза! Казалось, она нащупывает «золотую жилу» в собственной разработке горной добычи! От новенькой просто пахло деньгами! Ей хватило ума или глупости, да и наглости даже возмутиться: «И кто это сделал?!» Только приметив насмешку в углу губ, она поняла, что допустила промах, ведь она даже не поинтересовалась, что собственно, произошло, и что не устраивает новенькую, если кроме неё никто в этом углу унитазом не пользуется?! Несколько любопытных пар глаз мелькнули с насмешкой и тут же отразили недовольство, как только их обладатели поняли, что разгребать своё же говно придётся самим! Хотя бы и за деньги, которыми неизвестно ещё захочет ли делиться Старшая! «Ведро с грязной водой я оставила там же! Я убирала кухню! А слесарю я закажу врезать замок; и ключ будет только у меня!» — «Мы если что, можем и номер убрать! Обращайтесь!» — «Ведро можете сдать коменданту!» — «Ладно, не маленькие! Разберёмся!» — Собственно, разговор был закончен! Больше не о чем было беседовать! Говорить о пропаже кухонных принадлежностей смысла не было. Селёдка уходила спокойной и невозмутимой, и спиной чувствовала через колючие взгляды всю досаду их и возмущение! И ни один волос не упал с её головы! – «Что смотрите, ощерились, как собаки?.. Или может, вам деньги не нужны?» Мамка уже пересчитала задаток, который мог с лихвой перекрыть все их бесплатные старания! Сзади остался шипеть клубок змей. -«Спрос диктует предложение! И реклама двигатель прогресса! Хочешь жить чисто – плати! Единственное, что смогли бы делать девушки – это поддерживать чистоту, чтобы заставить тебя раскошелиться! Не так ли действует она сама – создаёт спрос, подсаживая на «шпон» новых «рыбок», чтобы предложение окупилось с избытком! Хочешь нажиться на лекарстве, потрудись заразить нужное количество пациентов! Хочешь продать товар, сделай так, чтобы в нём нуждались! Нет, она не могла обижаться на девушек! Просто не имела права! Увы! Она была такая же!.. если не хуже!»

Всё в этом мире было поставлено на продажу! Честь и совесть! И надо было только знать, кому и что можно загнать! С кого, и что — можно получить!

***

Шпонка вписалась в законы мира или думала, что вписалась! Она ещё надеялась, что подкармливая подачками «насекомых» женского общежития, — «Кузнечиков» и жабу – Мамку, сможет устроить себе хоть какое-то гнёздышко, дающее на короткое время уют и уединение. Что ж, она успела увидеть врезанную личину в дверную панель санузла, и получила право пользоваться туалетом под ключ; такую же, чуть солиднее установили по её просьбе и на балконе; но уже в тот день знала, что всё изменится; и что права свои она никак не использует, как и многое другое, что успела обустроить в своём «скворечнике» под номером восемь, перевёрнутом в бесконечность – это было настолько символично, что она не стала подправлять и укреплять непослушную «восьмёрку». Один раз она уже закрепила её, но обнаружила на следующий день вновь в исходном положении со старательно кем-то вытащенным, отсутствующим вновь гвоздиком. Кто-то не поленился в пику её стараниям оказывать ей хотя бы в такой форме своё противодействие. Она даже знала кто! Конечно, Мадам Генерал! Она так явственно представила, как та стоит от усердия с высунутым языком и ковыряет каким-нибудь ключиком под шляпку гвоздя, потому что чужой номер не желал открываться и пускать её снова на целый день отсыпаться на чужом постельном… Она уступила. Она чуть не воочию видела, что все усилия её горят «синим пламенем»! Ничего здесь не будет!

***

В этот день ей на руки выдали за «корм», за птичек и рыбок, за всё хорошее и плохое, что успела она сделать очень большую сумму денег, которую невозможно было удержать даже двумя руками! Неизвестно, как прошёл через лакея и обслугу Чёрный, но сейчас он словно посланец из ада, заваливал её пачками, пристально глядя в глаза, ловя реакцию, которую она не могла удержать при всём желании, пытаясь сохранять спокойствие! Не ожидают ли от неё, что она начнёт прямо здесь пересчитывать эту чёртову дюжину запечатанных пачек, которые валятся через дырявые руки, и при этом её ещё, и подначивают издевательскими словами: «Да ты даже не в состоянии удержать, что на тебя свалилось! Ты думаешь, что деньги не пахнут? Ты чувствуешь, чем они пахнут? Сколько в них сломанных судеб? Сколько загубленных душ? Сколько семейных драм? Сколько мертвецов сейчас к ним тянут руки, которых на своё счастье, ты просто не можешь видеть! Но я-то их вижу! О них знаю! Я могу указать тебе их могилы на кладбище, ещё больше их закопано на мусорной свалке! Их посчитали «без вести пропавшими»! И целая банда их накормила собою любимых тобой рыбок! Они теперь утопленники! Рыбки благодарны тебе! И Русалки – у них есть женихи! Подземные черви передают тебе привет! Я могу рассказать тебе такие подробности, от которых у тебя волосы встанут дыбом! Черви не трогают отравленные химией тела! Им не по вкусу химия и не разлагающиеся мумифицированные уже при жизни трупы! Они хотят более изысканного блюда! Такое могут предоставить им только такие, как ты!.. которые торгуют чужими телами и душами, но думают, что берегут свою, купаясь в роскоши и богатстве, которую дают им вот эти самые грязные, вонючие деньги! В твоём теле нет химии, и как только ты станешь кормом сама, они с радостью наползут на твоё свеженькое, не тронутое «шпоном» тело, и от тебя в течение первого же часа не останется того, что держит души грешников на земле, не давая им уйти в небесные сферы! Ты уйдёшь, ведь форма твоя тебя больше не будет держать! Но вот ведь вопрос — куда? Кто тебя встретит у врат господних, и что спросит?..

Почему ты одна здесь, а души сотен и тысяч погубленных твоими стараниями, теперь в аду! Разве не должна ты возглавить теперь набранное тобою в честь Сатаны войско грешников? Может, он отдаст тебе почётное место у котла, поставит тебя главным над погубленными душами; и ты будешь перемешивать их в котелке поварешкой, и станешь приспешником Сатаны; его верным помощником и послушником! Уважаемым Бесом, а в твоём случае, Бестией!.. Ты станешь настоящей Дьяволицей! И возглавишь Тёмное войско в Вечной борьбе Добра и Зла!.. Может, даже родишь мне Дьяволёнка?.. Не на радость! На зло!.. всем людям! Зло будет главенствовать на Земле! Ещё больше будут пить, курить и вмазываться! Ещё больше будет слёз! Горя! И гора мертвецов! Проклятых и отравленных, от которых отворачиваются даже подземные черви!.. Вся земля станет мёртвой безжизненной пустыней! Вот мой триумф! Армагедон! Апокалипсис!..

Почему случилось твоё преуспевание в материальном положении там, где должна была стать твоя душа возвышеннее и чище?! Нет ли на тебе греха златолюбия? Кому ты помогла в жизни?.. и скольких погубила?.. кто вспомнит тебя добром?.. и сколько проклянёт?.. Деньги очень тяжелы! Как грехи! Видишь, ты даже не можешь все удержать на весу! Возьми какой-нибудь пакет или сумку! Если вытаскивать их по одной купюре, держать будет легче! Уверяю! Ты не поверишь! Медные деньги бедняков не тяготят карман, а бумажные пачки тяжелее, чем медь, собранная в кучу того же веса! Это к вопросу что легче «пуд соли, съеденной беднотой» или «сладости того же веса, купленные на бумажки олигархов»! Все грехи, запрятанные в бумажках, оседают жировыми складками на теле богатеев! А нищеброд, как был тощим, таким и век свой отбегает, водички хлебнул, пописал, грехи с ней смыл, как и не было! Ты думаешь, я зря тебе про голову и целку в начале впаривал? Твоя ещё цела? Это ненадолго! Ценитель уже нашёлся, что с твоим аршином к тебе подойдёт! И помни о червях, которые ждут своего деликатеса! Хотела свою Сциллу и Харибду? И как ты собиралась вывернуться? В церкви отмолить? Чтобы ты могла сказать батюшке на исповеди? Не пью, не курю и матом не ругаюсь? Кормлю кошечек! И про рыбок с птичками не забываю! Правда, те ещё мнят себя людьми, но ты давал им выбор, и они не внемли ему! Каждый за себя! Один Бог за всех!? Чтобы ты говорила? Ты молчишь! Ты не знаешь! Если сможешь, постарайся отсрочить свидание в аду! Потому что я тебя буду ждать там! До встречи, Шпонка!..»

Чёрный ушёл! Но она непослушными руками, то и дело, роняя пачки купюр, пихала их в пакет; не замечая, что дно у пакета прорвалось; и всё то, что она запихивает в него, неизбежно оказывается на полу…

«Чёрт! Что же это такое! Неужели то, что происходит с ней сейчас и сию минуту истина, а не жуткий кошмар, вызванный дьявольским наваждением от въевшихся в одежду запахов! Кажется, она задыхается, и волосы, пропитались дурманами «сон-травы», отравы, витающей в воздухе и днём, под слепящими лучами солнца, и ночью, под покровом тьмы, когда глаза слепы, как у крота, не видящего дальше носа… интуиция… какой чуйкой надо обладать, чтобы пройти в игольное ушко, будучи верблюдом? Остаться собой – дано или самообман? Разве могла она уследить, кто из клиентов действительно уже потерянный для общества человек, остро нуждающийся в отраве, как в лекарстве, с уже встроенным кодом его в ДНК, испытывающим адские муки при его отсутствии; и кто пробовал первый свой раз, и лучше бы его было не трогать, прогнать с глаз долой, но раз он уже пришёл, и требует к себе внимания и дозы!.. значит ли, что он уже клиент и встреча с Чёрным уже имела место быть у него также, как у неё? Она уже не сможет отказаться, что она сделала эти деньги своими усилиями! И сама невольно вдыхает пары запретного нейролептика, антипсихотика для больного общества, когда ароматы от них буквально переполняют собой ночной воздух улиц, дворов и общежития… все дышат им, кто сознательно, кто нечаянно, непроизвольно творя произвол, способствуя и молчаливо принимая данное соглашение, подписанное за них контактёрами с Дьяволом! И она уже стала таким медиумом, который видит не внешнюю суть – сапоги и цыгана, и кольцо в ухе, и красно-огненную рубаху его, а реально чёрного демона с рогами и копытами, и адским пламенем в нечеловеческих глазах! И она не Принцесса, и не Селёдка, как звал её Кит, — Аника – воин -непобедимая дочь папаши своего! Ему пришлось расстаться из-за малой с мечтою стать капитаном, после добровольного ухода из жизни её матери. Почему той милее было принять смерть, чем тяготиться не праведными делами своего мужа?.. связавшей его по рукам и ногам любовью, собой и ребёнком… страсть ушла, и несчастен тот, кто не знал блаженного мига любви… но остались обязанности, ради которых тому пришлось сунуть голову в пекло… она тоже сунула свою – в петлю… самоубийц не хоронят на кладбище… и Киту уже было обозначено место встречи, изменить которое не дано; и дочь, его маленькая Принцесса выросла в красавицу, которой надо было как-то вписываться в имеющуюся действительность, каким бы не справедливым не казался уклад! И деньги омерзительно воняли «шпоном», которым пропиталось всё вокруг; но от него ли или наличия, наконец-то, наличности приходила эйфория!.. от запаха ли?.. жизнь, казалась, легка и заманчива, а будущее таинственно и доброжелательно, судьба благоволила!..

Она, наконец-то поняла, что выполняет «сизифов труд»! Всё, что попадало в рваный пакет, тут же оказывалось на полу комнаты. Она разочарованная своей заторможенностью, и бесполезностью действий, воспроизводимых ею; находилась под впечатлением, в расстроенных чувствах, и одновременно, радостно – возбуждённом состоянии, но уже и тревожное беспокойство так же посещало её, когда она прикидывала, что можно сделать на эти деньги! – «Конечно, открыть свой дом, не такой шикарный, но всё же попытаться завести своё маленькое хозяйство, которое могло обеспечивать едой, согревать зимней порой, обеспечивая кровом и пищей. Гордиться пред отцом, что она не пропала! Где-то даже курочки и козочка представились ей! Свои яички и молоко! И мысли, что она делает что-то не так, отодвинулись в сторону!.. сумеет ли она вовремя соскочить с крючка?.. Кто такие — Сцилла и Харибда?.. о которых говорил Чёрный? Должна ли она бежать в публичную библиотеку, или можно просто спросить у Кита? С тех пор, как она перестала звать его папой, ей было почему-то легче говорить о нём, как о ком-то постороннем, ведь его все звали Китом…

«Почему? Почему никогда не спрашивала его, о чём он мечтал раньше?.. До того, как стал заниматься «шпоном»?»- взять наволочку и спрятать всё в постирочной, а потом принести саквояж, и вынести в нём?.. или лучше воспользоваться хозяйственной сумкой?.. хранить всё в общежитие?.. завести тайник?..» — она вдруг поняла отца с его тайниками… — «воспользоваться вокзальными камерами – ячейками? Как долго она сумеет прятать такие огромные деньги?»

«А потом накупить себе шикарных нарядов! Выучиться на врача или учителя, открыть пансион для нуждающихся или благородных девиц…и где она здесь видела благородных?.. может, поучить грамоте недоучек из женского общежития?.. не собирается ли она уподобиться комендантше или мадам – генеральше женского общежития?» — Она нашла другой пакет, и хозяйственную сумку с крепким днищем. Перекладывала деньги. В какой-то момент её охватил опять миг торжества! Ей захотелось распаковать пачку и посмотреть, как выглядят бумажки не пачками, а по купюрам! Как только она собралась поддаться искушению этой мысли, сзади подкравшийся на цыпочках, невесть откуда взявшийся, хозяин дома обхватил её за бёдра!

— Попалась! Что это мы тут де-ла-ем!? Деньги?.. это мои деньги?.. отдай мне мои деньги!.. — мгновенно забытое баловство с новой служанкой, с которой он хотел, было, позабавиться, было забыто. Незадачливый кавалер ухватил пакет, и рванул к себе! — «Ну, уж, нет, только через мой труп!» — подумала и ужаснулась самой себе Шпонка, она не собиралась становиться деликатесом для подземельных жителей.

– Нет! — вырвался из груди крик раненого зверя. Она не признала бы собственного голоса! – «Как несправедливо! Она даже не посмотрела, как выглядят денежные знаки!» – Это моё! Это не ваши деньги!

— Откуда же у тебя эти деньги? — Они тянули их каждый к себе. У неё работала мысль, — лишь бы не дать рассыпаться пакету, который сверху уже надорвал ненормальный хозяин. — «О чём она мечтает! Ей надо растратить деньги, как можно быстрее, если, конечно, она сумеет сохранить их после этой схватки с хозяином!» — отчаяние владело ею! Чувство справедливости и гнева пылало в глазах, застилаемых набежавшими слезами! Всё бастовало и сопротивлялось сиюминутно обрушивавшимся планам на размеренную жизнь, надеждам странным образом на свалившееся на неё целое состояние! Отчаянно сопротивляясь, она искала слова объяснения, которые остановили бы схватку! Доказали её лучшие намерения и невиновность в подозрениях, вдруг павших на простую служанку, столь красноречиво читаемых в глазах хозяина дома, ведь её запросто могли обвинить в воровстве, и получается, она зря рисковала, не в силах удержать заработанное ею, проплаченное кровью и смертями других людей. — «Вот о чём говорил Чёрный! Что я не в состоянии удержать буду эту сумму денег, свалившихся на меня! Мне их не отмыть! У всех будут вопросы о путях их появления!» — запоздало поняла она.

— Я заработала их! Это мои деньги! Чёрный их мне дал! Я работаю на вас! Понимаете?.. Я делаю для вас большие деньги! А это – мои — маленькие!

Хозяин отпустил пакет, и испуганно оглянулся.

– Он был здесь? — Вдруг состроил страшную гримасу, высунул язык, выставил вперёд пальцы рожками и запрыгал! – «Ты видела его? У него рога и копыта? Вот такой длинный красный язычище! Он всех нас поджарит — только попадись!» — испуганно захихикав, и озираясь, закружился по комнате на полусогнутых ножках, оглянулся на неё.

-Так ты работаешь на меня? Ладно! Работай! Он ещё здесь?.. Я приготовлю для тебя кое-что поинтересней! — и он дурашливо, подпрыгивая, как козёл, наткнувшийся на колючки, и одновременно крадучись, нелепо хихикая и пританцовывая двинулся по лестнице, на верху которой стоял управляющий, и махая платком, которым вытирал пот, подавал ей знаки, чтобы она убиралась, уходила вон… подхватив хозяина под мышки, он поволок его в глубину комнат. – «Что же, наконец-то девчонка осознает, куда попала! И может ей хватит ума не попадаться его хозяину на глаза! Возиться там со своими наволочками! Ужо, погоди, устрою ей выволочку! Надо ей научиться работать так, чтоб никто и знать не знал, что она в этом доме на жизнь зарабатывает!»

Ей даже не верилось, что она отделалась так легко? Что деньги пока при ней, и надо с умом от них избавляться! Она откуда-то знала, что у неё не больше суток, чтобы распорядиться ими по своему усмотрению, потом её всё равно достанут! Видно, Чёрному интересно стало узнать, как она потратит их! Он так легко мог оставить её сейчас «без штанов» и «без юбки» в прямом смысле этого слова!.. Но видно, что хозяин находился под кайфом, иначе не отказался бы отнять у девчонки все деньги — это так легко было сделать; его мысли, зацепившись за Чёрного, так его напугали, заставив позабыть даже деньги; а если бы не было их – не решил бы он поиграть с нею «в лошадки»? Старая кастелянша предупредила её об этом: «Лучше хозяину на глаза не попадаться, а то заставит тебя в лошадки играть!» — «А что это за игра?» — спросила она. – «Попадёшься – узнаешь!» — был ответ.

Она подхватила свои наволочки, пакет и хозяйственную сумку, обернув всё диванным покрывалом, и потащила, едва справляясь с таким грузом, в коморку с санитарными средствами.

— Бабушка! Иди, попей чаю!

Старая кастелянша не стала приставать к молодой с расспросами: «Может, и в самом деле стоит уже чуть замедлиться, сделать паузу в суетливых хлопотах; может девчонке стыдно, хоть как-то проявляет внимание. Теперь она сестра – хозяйка! До барских комнат допущена!.. если что и не так – с неё спрос, с молодой! А может, немножко, покемарить решила; устала, поди, на людях вертеться!» — Вздохнув, промолвила: «И впрямь, не побаловать ли мне себя? Раз уж так всё обернулось!» Пошла. Обидно было слушать Шпонке её вздохи! Разве она её выставила вон из дома? Разве не собирается отблагодарить за всё, что та для неё делала, когда она была ребёнком?.. Как только шаги удалились, — Шпонка даже в щёлку двери проследила, что та ушла, — она тут же схватила табуретку из-под корзины с грязным бельём, и просунув в дверную ручку ножку от табуретки, заперла, таким образом, кладовку. Откинув покрывало с пакета и сумки, доставала пачки и пихала по коробкам с порошками и в щели между досок, по полкам и под тазы, под технические средства и пачками, и бумажками; и в одежды няньки купюры напихала! Всюду, куда только смогла придумать – в тапки под стельки, в карманы и манжеты рукавов, в носки и чулки! Оторвав обёрточную бумагу от груза технических средств, огрызком карандаша написала на ней: «Добрый Санта помнит всё!» и сунула её под подушку вместе с пачкой денег. Набросив на себя балахонистое, тёмное в клетку платье женщины, которое скрыло прелесть стройной фигурки и ноги по щиколотку, под него надев широченные панталоны, принадлежавшие хозяину и оказавшиеся в грязном белье; пренебрегая чувством брезгливости; она натолкала в них столько купюр, сколько смогла удержать на себе, сразу превратившись в толстую неповоротливую тётку; и подстраховалась тем, что натянула сверху плотные коричневые чулки кастелянши и привязала верёвки на ноги, чтобы наверняка удержать на себе импровизированный денежный мешок; также распихала деньги на себе – на груди, в рукавах, и накинула старенький неброский нянькин платок на плечи. А на голову натянула на самый лоб до глаз другой. Остальные пачки она оставила в хозяйственной сумке, но сверху забросала грязными тряпками. И часть денег оставалась в надорванном пакете, который недолго думая, она сунула в мусорное ведро, сначала высыпав мусор, а потом сверху вновь его накидала, вернув обратно в ведро. Прикрываясь платком, кутаясь в него, прислушиваясь к звукам, она осторожно освободила табуретку, чуть приоткрыв дверь, выглянула из каморки под лестницей, и быстро на полусогнутых ногах, уменьшая зрительно рост, поковыляла к заднему выходу во двор с хозяйственной сумкой в одной руке и мусорным ведром — в другой. Молясь всем богам про себя, чтобы не быть схваченной сию же минуту. Боги ей, видимо, покровительствовали, увлечённые спектаклем, который она устроила. Никто не обратил особого внимания на ковыляющую вперевалку толстую тётку, с ногами изуродованными подагрой, тащащую за собой хозяйственную сумку с грязным тряпьём в одной руке и мусорным ведром — в другой. По дороге, где могла, она делала схроны, свои особенные «закладки», где порывшись в мусоре, пихала что-то, тут же обёрнутое грязной тряпицей, — в сливную трубу, где под приметный камень на дороге; пригодились и вскрытые пустые консервные банки из мусорного ведра. Зашла в нищую пятиэтажку, и побросала купюрами из пачки в почтовые ящики, которыми, скорее всего, давно никто не пользовался. В приметный ящичек самый обихоженный бросила по инерции интуитивно целую пачку. Она не могла знать, что почтовый ящик принадлежал обедневшему журналисту, в общем, талантливому мужчине, разочарованному гнусными «жёлтой прессы» новостями города; и никто не мог знать, что поделившись известием о неожиданной находке со своим редактором, который тоже был не глупым мужчиной, но находился под гнётом установок и правил, за которые платили; они, взявшись с умом за дело — не сразу, но постепенно начнут выпускать на грошовой газетной бумаге журнальчик с детскими сказками, который далеко не сразу, но в будущем обретёт свою маленькую, а потом и большую аудиторию читателей, сменив формат и качество бумаги на более презентабельные с виду! И сказки, рассказы, истории эти будут совсем не гнусными, а добрыми и поучительными! Если бы могла Шпонка подобное предусмотреть, уж точно бы сунула несколько лишних бумажных пачек в этот понравившийся ящик!..

Таким образом, добравшись до общежития, уже по дороге, в разных местах, наделав «закладок», она появилась в местах общего проживания в неурочное время; когда ночные девушки по вызову ещё спали; а утренние — прачки и посудомойки ещё работали; смогла, относительно спокойно, — если то напряжение, в котором она находилась, можно было назвать спокойствием; — устроить подобный праздник и в комнатах — номерах. Она прятала пачками и купюрами, исходя из того, что в одном месте деньги не хранят, если хотят сохранить хоть что-то, под подушки и матрацы девушек, в шкафы и тумбочки, под вёдра и половички, в кастрюли и кухонные хоронушки. Раз не достанутся ей – пусть хотя бы достанутся им! Конечно, положила в ящик и кастрюлю толстой Мамке – Генеральше, жалея, что не может отдать в руки, и комендантше под коврик у двери, и в деревянные ячейки, играющие роль почтовых ящичков. Спрятав, что могла и где придумала в комнате с номером восемь, имеющей пожарный выход через балкон. Застыв на короткое время статуей, она обдумала другие свои действия. Вновь вернувшись в женскую общую спальню, она взяла из шкафа спящей ночной бабочки платье и помаду, чёрный карандаш — подводку, и парик; забрала с собою маленькую пустую сумочку кошелёк; спрятав всё в той же хозяйственной сумке, вернулась в свой номер. Конечно, перед этим она пихнула спящей хозяйке в тапки и под матрац несколько денежных бумажек, гораздо превышающих стоимость вещей, забранных ею в пользование. Боги, наверное, сидели в ложах с открытыми ртами, и не могли догнать, что она творит?..

Она сменила маску – имидж, превратившись из толстой тётки в ночную бабочку, проснувшуюся в неурочное время! Теперь уже без ведра и сумки, но всё в тех же панталонах, набитых пачками денег, под вызывающим платьем гетеры, размалевавшись до неузнаваемости в чужом рыжем парике, спустилась по пожарной лестнице, и продолжила путь по улочкам и кварталам, как ни в чём не бывало! Мало ли, дама обеднела или просто желает продолжения банкета! Косые взгляды случайных прохожих не могли её остановить! Дама вышла поохотиться! Что в этом необычного! Вечером это воспринималось бы, как в порядке вещей! Дойдя до трактира, она заказала большую бочку селёдки и такую же пива с доставкой на адрес Кита, который проживал в хибаре – развалюхе, собранной им на берегу реки, недалеко от речного порта, напоминавшего о его мечте стать моряком! Селёдка, она же Шпонка, вспомнила, когда пыталась понять своё отношение к отцу, как он вечерами с бутылкой пива, конечно, смотрел в сторону рыбацких баркасов, и попрекал её: «Если б не ты, был бы я сейчас в море!» До моря, конечно, надо было ещё добраться! А порт был совсем недалеко!..

Удостоверившись, что заказ принят и уже выполняется, она решила подстраховаться: «Скажите, что заказ — это подарок от одного богатого аристократа, который не хотел бы, чтобы здесь озвучивалось его имя! Надеюсь, вы понимаете, что плачу не я! Я просто выполняю то, что мне было сказано! Вот деньги!» — «Да! Видать, ты хорошо провела время!» — «Хорошо? Ты так считаешь? Почему бы тебе не заняться тогда моей работой, вместо того, чтобы торговать вонючей селёдкой и тошнотным пивом?! Я просто не трачу время зря!» — Вокруг загоготали, оценив грубый юмор! – «Да ты, бритва!» — «Наверное, любишь свою работу, раз вышла с утра пораньше!» — попытался не остаться в долгу трактирщик. – «Если послеобеденный час для тебя, это — с утра пораньше, — не понятно, как ты ещё держишься на своей работе!» — Посетители опять загоготали, довольные ответом: «Этой девке палец в рот не клади! За словом в карман не полезет!» — «Но карманы у неё тоже не пустые!» — «Я не теряю время в пустой болтовне!» — «Красотка хочет быть ударницей в труде, раз вышла раньше других на свою работу?» — «Ага, кто рано встаёт – тому Бог даёт!» — «Тогда попробуй встать часов в семь хотя бы и постой целый день за прилавком до ночи!» — «Если ты попробуешь выполнить всё, что приходиться мне, я согласна с тобой поменяться сию же минуту!» — Вокруг опять стоял смех. – «Пожалуй, согласись, что для твоей работы, ты ранняя пташка и ядовитая, судя по ответам!» — «Ну, нет, кто-то должен встать раньше меня, чтобы потерять то, что мне потом даст бог! А яда во мне ровно столько, чтобы хватило охотникам до него!» — вокруг смеялись: «Пива красотке! Не примешь ли меня в свои спутники?» — «Не потеряю ли я с тобой больше, чем найду? Моё время дорого стоит! Но можешь быть просто попутчиком и проводить меня до порта! Мне захотелось полюбоваться небом и чайками!» — «Сколько это будет мне стоить?» — «Сегодня у меня для такого красавца скидка! Проводить можешь бесплатно!»

После того, как дородный детина проводил её до портовых складов с большими железными клетями с товарами, конечно, закрытых тяжёлыми навесными замками, и попытался приставать; — поцелуи она как-то терпела, приходящиеся ей то в щёку, то в нос – короткими чмоками, призванными застолбить её, и щегольнуть перед такими же бравыми рабочими самородками, подрабатывающими случайными заработками: то погрузкой и разгрузкой судов, то наёмными рабочими и морячками; она сделала ему обещанную ею «скидку»: ткнула коленом под пах, применив приёмчик, которому обучил её Кит на всякий дурной случай, и скинула с себя, оттолкнув подальше. Чем не «скидки»?

— Сказала ведь, отвали! Выходной у меня, понимаешь!? Тебе бесплатно меня проводить разрешили! А ты руки распускаешь! Сгинь, Христа ради! – детина опешил, он-то решил, что всё на мази, пора действовать! – «Да, зря отыграл прелюдию!»

Дамочка удалилась походкой, совсем не соответствующей только что сыгранной ею роли, оставив незадачливого кавалера недоумевать, отчего же намерения дамочки относительно него вдруг резко изменились? Она подозвала портового мальчишку; дала тому красивую хрустящую бумажку, и велела собрать несколько парнишек, чтобы отвлечь внимание капитана, и раздобыть ей капитанскую фуражку! Объяснила она это якобы заключённым с одним богатеньким бездельником пари, за добытую шапку капитана обещала рассчитаться со всеми второй такой же бумажкой, а если он ей ещё моряка приведёт, который продаст морской кортик и хороший складной нож из нержавеющей стали, то получит к этим двум бумажкам – ещё две хрустящие бумажки! Она бы отдала и пачку, но нельзя было сейчас вызвать подозрения! Дальше ей оставалось только ждать, околачиваясь неподалёку около складов, делая вид, что она то ли любуется чайками, то ли подыскивает подходящего клиента. Собственно, несколько пирожков она купила, и покрошила, и скормила этим красивым гордым птицам. А потом, подумав, купила весь поднос у обрадовавшегося продавца, получившего за грошовый товар крупную купюру! И сделала в порту между грузов и бочек несколько новых схронов, прикопав пачки под приметными местами – бочками, контейнерами… пытаясь запоминать куда и сколько она прячет. От денег в рукавах, на поясе, в лифте она избавилась в первую очередь, но и шаровары тяготили и сковывали. Так что ей то и дело приходилось делать вид, что ей надо помочиться… на данный момент, понятия нравственно это или нет — её не отягощали. Впрочем, если бы ей приспичило, она бы реально это сделала, как и каждый из нас, потому что другого варианта просто не дано! Наверное, и сделала где-то, потому что те же мальчишки таинственным шёпотом передавали по секрету друг другу, что «панталоны «у ей» – шёлковые, мамзельские, а ляшки – страшные, толстые и бугристые; и что если ей в бёдрах сбросить, то тыл не казался бы таким устрашающим! Но фасад и впрямь «по талонам», стандартом!» — И это означало для них: по эталонам красоты, то есть — идеальный! По высшим стандартам качества! А не просто нормально, стандартно, буднично!

Она могла наблюдать, как ловко портовые сорванцы обстряпали дело, за которое взялись с азартом и охотой, даже не осознавая до конца, какой большой купюрой с ними хочет рассчитаться незнакомка, которую они впервые видят в порту! Для них это было новой игрой, которая к тому же хорошо оплачивалась! Правда, и риском, за который платили опять же!

Ей повезло, или в самом деле, судьба тому была случиться! И Боги замерли в ложах, дивясь фантазиям и планам своей любимицы! Вышедшего на палубу капитана мальчишки, собранные в кучу стали дразнить и подначивать: «Дядечка капитан, подари фуражку! Я тоже хочу стать капитаном!» — «Дядечка капитан, возьми меня с собой! Я тоже хочу по морям поплавать!» — «Да это и не капитан вовсе! Что ты ему кричишь! Разве не понял ты, что это пугало стащило фуражку у капитана! Он думает, мы поверим, что он капитан, если он чужую фуражку нацепил! Спорим ему не попасть из ружья даже в воробья! Он в лучшем случае боцман!» — «Не, боцман толще! Этот селёдочный капитан даже до боцмана не дотянул! Эй, ты кем командуешь, капитан? Селёдками или кильками? Им даже акула побрезгует, решив, что это ребёнок пингвина!» У капитана было и брюшко, и борода с проседью, и сам он перевалил полвековой рубеж, и мальчишки его уже порядочно достали! И просто так уйти побеждённым с палубы показалось, что ли ему, как отступить, спасовать перед мальчишками. Он, видно, решил их пугануть! Сначала ушёл в каюту… в это время один из парнишек доплыл до корабля и по якорной цепи, а потом с помощью крюка на верёвке, который он в броске зацепил за перила, с обратной берегу стороны, забрался по верёвке на борт… капитан вышел с ружьём и стал стрелять в воздух: «А ну, убирайтесь, паршивые мальчишки, или я на ваших штанах наделаю дыр! Мамки будут горько плакать, латая ваши грязные штанишки!» — С берега юмор заценили! Правда, наблюдателей много не нашлось. Час был ленивый! Работяги вкалывали, кто и где смог пристроиться! А праздно «шатающиеся» ещё не вышли пошататься! Смеялись сами мальчишки! Им нравился капитан, но надо было отработать деньжата! Обещанные бумажные денежки; которые они здесь редко видывали; в ходу были медяки; на такие бумажки можно было обменять целую гору медных деньжат! «Дяденька, подстрели воробышка!» — «Сколько шума наделали, всех ворон распугали! Сейчас вас отдачей в море отбросит!» — «Смотри, чтобы фуражку ветром не сдуло!» — Пока другие изо всех сил изгалялись, стараясь сказать что-нибудь пообиднее; честно отрабатывая свой капитал — в это время паренёк, подкравшийся к рассерженному капитану сзади, подпрыгнул, схватил капитанскую фуражку, и быстро добежав с нею до борта, прыгнул в воду! Дело было сделано! Осталось только доплыть! И получить желанную награду! К счастью капитан не сразу понял, что фуражка не просто упала, а была похищена! Озираясь сначала в поисках её, снова принял на себя несколько словесных залпов: «Что? Ветром сдуло! Надо было двумя руками держать, а не по палубе с ружьём прыгать!» — «На уши натянуть надо было покрепче! И канатом обвязать с морским узлом!»- «Это чайка! Унесла! Надо было крепче гвоздиком прибивать!» И когда побежал он в запальчивости палить по пловцу с другого борта; обнаружив самодельную «кошку» – крюк с верёвкой у себя на борту, совсем ненадолго задержавшего его; на берегу по- настоящему занервничали: «Чёрт! Если бы он сбросил крюк за борт – этот Батон даже не понял бы, что это мы!» — до этого, можно считать, все просто лениво перебрёхивались! С берега неслось уже по-настоящему ругательное: «Да ты чего удумал! Рыбки к обеду настрелять? Якорь тебе в зад!» — «Что шапку пожалел? Она у тебя, что ли, из золота?» — «Голову береги, герой! Бес тебе в бороду! Просили же тебя шапку отдать по-хорошему!» — «Не бери грех на душу, старый тюлень! Попадёшь – хорони свои жиры в морозильнике! Сам Бес Морской не поможет!» Шпонка молилась лишь, чтобы в пловца не попали! Переживала, как и все на берегу, боялась! Но похоже, мальчишка уже успел перебраться за досягаемую линию обстрела! Хотя до этого настоящие пули прошивали воду в нескольких сантиметрах от него, и он вынужден был нырнуть и проплыть несколько метров под водой! Вот когда все стояли на берегу, затаив дыхание! И только вырвался у кого-то крик: «Не надо! Капитан!» — и какой-то мелкий мальчонка в голос заревел… и капитан услышал, остановился, пелена гнева спала с глаз; махнув рукой, вдруг ушёл в каюту, унеся за собой и крюк с верёвкой, дивясь нахальству и проворству мелкого портового народца. А мальчишки уже сурово насупившись, направлялись к ней, обдав волной радости за целого и невредимого товарища своего, благополучно добравшегося до берега, вытолкали его вперёд, своего мокрого героя, смущавшегося в мокрых трусах, но с капитанской фуражкой, зажатой в кулаке. – «Вот! Жизнью рисковал ради капризов ваших, мадам! Ради пари дурацкого!» — Шпонка поняла, как его поднять ещё больше в глазах своих товарищей, подошла и сама в щёку поцеловала! Почувствовала, как пацан сразу вырос в собственных глазах! И как позавидовали другие, желая сейчас быть на его месте! Вспомнила о подносе с пирожками!

— Налетай ребята! Нынче бесплатно гуляют!

— Лучше деньгами! – нахмурились герои, хотя чья-то ручонка потянулась за лакомством, и пугливо отдёрнулась. – Не боись! И деньгами не обижу! Где вторая часть программы?

-Ладно, ребя! Дамочка ведь никуда сбегать не собирается! Задаток был, отдаток будет?

— А то! Возьми к задатку, да далеко пусть не уходят! Как кортик получу, и нож раскладной из закалённой стали, так половину отдам, что на пари взяла! Премия за риск полагается! – она протянула обещанную вторую купюру.

Для мальчишек эта была та сумма, за которую было договорено выполнить работу, добыть капитанскую фуражку. Поэтому, парнишка и смотрел удивлённо, как бросается деньгами портовая гулёнка. Их девчонкам тоже привычно было подзаработать на том лишь, что природа подарила им от рождения. Поэтому малый десант их собирался по прибытию какого-нибудь судёнышка, пробывшего в отлучке неделю – другую, и брал на абордаж соскученных по девкам морячков, за хлеб, за водку, щи да селёдку.

Капитан, оставшийся без своей форменной фуражки, был не местный. Чего он искал в их, богом забытом городке, один Чёрный знал, а Чёрного тут знали все! Чёрный правил бал! Сейчас вся команда с прибившегося к ним неизвестного судна, осваивала местные злачные заведения. Потому и получилось, что на корабле своём остался один лишь капитан, без охраны, без матросов, и чуть было в развернувшемся сражении не поубивал местных пацанят, за что ему сейчас было неловко и стыдно: «Вот чертенята! И хотел-то только пугануть их!» — Но получилось, что получилось! – «Пожалуй, ещё и в местных газетах напишут! Придётся, сократить сроки, сниматься к чёрту с якоря! Здесь уже опозорились по полной! К вечеру об этом будет знать вся команда! Слухи распространяются быстро!»

Сам капитан преследование не начал. Благодарил мысленно Бога, что вроде не убил никого из дурачья местного, горяч сам был; надеясь, что не ранил дурного пацанёнка, он себе под нос бубнил что-то сердито, бранил уже себя, корил на чём свет стоит, что завёлся: «И чёрта в ней лысого в этой фуражке? Чего он осерчал так из-за глупых мальчишек! У них кроме мечты стать таким, как он, и ничего больше нет, кроме ещё разве босых пят, да и без него дырявых штанов, — кричали же ему кто-то из них в ответ на его угрозы: «Одной дырой меньше, одной — больше, нас этим не испугаешь! Лучше вентилироваться будет!» — «Дяденька, сосчитай мои дыры! И одну в попе не забудь!» — мелкий охальник…

Мальчишки меж тем, успокоенные, что преследования нет, и в ожидании награды, не медлившие ни минуты, сразу покинувшие форпост, потерявший для них интерес; место, с которого они подзадоривали капитана по команде своего вожака; и сейчас с удовольствием уминали пирожки, которых был даден им целый лоток, — и это был настоящий праздник живота!

— Купите там себе квасу или щей да картошек! Накорми свою банду до пуза! Далеко пусть не уходят! Вы мне поможете, я – вам!

Мальчишки итак смотрели на неё уже, как на свою благодетельницу. Вдруг часть их подозвала главаря своего и о чём-то пошепталась с ним. Главарь вернулся, смущаясь; красный, как рак предложил: «…ребята посоветовались, хотят предложить тебе, оставить деньги у себя, пока они их не растратили, а им просто по разику попробовать дать!»

— Чего дать? – не поняла она.

— По разику… — еле выдавил пацанёнок, — хоть кому не жалко… — и стух.

Она вдруг не выдержала и рассмеялась, да так звонко, как давно не смеялась! До слёз, на глазах выступивших! Парнишка был огорошен такой реакцией, стоял, настороженно смотрел, и не знал, как понимать её смех, как обиду, или согласие? Она легко ладонью, не обидно и не больно, по лбу ему стукнула, сделав над собой усилие, чтобы погасить смех, серьёзно произнесла: «Нет! Деньгами оплачиваю!» — и почувствовала облегчение парня, уже забоявшегося, вдруг он будет выглядеть как-то смешно в её глазах; и у него не получиться ничего…и испугавшегося чувства, зашевелившегося в себе к красоте и бесстрашию этой внешне разпомаженной девице, вышедшей на тропу войны полов, только что смеющейся; и вдруг сквозь боевую раскраску портовой шалавы, показавшей стальной блеск глаз и всю волю, сжатую пружиной, стержень решительности и отчаянное положение своё, которое заставляет её действовать так, а не иначе!.. Девушка знала, зачем она здесь и сейчас! А им не надо знать! Надо просто верить! Ведь только что она их накормила! Снабдила деньгами, на которые можно кушать месяц или больше; или проиграть и пропить всё в один раз; или посетить местный бордель; или осчастливить своих знакомых девчонок…

Он посмотрел в сторону настороженно переминавшихся с ноги на ногу, пацанов, и покачал головой, и те тоже не сговариваясь, но ощутимо зримо расслабились, выпустив, как по команде, разом воздух из лёгких, как кони всхрапнули… и с облегчением, и с сожалением одновременно. Она опять едва сдержалась, чтобы не рассмеяться!.. главарь подошёл к своей малолетней банде и видимо, отпустил её, вернулся к Шпонке, но по дороге оглянулся и крикнул: «В трёх пескарях! Никто не уходит!»

Вовремя подоспел и парнишка, добывавший матроса, согласившегося продать морской кортик, настоящий, с якорем рукояткой, и складной нож из нержавеющей стали! Когда продавца подвели к покупателю, тот был порядком удивлён и видом, и запросами девицы! Но ему уже шепнули, что покупатель серьёзный, и язык стоит придержать; поэтому, хотя изумление и было явственно написано на его физиономии, но лишних вопросов он не задавал; и шуточки не отпускал; пользуясь советом «держать язык за зубами»; ведь и цену за диковинные вещицы он заломил не малую! А может, успел узнать в ней девицу, колючую на язык, сумевшую поставить на место трактирщика! У морячка глаза ещё больше округлились, когда она, отпросившись оправиться, тут же, далеко не отходя, зайдя лишь за бочку с мазутом, присела, повернувшись спиной, и сделав дело, вернулась с пачкой наличности. Пока они стыдливо отворачивались, косив одним глазом на неё, переживая, не запачкает ли она платье, и не воспламенится ли после всего хорошего бочка с мазутом, она успела быстро обернуться, неся с собой в глазах матроса пирушку и удовольствия, зримо воплощённые в пачку ассигнаций. Сначала она отдала ему эту пачку! А когда морячок, не верящий своему счастью, не ожидавший такого щедрого вознаграждения от продажи каких-то несчастных ножей, ушёл слегка обалдевший, она сунула руку в лиф и достала ещё одну такую же тугую пачку и отдала её вожаку портовой стаи пацанов. Он тоже глядел на неё удивлённо и молча.

— Постарайтесь подольше не голодать! Ну, в смысле не прогулять в один день! – Он понял её, в носу у него защипало, и на глазах выступили слёзы! Она не платила! Она и впрямь благодетельствовала! Просто давала в руки деньги и жалела их, проявляла, таким образом, заботу! Которой они никогда и не знали.

— Ты если тебе что-нибудь будет нужно – обращайся! Спроси только в порту, у любого, Пашку Лихого – это я! Или Сёмку – Сорви – голову! Это тот, кто фуражку у кэпа сдёрнул!

— Хорошо, что не голову! – Не удержалась, съязвила она.

Они дружно, не сговариваясь, посмеялись, каждый о своём, оба немного расслабились от этого. Сняли напряжение. Что же, каждый получил то, в чём нуждался, чего хотел.

— Если помощь, какая нужна – скажи только, Пашке Лихому пожалуюсь — к тебе на пушечный выстрел бандюганы не сунутся!

— Ладно! — Она обняла его. – Берегите себя!

Они стояли друг перед другом, и заново оценивали друг друга. В эту самую минуту рождалась новая степень доверия, сотканная из общего приключения, которое долго не забудется! Будет пересказываться в порту, как байка; где главными героями выступят Портовая Гулёнка, и Пашка Лихой, как атаман своей шайки, вместе с которой они развели капитана; и Сёмка – Сорви Голова, ловкий вор, получивший второе имя при боевом крещении; ставший ныне Сёмкой – капитанская фуражка! Вот только приключения Шпонки на этом не закончились, а возможно, только начались!

— Пашка! Я ещё найду тебя! У меня к тебе будет дело! Прибегай вечером к жёлтому дому двухэтажному на Церберскую! Не бойся ничего! Точно время не скажу, скажем с шести до семи ждать будешь! Выйдет к тебе мальчишка Толик, все его Шпанёнком зовут! Передаст записку!

-Я ж читать не умею!

— А слушать умеешь до конца? Читать не потребуется! И писать тоже! Это будет примерная карта порта, который ты лучше меня знаешь, и улицы от жёлтого дома до женского общежития, где я живу! В карте места крестиком обозначу, где хоронушки делала из таких же пачек, как вам дала! Все сразу вскрывать не надо! Но если нужда будет – только тогда! И ещё, узнай, какие тут кораблики, куда направляются, и когда, и во сколько! За это сразу хрон сдаю! Вон, под той бочкой с мазутом такая же пачка прикопана! Я, Пашка, не покупаю тебя! Не думай! Я тебя в братство – пиратство принимаю! Как, поиграем ещё? Глядишь, вы со своей бандой дольше протянете, а может, что в городе изменить к лучшему удастся? Только не вели ребятишкам с ума сходить, чтобы в сторону «шпона» даже думать не смели! И спиртное мозги разъедает! — Она очень желала бы оставить этому городу шанс! Отцовское горькое: «Если так дальше дело пойдёт – ты просто не оставишь этому городу шанс!» — прочно засело в голову.

— Ты что, училка! Учить нас хочешь? Сама-то… — окинул он взглядом её прикид, насупился обиженно.

— Пока сами не захотите, никто вас не научит! Научить ничему насильно нельзя! Но научиться всему можно, если желание будет, как плохому, так и хорошему!

— Ты умеешь читать и писать?

— Да.

— Если я книжку добуду, прочтёшь нам?

— Книжки разные бывают! И обстоятельства! Если получится — то прочту, только хорошую!

— Так, как ты узнаешь, хорошая она или плохая? Пока не прочитаешь, ведь всё равно не узнаешь!

— Точно! Но сердце подскажет хорошая она или плохая! Хочешь, ещё один секрет?

— Хоронушку, что ли? — как-то безразлично спросил Пашка.

— Нет! Лучше!

— Ну?!

— Ну! Баранки гну! Секрет в том, Пашка, что человек с детства знает, сам по себе, никто его этому не учит, — что хорошо, а что плохо! А когда приходит время выбирать, часто делает не тот выбор почему-то! Понимаешь? Выбирает совсем не то, что «хорошо»!

— А что «плохо»?

— Да! И знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что выбирать приходиться ему не из того, что «хорошо» и что «плохо»! А из того, что «плохо» и что «очень плохо»! А иногда бывает даже, что из того, что «очень — очень плохо» и «совсем плохо»!

— А тебе сейчас как – «плохо»?

— Эх, Пашка, плохо сейчас всем! А мне, как видишь, — хорошо! И знаешь почему? Я, по крайней мере, пытаюсь своё «очень плохо» превратить, хотя бы, в «не плохо» для себя! И в «совсем не плохо» тем, кто мне помогает! Ты можешь мне в этом помочь? Может, вместе мы сумеем и «не плохо» когда-нибудь превратить в «хорошо» для многих? Если уж не для всех?..

— Превратить в «хорошо», что было «плохо»? Но разве из «плохого» может получиться что-то «хорошее»?

— Не говори так, Пашка! Не просто может, но должно! Обязано! Иначе мы всего лишь водоросли, годящиеся лишь на корм рыбкам! Зелёные водоросли, которые ещё называют – планктоном! Мы ведь не хотим быть планктоном?.. Ты не хочешь?

— Нет, не хочу!

— Вот и я не хочу! Так что, играем дальше? Тебе интересно? По рукам?

— По рукам! — они хлопнули друг друга по ладошке, словно подписали договор о том, что отныне они на одной стороне в войне «хорошего» против «плохого», или даже «плохого» против «совсем плохого»! И чем больше в плохом «хорошего», тем ближе они к нему, и роднее оно им!

Она уходила из порта с более лёгким весом, отягощающим лишь область таза и бёдер, и в более приподнятом настроении, испытывая прилив оптимизма и неопределённой надежды. «Пусть мне не удастся с налёта обзавестись домом и козочкой, курочками и кошками, но я хотя бы сумею, если не сама, в прямом смысле слова, распорядиться деньгами, то позволить себе хотя бы управлять их потоком, чтобы распорядились ими те, кому я это позволю сделать сама! И если мне не дано быть владелицей богатства, пусть станут чуть богаче те, кто сейчас на грани занесения в «красную книгу»! А это — больница городская! Хостел, дом престарелых! Сиротский приют, для беспризорных детей! И ещё очень хотелось бы, чтобы для таких, как Пашка, открыли школу!» — Так думала она, и незаметно для себя дошла до отцовского домика. Заметив Кита, сидящего на берегу, она, как могла, тихо бесшумно, сбросив вульгарные платье и парик за кустами, максимально свернув в пёстрый ком, затолкала его внутрь куста, припорошив сверху ветками и травою; и в одной сорочке и панталонах проскользнула в дом через окошко – лаз, смотрящий в сторону реки. Тут надо было быть осторожней, чтобы её не заметил Кит. Окошко было своеобразным «чёрным ходом», которым пользовалась она с детства, и которым они гордились с отцом. В доме она обнаружила стоящими свои присланные Киту бочки. Мелькнула мысль, что было бы не плохо их прикопать и покрыть рогожками, чтобы они выглядели, как табуретки. Терять время на это сейчас было нельзя! Наделав схронов в развалюхе Кита, пихая деньги во все доступные щели; по ходу дела обнаружив его тайник, в который положила и свои пачки; она залезла в ящик – шкаф; прихватила штаны и тельняшку; и напялила всё на себя — сверху похудевших шёлковых панталонов — штаны, а поверху сорочки – тельник. Рыбацкая шляпа Кита висела на гвоздике над Китовым ложем. Заплечная простая сумка – мешок, попросту котомка валялась тут же, на лежанке. Всё это зацепив взглядом, недолго думая, Шпонка, развязала верёвки на щиколатках, использованные ею как крепления и дополнительная страховка, чтобы пачки денег не вывалились из панталон! Последние на счастье имели и свои резинки: она немного оттянула их, и на пол вывалились оставшиеся пачки; сначала с одной ноги; потом тоже проделала с другой. (Чулки она скинула ещё в общежитии). Деньги покидала в котомку, и затянула её покрепче бечёвкой. Потом безжалостно завернув волосы в тугой комель, закрепила шпильками, и надела на себя шляпу Кита. На гвоздь над его ложем, она повесила морской кортик. А поверх его приспособила капитанскую фуражку. Всё это было проделано максимально быстро и бесшумно. Надо было подумать о путях отступления. Осторожно выглядывая из окна, она заметила, что Кит приподнимается, ей ничего не оставалось, как затаится за бочками, но он, даже не заглянув в свою хибару, протопал в сторону порта. Проводив через окошко взглядом его мешковатую фигуру, Шпонка, вдруг ударила себя по лбу и бросилась к тазу, над которым брился по праздникам Кит. По этому случаю над ним висел мутный засиженный мухами осколок старого зеркала; покачала головой, увидев свой боевой раскрас! Как она могла забыть, что выглядит, как куртизанка! Уже спокойно умылась, сняла краску, и не удержалась — подкрасила карандашиком пушок над верхней губой, посмотрела – что получилось? Зеркало отразило ставшее похожее на красивого парнишку лицо. Поворачивая зеркальце вдоль фигуры, покачала головой, снова полезла в ящик — шкаф, вытянула бесцветный пиджачок, великоватый, не по фигуре, но тем лучше! Одела его поверх тельняшки. Присела к столу. Заметив ремонтную небольшую лопатку с укороченным черешком, видимо от того, что не могла остановиться в своём возбуждённом состоянии, взялась, и попробовала прикопать бочку; увлеклась этим занятием; и одну на полметра вогнала в земляной пол. Получилось, как стол, и к нему седушкой — табурет. Потом автоматически прибралась в доме. Нашла картошку. Отварила несколько штук. Пока та варилась – увлеклась новым делом – открыла крышку у бочки. А раз получилось открыть, заодно и очистила несколько штук селёдки. Накрыла стол. Окинула всё прощальным взглядом. Обошла почётным кругом вокруг жилища внутри и снаружи; прихватив котомку, стараясь не натыкаться на знакомых, отправилась восвояси, не забыв освободить из плена кустов скрученное в ком цветастое платье с париком, которые сегодня выручали её, как только умели и могли! С трудом, но свёрток тоже поместился в плечевой сумке – котомке, где лежал сейчас и складной нож из нержавеющей стали. Она думала, что для ножа надо пошить потайной внутренний карман – чехол, и носить на себе.

***

Время ведь тоже не стояло на месте! Оно двигалось вместе со Шпонкой, возбуждённой, усталой, целеустремлённой и голодной! Она побоялась ещё и есть остаться у Кита, ведь итак Боги ей подарили порядочно времени, чтобы она могла исполнить задуманное! Зачем же дразнить Богов? Она молилась, чтобы всё получилось! Но что всё? Самой себе, вряд ли, могла ответить… пока она старалась успеть за один день перенаправить деньги по ручейкам и каналам в русла скрытых уголков жизни, где ими можно было воспользоваться позже или позволить таким же, как она социально угнетённым протянуть чуть больше позволенного срока; пока она только выигрывала время! Она не могла их спрятать в одном месте, если бы даже один человек каким-нибудь образом это узнал — деньги бы вернулись к своему Спруту. Не могла закрыть их в камере хранения на вокзале. Их могли изъять на основании требований полицейских, чиновничьих властей и уважаемых олигархов города – и вновь они бы вернулись к Спруту. Не могла хранить в своей комнате – это вообще глупо, они сразу же вернулись бы всё к тому же Спруту! Да, хозяин оставил ей мешок денег, потому что при всём желании она не могла легализовать его, сказав, что заработала, при выяснении сути дела, деньги опять бы вернулись к Спруту! Деньги вообще имеют тенденцию прирастать к уже имеющимся деньгам и возвращаться к Спруту, как бы он на тот момент не выглядел – хозяином Шпонки, или самим Чёрным, приходящем сначала в обличье человеческом, а потом в истинном, с копытами и рогами…

Система коварна и хитра. Чтобы получить деньги, ты встраиваешься в её хищнические звенья! Ты думаешь, что она не тронет тебя! Но как только ты получаешь больше, чем можешь поглотить, чтоб оставаться лишь винтиком в ней; чтобы продолжать служить и снабжать её новой кровью, она захлопывается, ловя тебя, как мышь в мышеловке, вновь сойдясь в точку сингулярности, вернув всё «на круги свои»; и ты снова бос, нищ и гол! Она прихлопывает тебя как комара, насосавшегося крови столько, что тому трудно взлететь! И трудно остановиться! И не найти ту меру, которая позволила бы унести на себе всё, и не надорваться! Но стоит тебе второй раз попасться на эту удочку, и ты становишься рабом системы, уже не задумываясь ни о своей удаче, ни о чужом несчастье! Действуя в ней без принципов, без чести, без эмоций, ты ноль в жизни, и даже ещё меньше, потому что не в состоянии ни управлять собой, ни поменять образ действий! Ты невольно впитываешь в себя растлевающие сознание яды; и душа, отступая, оставляет тебя, витает в облачных мирах, едва связанная с телом тоненькой ниточкой — пуповиной, пока вовсе не отказывается вернуться в загубленное тело. Тогда его отбрасывают, и на место становится новенькое звено, пока ещё надеющееся на свою особенную роль в процессе!..

***

Она вернулась в женское общежитие, переодетая мальчиком, никем не узнанная, легко проникла через балкон, ключ от которого теперь тоже был у неё, пришлось позаботиться; ведь судя по всему, второй день дама генерал, не попавшая в номер через дверь, зашла через балкон и повалялась-таки на постели, («а что постельному чистому пропадать?»); и унесла сковородку и кастрюлю свою сожжённую с подгоревшей картошкой, а заодно всю нищенскую кухонную утварь, вплоть до плитки с двумя конфорками. Правда на её месте стояла пожароопасная одноконфорочная с пружинной спиралью, которой пользовались разве бездомные нищие; такую старую вещицу на помойках ещё надо было поискать! Неужели этот раритет ещё и работал? Хотя это могла сделать не сама она, а кто-нибудь по её наущению из девушек, или даже без наущения. Они, практически, теперь не встречались. Собственно, замочек на балконную дверку она заставила вставить почти одновременно с туалетным запором, потому что сначала она и не запиралась вовсе. В общем, наконец, она могла думать, что в номере без неё никто не спит, не ест, и не хозяйничает! При условии, что запасных ключей от номера нет! Хотя теперь это не казалось важным, потому что пришло понимание, что и здесь она ненадолго! Скорее всего – ненадолго! Предчувствие это было, или тревога, переходящая в острое беспокойство! Ощущение перемен, надвигающихся в образе грозовой тучи, когда ты знаешь заранее, что гроза вот – вот должна разразиться, неминуемо неизбежно, и первые раскаты грома и сверкания молний пугают, но ливень, идущий вслед, словно прощение Божье, смывает и грехи, и страхи, и глупые и злые мысли, как с природы, так и с души; и получить прощение и очищение можно даже через глаза застеклённых окон… ведь сказала же она сама неожиданно для себя самой мальчишке, что «плохое» не только «может», но «должно» стать хотя бы «лучше», если уж не «хорошим»!

Был уже вечер, когда она вновь сменив наряд мальчика, стерев нарисованные усики, и приняв естественный образ для себя, в глазах других стала училкой и Шпонкой, и единственный раз воспользовавшись пожароопасной пружинной конфоркой, разогрела в миске кипяток и попила чаю с сухарём, с опаской отсоединив шнур плитки от розетки, чуть подождала, когда остынет нить накала, и покинула свой номер восемь для того, чтобы показаться на работе в жёлтом двухэтажном богатом доме на Церберской. Вечер настал, час назначенный Пашке – портовому атаману мальчишек, уже был на носу, а ещё надо было карту нарисовать, пока совсем не забыла, куда чего напихала! Ох, какой шикарный квест для бездомных и обездоленных она учудила! Знал бы, так, весь город принял бы участие в игре «Собери пачки денег быстрее других!»

Её ждала конка. Она обдумывала, как быстро сумеет справиться с намеченными делами, и как это сделать быстрее! Оставленная в вагончике кем-то газета пришлась, как нельзя, кстати! Шпонка пересела на место, где она лежала, взяла в руки, бегло просмотрев, достала карандаш, подводку для глаз, и стала на полях её рисовать карту улицы и обозначения, цифры, крестики, квадратики и кружочки, иногда буковки; попутно думая, что выучить алфавит по этой карте – головоломке — стимул ещё тот! Ведь очередной ребус мог принести реально богатый бонус — отгадавшему его!.. что могла вспомнить – безжалостно к самой себе было нанесено на карту, могла что-то и не учесть! Впрочем, были ещё не отмеченные схроны! В порту, в общаге, в ящиках почтовых полупустой нищей пятиэтажки! По другим местам, где пришлось ей пройтись, и долго не думая, и не выбирая просто интуицией руководствуясь, оставить кладь, которая могла спасти чью-то жизнь, её или кого-нибудь другого! Просто в сознании более сохранился этот прямой проспект, где обозначения было легче проставлять нумерацией домов, и незамысловатыми фигурками или буквой, например, «Т» могла обозначать водосток, а «К» — камень: «Прости, Пашка! Тебе итак повезло распорядиться тем, с чем и взрослый -то человек не знает, как поступить! Но ты сам назначил себя быть атаманом, и придётся тебе оправдывать звание, и учиться выбирать «лучшее» из «худшего»!

Она подходила к дому и уже заметила худощавую фигурку мальчишки, он был бледен, и было заметно, что волнуется! Она направилась к нему, и не сразу поняла, почему он не пошёл навстречу, а напротив сначала спрятался за дерево, а потом и вовсе побежал в другую сторону. «Эй!» — она окликнула его — «Пашка!»- Он с удивлением оглянулся на прекрасную барышню, которая двигалась к нему, и не мог понять, откуда она его знает! Но всё-таки героически держался, прирос к земле и не пятился, а ждал, когда мадам подойдёт к нему.

Она позвала его ладошкой. Он подошёл, всё ещё не понимая, что от него нужно: «Я ничего не сделал!» — на всякий случай сказал он. Шпонка поняла, что он её не узнаёт, удивилась сама себе, почему она так тупит?! — «Конечно, нынешняя барышня совсем не та, что прежняя, что же, тем лучше, так тому и быть!»

— Сбегай в лавку, и купи яблок и груш! – Она протянула ему купюру, внимательно следя за реакцией мальчугана. – Увидев купюру, что-то промелькнуло в глазах мальчугана! Похоже, он был немного не в себе от происходящего!.. – Шпанёнка найти нигде не могу! Думаю, и без него обойдёмся! – Он вздрогнул при упоминании знакомого имени. Она демонстративно вложила купюру в газету и протянула мальчугану, добавив! – Не потеряйся! Очень надеюсь, что разберёшься! – И прошла в дом.

А он опешивший, с газетой в руках, ещё какое – то время стоял и смотрел ей вслед, потом развернулся и медленно, оглядываясь, пошёл, а потом побежал, и только забежав за угол дома, перевёл дыхание! Развернул газету, увидев купюру, снова захлопнул, но заметив на полях начерченные карандашиком обозначения, снова открыл, но так, чтобы купюру не было видно, и стал вглядываться в них и озираться… вдруг хлопнул себя по лбу и проворчал под нос: «Не фига себе!» — и думал ещё: «Она сказала, именно, не потеряйся! А не потеряй! Имея введу, его! А не деньги! И ещё он в чём-то должен разобраться!.. Ну, не в яблоках же?.. или всё-таки следовало купить яблок и груш, и разобраться со сдачей и не потерять деньги?.. переспросить не получится! Она ушла! И про Шпанёнка знает! Она же сказала, что не найти его! Хотя Пашка уже сам разыскал Шпанёнка, и тот не знал, что от него требуется, но задумчиво ковырял в носу, и сказал, что, если что узнает, сразу его найдёт!.. следовало ли ещё подождать?.. или можно сходить за яблоками и потом вернуться?.. – «Дяденька, который час?» — закричал он с мольбой проходящему прохожему, да так отчаянно, что тот вздрогнул, но на часы глянул! – «Без четверти восемь! А тебе зачем?» — «За яблоками! А где тут лавка с фруктами работает и до скольких?» — «Может тебя ещё за ручку через дорогу перевести?.. можешь и не успеть, пожалуй, что до восьми!» — сначала рассердился, потом сжалился, взглянув на пришибленный вид пацанёнка, буркнул он и пошёл дальше, ворча под нос, — «Яблочков ему захотелось! Мне бы твои проблемы!..» — всё же оглянулся – «Это что, новый способ милостыню просить?.. оригинально!» — покопался в кармане, достал простую монетку, кинув под ноги Пашке, довольный своим милосердием и догадливостью, собой и жизнью, и двинулся дальше…

Пашка даже не подумал поднимать её! Сейчас он точно в ней не нуждался! К тому же у него была своя гордость!

Мальчишка понял, что так, как ему сейчас улыбалась судьба, она ещё никогда ему не улыбалась! Он понял. Что от него чего-то ждут, на него надеются! Не зря же слепая Фортуна выбрала именно ребёнка, которому отвалила в руки богатство, которого он и не ждал! Он понял — на нём сейчас оказался такой груз ответственности, которого он не чувствовал, будучи просто главарём своей портовой группировки, итак считавшейся самой обеспеченной. Кто-нибудь из взрослых одаривал их подачками, на которые ребятня изредка пировала, покупала конфет дешёвых и по примеру взрослых – пива! – «К пивасику – карасиков!..» — вяленых рыбёшек… сейчас была именно такая опасность, что, дорвавшись, ребятня потравит себя в «Трёх пескарях», прокутит по- глупому то, что подарила им странная девчонка, совсем недавно покинувшая детство!.. давшая в его руки карту с кладами, которые ещё следовало найти! Но они и с этими-то деньгами не знали, что делать! — «Возможно, не следовало спешить откапывать всё сразу, а если и сделать это только затем, чтобы спрятать понадёжнее! Но кто знает, как надёжнее? Может именно так! Понемногу, и в разных местах! Наверное, девчонка знала, что делала! И она ему поверила… а поверит ли он ей?.. Может всё-таки следует поспрашивать судьбу, и купить этих яблок и отдать Шпанёнку, чтобы отнёс девчонке! Раз она его пригнала по этому адресу, значит, где-то здесь она есть! Пусть Шпанёнок отдаст яблоки этой прекрасной незнакомке, передавшей ему поручение!» — ему хотелось убедиться, что всё идёт правильно, даже несмотря на то, что обещанная карта была в руках! – «…если, конечно, этот детский рисунок и есть та самая обещанная карта! Убедиться можно только практически, отыскав одну из кладок, указанных на линии без названия, но с цифрами!»

Словив момент, когда никого не было на улице, мальчишка, заглянув ещё раз в бумажку, нашёл обозначение под цифрой ближайшего к нему дома, и со всех ног побежал к нему… оглядывая пространство, он постарался прикинуть, куда бы сам захотел спрятать подобную штуку? Кружочек нарисованный под цифрой мог быть камнем под водосточной трубой, а палка с перекладиной сверху могла обозначать саму трубу! Улучив момент, он, сунув в водосток руку, и вытащил оттуда консервную банку, и сунул её за пазуху! Под камнем он нашёл вторую такую же! Запихав в карман, чтобы не гремели, Пашка со всех ног бросился в овощную лавку, где продавались и фрукты. Заскочив в последний момент закрытия, он начал жалостливо ныть, что «исполняет поручение очень важной госпожи; ему непременно надо купить яблок; и госпожа будет сердиться, если он не сумеет исполнить поручение!» Продавец, подозрительно посмотрев купюру на свет, и даже понюхав её, всё же продал яблок; и насыпал Пашке полкепки медных деньжат! – «Хватит с тебя!» — проворчал он. Пашка, думая про себя, что не хватало только ещё на зуб бумажку попробовать, всё же затаил дыхание: «А вдруг скажет, что бумажка фальшивая, или спросит, где взял, и откажется продавать яблоки!? А вдруг все сегодняшние денежки сплошное фуфло, обманки!..» — но нет!.. он получил и желанный фрукт, и денежка оказалась не фальшивкой, и целая кепка медяков была тому подтверждением!

И когда тот, поблагодарив, бросился бежать по улице с пакетом яблок, внимательным взглядом проследил, в какую сторону и к какому дому побежал мальчишка и пропыхтел в усы: «Неужели Шпанёнок чем-то провинился? Уж не заменили ли его на новенького?» — ему ли было не знать, к какому дому, скорее всего, понесут фрукты! Удовольствие не дешёвое!» К тому же Шпонку, недавно заступившую на место старой кастелянши, знали уже все! Ну, кроме Пашки!

Пашка с яблоками, запыхавшийся, подбежал к дому. Пока бежал, споткнулся, упал, загремев своим банками и рассыпав медяки, за которыми не гнался, лишь удостоверился, что банки на месте, и не шибко ругался, когда на рассыпанную медь мальчишки высыпали из подворотни и помогли собрать в свои карманы! Да ладно! Каждый выживает, как может! Сегодня он убедился на собственном опыте, что у барынь деньги не переводятся! Пашка подождал, пока по свисту, условному сигналу, лениво не вышел Шпанёнок, которого Пашка обозвал по-своему — Шпонькой!

«Эй, Шпонька! Знаешь синьору в Чёрном платье с волосами чёрными, как смоль, и белым лицом, напоминающим полную луну?» — «Конечно!» — «И кто же она?» — «А тебе зачем?» — «Много будешь знать, скоро состаришься!» — «Дай яблочко – скажу!» — углядел яблоки Шпанёнок. – «Я бы дал, но это для той луноликой сеньоры с чёрными волосами!» — «Её все зовут Шпонкой! Она у нас кастеляншей!» — «Не может быть!» — «Что ж не может?» — «Ей не подходит это имя!» — «Не знаю, я её посыльный! Она знает, как сделать хорошие деньги! Э, да ты совсем зелёный! Ты ведь и не нюхал никогда то, что богатые дядьки зовут «шпоном»! Это то, ради чего выкладывают настоящие бумажные денежки, не то, что твои медяки, что насобирал ты на паперти!» — Шпонька презрительно оттопырил нижнюю губу.

Доказывать, что медяки не с паперти, а сдача, что насыпал ему продавец, Пашка не стал: «Некогда мне выслушивать твои глупости! Скажи сеньоре, что яблоки ждут её вместе с целой горой медяков сдачи, правда я спешил и упал, и часть рассыпалась, и некоторые монетки собрали другие ребята, которых я не знаю…» — «Ладно, скажу, что ты тут с яблоками и медяками, назначаешь свидание леди, которой и мизинца не стоишь!» — «На самом деле, это леди назначила мне свидание!»- прошептал вслед Пашка.

Он уже начал сопоставлять какие-то вещи; и некоторые подозрения начинали приходить ему в голову! Он попытался представить дурацкую причёску гулёнки с лицом луноликой девушки в чёрном; и сверху наложить на это прекрасное лицо слой глупой краски и румян; но толстый оттопыренный зад портовой шлюшки не шёл ни в какое сравнение с высоким станом и стройной фигурой загадочной незнакомки! Ему трудно было поверить, что это одна и та же девушка! И только глаза целеустремлённые и серьёзные наводили на мысль, что его догадки верны! Что он стоит у края какой-то тайны! И просто так сбежать с картой и деньгами не сможет, потому что не захочет! Ни госпожу подвести! Ни узнать историю, в которой сам теперь играл неизвестную ему роль!

Шпонька так же лениво ушагал в дом, некоторое время его не было, потом он вышел удивлённый и чем-то озадаченный: «Шпонка сказала, чтобы ты оставил яблоки и груши себе! Так же, как и сдачу! И купил каких-нибудь вкусных леденцов! А я знаю, где продаются сладкие петушки на палочках! Хочешь покажу? Я могу даже сбегать на дом к старушке, которая продаст нам их подешевле! Говорят, что Пчелиная матка добавляет в них патоку и мёд! Они ничуть не хуже тех, что продаётся в сладкой лавке «Сладкоежки» у ЧП Гордеева. У Пчелиной Матки товаров меньше, но ей богу, у неё всё вкуснее и дешевле!» — заискивающе частил, вдруг сменивший своё отношение к Пашке Шпонька, ненароком выдавая все свои детские секреты. Так, что и Пашка это почувствовал, и не стал разочаровывать пацанёнка; тем более, что сама луноликая госпожа хотела бы распорядиться так, как советовала ему – устроить своим праздник! Он уже порядочно волновался об оставленных одних ребятах! Они и в самом деле могли упиться по малолетству, и не дай бог отравиться! Заниматься леденцами самому у него, и впрямь, не было времени! Пора было бежать в «Три пескаря», пока чего-нибудь не случилось! – «Ладно, беги к Пчелиной Матке! А потом в «Три пескаря», найдёшь меня! Спросишь Пашку Лихого! Понял?» — «Ага! А откуда ты Шпонку знаешь?» — «От верблюда!» — рассердился Пашка – «Некогда мне тут с тобой болтать! Вызвался – делай! А не трепись!» — Он и в самом деле почувствовал неладное даже прежде, чем увидел веснушчатое лицо мелкого Кильки, оставленного им для связи, потому что ребятки все хотели погулять, а Килька впервые получив ответственное задание, уж будьте уверены, готов был в лепёшку расшибиться по малолетству, но оправдать доверие вожака. Тревога вырастала постепенно, начинаясь с мелкого беспокойства. Всем сердцем почувствовал, что-то не так с ребятами, дорвавшимися до халявной выпивки и закуси. Ничего хорошего лицо Кильки, как и его появление, предвещать не могло! И только он хотел рвануть ему навстречу, как из дома вышла сама госпожа, и окликом удержала его: «Пашка, возьми-ка, это ненужное. А вам с братишками пригодится!» — Два увесистых пакета в её руках никак не походили на кружку с молоком и печенькой, которыми в детстве угощали её! Один куль — с едой, а другой с одеждой, в другое время пацана могли порадовать, но сейчас он понял, что они его прилично задержат; он готов был бежать со всей силы, чтоб пятки сверкали! И всё-таки она сама вышла и спросила ещё: «А что груш не купил?» — И впрямь не купил, ведь она их тоже называла; но ему и яблоки-то сейчас не к месту, до груш ли было, когда, столько головоломок надо было решить! Он только и спросил: «Это ты была?» — Она усмехнулась. Он подозвал Кильку взмахом руки: « Килька вон донесёт, а мне срочно в порт бежать надо! Что с ребятами? Да говори при ней!» — «Арестовали полицаи!» — «Что?.. за что?» — «Они напились! И ещё спрашивали, у кого деньги украли?!» — «А что ответили?» — «Заработали! И подарили!» — «Ну! А те?» — «Не поверили!» — вздохнул, смущаясь, Килька. – «Килечка! Я побегу ребят вызволять! А тебе придётся назад самому добираться, только не пустым, а вот с этими пакетами! И яблоками! Я бегом! А ты медленно! Ну, дела! Мадам, спасибо вам!» — «Беги!» — Да, прозвучало как-то двусмысленно! Типа «спасибо за проблемы!» — «Я могу ему помочь!» — пропыхтел обиженно Шпанёнок. – «Помоги!» — на ходу оглянулся Пашка, — «Главное, проследи, чтобы и его полицаи не загребли!» Он кричал это уже на бегу. Душа его уже была рядом с ребятами, так по-глупому залетевшими, обнаружившими у себя слишком большие деньги! Только что он мог сделать? Жалостливо тянуть: «Отпустите дяденька!» или и впрямь применить хитрость, и вызволить ребятишек из каталажки?

«Похоже, тут проблемы у всех! Похоже, и Спрут забеспокоился, обнаружив неучтённые бумажные ручейки! Надо быстрее решать проблему с оставшимися бумажками. И Шпанёнок похоже ребятам нужен сейчас не меньше, чем ей. Ей было не по себе от мыслей, что подвергает неизвестному риску мальчишек, которые стали для неё в какой-то момент братьями по несчастью, близкими и понятными, практически друзьями, попавшими в беду, по её милости. Она упрямо склонила голову и прошла в дом. Было бы неплохо помочь Кильке справиться с поручениями, но она понимала, что не накормить его сейчас не сможет, приведя в дом, ни помочь больше, чем уже помогла! У ребят было дело, с которым они должны были справиться сами! И у неё тоже оставались не завершённые дела. Она вернулась в дом, стараясь выглядеть спокойной и невозмутимой, как всегда. Помелькав на кухне, а заодно наскоро перекусив; прошлась по господским комнатам, и прихватила кое-что оттуда. Потом она пропала из поля зрения обслуги, зайдя в прачечную, позаимствовав и там кое-что из одежды господина, приготовленной к чистке; она, было, стала аккуратно, стараясь не производить шума, упаковывать в пакеты; но потом передумала и стала действовать по плану «Б» — соответствующего законам полной импровизации!.. Няня спала в чулане; было слышно мирное сопение и храп. Сегодня вечером Шпонка решила дать ещё одно представление для тех, кто в ложах! Весь день она играла, видимо, и вечернее представление должно было состояться! План в голове созревал в течение всего «театрального» сезона, уложившегося в один день, но зато какой! Она переоделась в господина, одев хозяйское шёлковое белое трико и чёрный фрак. Под фраком была надета ночная рубаха с рукавами, сверху которой Шпонка укрепила кружевное жабо.

Девушка собиралась использовать ночную рубаху, как мешок под банкноты, как давеча барские панталоны и широкие рукава платья гетеры. Но чтобы исполнить это, необходимо было вновь посетить либо хижину Кита, где за рыбацкой лачугой в приметном месте, хоронились прикопанные в мешковине пачки с банкнотами, либо отправиться в женское общежитие, где купюры были запрятаны под половицами комнаты Шпонки в женском общежитии. Второй вариант больше походил для этого, к тому же вечернее время также было подходящим больше к похождениям молодого ловеласа по дамам с поведением ограниченной ответственности. И как не извилисты пути юного дарования Шпонки были в этот премьерный день, но она не могла отказать себе ещё раз взять контроль над денежным ручейком, и направить его в нужное русло! Она не знала, куда приведёт её день в окончании своём, но сейчас на пике желания и полёта стрелы к цели, проверчивала в голове шаги и фразы роли, которую примеривала на себя. Чтобы фрак на ней смотрелся по росту, не как на вешалке, она наполнила ночную рубаху наволочками и полотенцами, и таким образом, увеличила себя зрительно, во-первых, и скрыла женские прелести, во–вторых. Пивной животик, получившийся из скрученной простынки, — тоже пришёлся, как нельзя, кстати, к образу! Последним штрихом, дорисовала усики и упрятала волосы в цилиндр, благо он был не единственным у хозяина; так же, как и набор тростей, купленных и подаренных; сделанных на заказ, от самой неказистой, но не менее ценной, бамбуковой до дорогой — инкрустированной слоновой костью и алмазами! Шпонка, в общем и целом, была готова к выступлению, торжественному выходу под прожектора и софиты — к благодарной публике! Только до аплодисментов было пока далековато! Надо же было отыграть новый спектакль! Всё же роль была сложней, и требовала больше мастерства и ответственности – девушка должна была сыграть повесу и волокиту мужского пола. Она вспомнила походку Кита, морячка, но все они ходили не так, как например хозяин, которого она видела при коротком столкновении с ним. Но изображать его павлиний праздношатающийся шаг в первом случае, или козлиные прыжки во втором, она бы не стала. Поэтому, решила просто чуть соизмерять с предполагаемым новым весом свой шаг, не слишком спешить, и солиднее и тяжелее ступать. Но это она так хотела! Что же увидела девчоночка Парася, дочка одной горничной, заблаговременно услышавшая приоткрывавшуюся дверцу под лестницей, и спрятавшаяся вовремя за колонну?

Из-под лестницы выпорхнул богато разодетый господинчик, никому не известный, покрутил головой, повертелся, оглядев себя, перед зеркалом, (Шпонка не смогла удержаться, чтобы не осмотреть себя с ног до головы), и быстро покинул дом чёрным ходом!

Далее девочка видеть ничего не могла, однако, мы можем узнавать и дальше, что делал молодой господин, в которого перевоплотилась наша героиня. Господин последовал на конку, немного проехался, потом передумал, вышел, остановил возницу и доехал с ветерком до женского дома, как иногда называли общежитие за множество незамужних девиц свободного поведения, проживающих в нём. Пробравшись в номер Шпонки с заднего входа через балкон, ненадолго там задержавшись, он тем же путём покинул комнату. Навряд ли это кем-то осталось замеченным, но, если даже пара любопытных глаз и видела его, больших подозрений это не могло вызвать, что удивительного в том, что молодые люди иногда посещают незамужних девиц и при этом желают оставаться незамеченными. Ведь и время для этого наступило вполне подходящее. Между тем, господин продолжил путь. Он посетил детский приют, избавившись там от солидных пачек денег, при этом пожелал остаться неизвестным! Местную больницу, вновь избавившись в ней от части наличности, и оставшись также никому не известным меценатом! Хостел, последний приют для инвалидов и стариков, где проделал примерно те же действия, что и в других общественных заведениях – избавился от наличности! И напоследок также инкогнито отправился в церковь, освободившись там, таким образом, не только от тяготивших пачек наличных, но иот лишних килограммов веса и пивного брюшка; пожалуй, ещё и от грехов! Со стороны можно было предположить, что человек погрешил, откупился перед детьми – сиротами, зашёл полечиться на всякий случай в больничку, обеспечил себе на будущее койку – место в приюте для стариков, и под конец замолил грешок в церкви! Но позднее время было оправданием мистера инкогнито, и самого его прикрыло неверными тенями от тускло горящих светильников, ламп, свечей и уличных фонарей; защитив и от случайных зевак, и от любопытных прохожих. Пару раз его проводили жаждущие глаза девиц, ищущих развлечений и клиентов. Разве бледное лицо с правильными чертами и горящие глаза запомнились пожилой даме, заведующей детским сиротским приютом и домом малютки для подкидышей, не знающих тепла матери и заботы отца. Но дама была поднята со сна с постели дежурной нянечкой и сторожем, и ещё не проснувшаяся, как следует, кроме того, что господин красив, как Бог, ничего не могла бы сказать полиции! Да, полиция тоже будет искать источник рога изобилия, обрушившегося на город в виде бумажных ассигнаций! Полиция, которая пустит лучших ищеек по следу богатого господина, мота и транжиры, сорящего вокруг себя деньгами так, что не заметить невесть откуда берущиеся, идущие потоком средства, было просто невозможно, у продавцов не хватало меди для размена и сдачи, хлынувшей на них денежной массы! И полиция ничего не будет знать, кроме того, что господин молод, красив, бледен и смертельно болен, а также обладает чудесным голосом, богатым модуляциями! Кому, собственно, показался бы не красивым благодетель, дающий пачками деньги, и ничего не желающий взамен, лишь пообещавший, что проверит, как будут использованы средства? Даже если бы он был последним уродом, в глазах облагодетельствованных им людей, он выглядел бы писаным красавцем! Возможно, сестра в больничке добавила бы, что скорее всего, господин был безнадёжно болен, так как он прикрывал лицо рукой в перчатке и всё время подкашливал! Но сам поступок его говорил о благородном сердце и звании; а также трость, цилиндр, белые трико, кружевное жабо и лаковые туфли — весь джентльменский набор, которым не пренебрегали благородные господа! И особой приметой являться не могли, кроме того, что господин из общества, и сорит деньгами, словно куёт их на дьявольской кузнице или отливает слитками в печи алхимика или, по меньшей мере, печатает их на станке, как обычную книжную макулатуру. Главврач больницы на ту пору вообще уже находился дома, и средства были переданы под честное слово дежурной сестре, которая при молодом господине набирала номер по телефону и беседа состоялась, более чем, приватная! И господин продолжал кашлять в трубку, чем вызвал благородный жест — с другого конца телефонного провода, врач стал диктовать рецепт от кашля, возможно, когда-нибудь эта нечаянная информация пригодится; и даже велел сестре выдать соответствующие порошки; что было сиюминутно исполнено. И сообщил, что сей же час поспешит, оставит все дела, (например, портвейн и сигару, которую за минуту курил до этого), и прибудет сам, чтобы поучаствовать в лечении больного, но дожидаться его не стали, как вы понимаете. Если он исполнил своё обещание, то только для того, чтобы взять под пристальный надзор упавшие с неба средства, и ещё дважды выслушать рассказ сестры о нечаянном меценате, посетившем их, безнадёжно больном и умилительно бескорыстном.

И когда Шпонка, — а именно она являлась молодым господином, — с карманами, полнящимися порошками с лекарством и освобождёнными от груза наличных, и с рецептом от ангины и простуды оказалась в церкви, она, затребовав батюшку для срочной исповеди, умудрилась даже не показать ему лица своего; а деньги оставила в исповедальной кабинке; и вряд ли, что добавила к приятному голосу, скорее всего молодого человека, со слов батюшки, прямая гордая спина и его лёгкая подпрыгивающая походка!.. Захлопнутая со стуком дверь, скрыла уходящего анонима. Отец Митрофан даже не стал договаривать полиции, явившейся позже и расспрашивающей о человеке, посетившем церковь для исповеди, о том, что особые приметы всё же присутствовали – человек немного подпрыгивал, словно взбрыкивала копытом строптивая лошадка. Эта Шпонка не удержалась, и обрадованная тем, что всё идёт так, как она того желает, и впрямь пару раз победно подпрыгнула, пытаясь изобразить хозяйский козлиный галоп! Отец Митрофан на радостях за богатый прибыток тоже перенял этот странный пассаж! Полицаям о деньгах он ничего не рассказал, а постепенно с аккуратностью тратил; и в нужный момент, когда это было возможно, в последующем делал полезные денежные вливания, чем получил некоторые нити влияния в нужных средах расслоившегося общества, чем вносил вклад в развитие некоторых интересных нововведений в городе! Шпонка просила его об открытии школы для бедных и создании избы – читальни с поучительными книгами, которые могли бы влиять на укрепление благочестивых нравов маленьких жителей города. В хостеле для инвалидов и престарелых, она вовсе оставила деньги на пороге закрытой двери, время торопило ей, и было не до церемоний, да и светиться, лишний раз не хотелось, оставалось положиться на людскую совесть и понятливость! Нажав на дверной звонок, она предпочла удалиться, надеясь на понимание, так сказать, общественности! Вышедшая сестра, увидев пачки денег, брошенные на крыльце, без присмотра, но явно предназначенные заведению, стала взывать к господу и славить его, молясь и плача от радости! Потом заботливо собрала пачки в подол, задрав его, чем выставила напоказ нижнюю юбку и панталоны, поспешила в кабинет заведующей хостелом, чтобы звонить ей и сообщать об ангеле, спустившемся с неба, и оставившем во спасение душ умирающих средства для достойного перехода в царство духа и божественной мудрости!

Лёгкой походкой, не желая больше рисковать и испытывать судьбу, она отправилась в женский дом, и ещё раз переоделась в Шпонку. Сложив вещи господина вниз холщового мешка, она отправилась в каретный ряд, купив по дороге высокий цветок в горшке; и поместила горшок сверху вещей хозяина, потом заказала закрытую возницу и прямым ходом добралась до господского дома на Церберской; без проблем оказалась в нём с чёрного входа, по — хозяйственному держась за мешок с уликами, словно в нём было что-то и в самом деле, необходимое для дома барину. Не особо напрягаясь, ловя час и время, освободила мешок от вещей, вернув всё на свои места. Разбудила спящего на сеновале Шпанёнка, и велела начистить хозяйские туфли. Тот давно вернулся из порта; радуясь оказываемому вниманию, рассказывал залихватски новую портовую историю, что «их с Илькой чуть не загребли полицаи! Да отпустили, потому что язык у него подвешен правильно! И он сумел объяснить, откуда яблоки и одёжка, — милостью госпожи с Церберской, их облагодетельствовавшей! Ребят же многих взяли и держали в фургоне, но Пашка Лихой и Сёмка — Сорви – голова, смогли придумать, как отвлечь внимание, и выпустили ребят, открыв закрытый на задвижку фургон; и ребятня вся разбежалась по таким портовым щелям, из которых их ни одна крыса буржуйская не выкурит, в выражении Шпанёнка. Да ещё матросня стала возмущаться, чего к ребятишкам привязались полицаи, и те переключились на забастовщиков, и в фургон уже зачинщиков взрослых пихнули. Пашка, было, хотел опять отвлечь внимание да выпустить, но охраняли зорко, да его самого за ухо поймали и по кругу таскали. А кабачник проговорился, что была тут портовая гулёнка, что деньгами какого-то аристократа сорила, и Киту в рыбацкий посёлок заказала бочку пива и такую же бочку сельди! И что полиция ту гулёнку искала, к Киту наведывалась! Но как «дело сталось там-а – он не ведает»! А в порту все шумят, возмущаются и чуть не бастуют!» — Поскольку больше ему добавить было нечего, он начал заново с невесть откуда берущимися подробностями пересказывать то, что уже рассказал; поняв, что он преувеличивает и перевирает, Шпонка, сделав вид, что потеряла интерес, прервала его грубовато: «Ври да не завирайся! Спать ложись! Или ты думаешь, что завтра дела сами за себя сделаются, и тебе не надо будет работать, если кто-то в порту безобразничает и гуляет?» — Однако её насторожило, что благополучно увернуться от полицаев ребятишкам не удалось, и теперь её имя фигурирует, как барышни, сочувствующей и подающей милостыню! Не придётся ли теперь менять имидж с холодной и расчётливой Шпонки, как она себя зарекомендовала в глазах клиентов на слезливую и умиляющуюся истеричку?..

Всё же Шпанёнок сумел и сам благополучно вернуться из шумящего бунтующего порта, и Ильку не дал схватить! Уже не плохо, хоть и не отлично! И сейчас ей ничего не остаётся делать, как строить из себя строгую кастеляншу дальше! Она вновь была на линии связи, для тех, кто сумел её дождаться, но их было не много; и она занялась домашними хозяйственными делами, просто чтобы успокоить тревогу, разъедающую изнутри, не проходящее беспокойство о делах, которых она сегодня творила; об их последствиях! А последствия начинали проявляться прямо сейчас! Город зажужжал о невесть откуда взявшейся рыжей девице, именем аристократа отправившей Киту две бочки селёдки и три пива! И с каждым пересказом количество бочек росло! О тайных пожертвованиях в приют и городскую клинику! О бунте морячков, заступившихся за портовых пацанов! О неожиданных и приятных находках в порту, и не только! О том, что деньги вдруг свалились неожиданно на город!

За этими громкими делами забылась капитанская фуражка и выгодная продажа двух ножей. Но вот, что девка дерзкая — на язык острая и наружностью яркая; и благодетель бледный и неизлечимо больной, то ли чахоточный, то ли гриппозный – это уже знали все! Одна беда или радость, потому что кое-кому приходилось обыскивать кварталы, где работали обычно такие девчонки, и женский дом, где жили одиночки, и беднота, перебивающаяся случайными заработками, и ночные бабочки. А кто-то и хотел бы помочь, и ликовал, что парочку не могли найти. Дамочка и «благородный сеньор», словно растворились, совершив свои дела, расточая деньги направо и налево. И если с нищетой и обитателями трущоб не церемонились, то с аристократами действовали осторожно, вежливо и с наводящими вопросами: не знаете ли вы больных и умирающих, и насмотрелись и впрямь на «картинки», которые лишь в кошмарном сне приснятся, даже пострашнее обычных нищебродских берлог будут. За ходячими мертвецами, которых вёл скрытно в саму преисподнюю «шпон», ухаживали многочисленные слуги, поддерживая в восковых бездушных тушках своих умирающих господ, остатки испаряющегося когда-то живого духа.

Полицаи, с полудня гоняющиеся за мальчишками; днём — за поднявшими бучу взрослыми портовыми обитателями; под вечер пересмотрели всех блудных девиц города! Ближе к ночи вообще узрели жуткие, не живые — ни мёртвые, заживо высохшие мумии «благородных», стоящих на краю могилы! И сами теперь после такого ходили злые и подавленные, с глазами с мельничное колесо! Пугливо вздрагивали и озирались, и нещадно потели. Им было велено пресечь несанкционированный денежный поток, хлынувший на город. Лавочники уже отдали все имеющиеся в наличии медяки, но такого хождения по городу бумажных денег, которым полагалось лежать в банках или передаваться при расчётах за покупку солидной недвижимости, никто не мог ожидать! Самое возмутительное со стороны властей казалось то, что рассчитывалась бумажками городская беднота! А это было равносильно тому, как например, какой-нибудь ничего не значащий человечек вдруг бы принёс в ломбард изумруды, или скажем, корону императора! Преувеличение, конечно, но вызвало бы примерно такую же реакцию коллекционера, как отреагировала жандармерия под давлением градоначальника и своего главного городничего! Они допытывались у людей, откуда к ним поступила большая сумма денег, обвиняли безосновательно в воровстве, хотя никто не жаловался, что его обворовали. Напротив, многие божились, признаваясь, что деньги нашли или что их подкинули им прямо в почтовый ящик; хотя были и те, кто взывал к сбережениям всей жизни! Прошерстив женский дом, устроив там настоящий переполох с визжащими и голосящими во всю глотку девицами, изъяли пачки денег у тех, кто ещё либо не успел их обнаружить, и клял себя за то, что плохо искал; либо у тех, кто их нашёл и снова спрятал, не успев истратить; и тоже корил себя в том, на чём свет стоит, что не сумел пустить их сразу в оборот. Кто-то успел пустить, разменяв на гору медяшек, и остался самым богатым, потому что медяки пока что не изымали, только бумагу. Люди не хотели отдавать то, что упало к ним с неба, всячески сопротивляясь и кое – где кусаясь, голося и призывая к совести, отрицая не справедливые обвинения в воровстве!

В целом по городу творилось то, что можно было назвать, если уж не бунтом, то большими беспорядками!

Шпонка переживала за ребятишек, и с удивлением слушала городские сплетни, где её подвиги приукрашивались и превозносились; и она уже с трудом узнавала в них себя, потому что они окрасились политическим подтекстом, дамочку и чахоточного «благородного» готовы уже были объявить революционерами, а их подрывные действия с банкнотами, запущенными в оборот города, который такую сумму денег и переварить уже не мог, — прировнять к попытке свержения властных структур города! Деньги, словно, обесценились; и кое-кто из коммерсантов пытался вздрючить вовсе непомерные цены на основные продукты питания! И это была только первая волна, найденных и вскрытых схронов купюр, заделанных старухой с мусорным ведром, и призовой раздачи их в порту кабачнику и ребятне рыжей девицей ограниченной социальной ответственности. Вскоре за первой волной последует вторая, запустившая серьёзные изменения в городском укладе. Появятся средства на школу для бедняков, открытой при церкви с избой – читальней, новыми учителями, новым издательством книжек для детишек, с поучительными историями и сказками, где добро побеждает зло. На фоне больших разговоров, маленькие сплетни о том, что из коморки кастелянши выскользнул и растворился в тумане города элегантный, но пузатенький кавалер, как-то сразу померкли в свете больших событий, происходящих вокруг! И Шпонка гадала — на руку ей этот переполох или нет? И удивлялась тому, что добровольно отданные воле течений и ветров средства способны вызвать такой ажиотаж среди, казалось бы, равнодушного ко всему происходящему, тихо загибающегося каждый по — своему, населения.

В который раз за сегодня, уже не таясь, в своём обличье, Шпонка покидала жёлтый дом на Церберской, выходя с гордо поднятой головой из парадных дверей; направляясь в своё общежитие, в номер с перевёрнутой знаком бесконечности восьмёркой; следуя на конке до нужной остановки; по пути прислушиваясь к шёпотам припозднившихся попутчиков, делящихся странными новостями города… в единственный не осмотренный полицией номер, потому что в нём жила благовоспитанная пользующаяся доверием девица, служившая у благородного господина почти домоправительницей, кастеляншей, имевшей хозяйские ключи и гербовую печатку дома. Теперь и комендантша, пообщавшись с жандармами точно знала, какую жиличку пригрела в номере, имеющем пожарный выход вниз по лестнице. В иерархии города работать в хозяйском доме, будучи третьим лицом после самого хозяина, и вторым после управляющего, значило находиться на ступень выше комендантши, заведующей общественной казармой. Комендантша поджала губы, вместе с Толстой они шептались о делах, творящихся под носом. Вспомнили, что кто-то видел незнакомую старуху, рыскающую по общежитию. И подивились, и позавидовали тому, что Селёдку опять никак не затронуло происходящее, поскольку она умудрилась пропустить всё самое интересное! Пошептались о деньгах, свалившихся им на голову, и сколько удалось утаить от полицаев, и кто и как сумел вывернуться из ситуации чрезвычайного происшествия дня!

***

Следующим утром, чтобы успокоить волну тревоги, Шпонка занялась хозяйственными делами. Наводила свои порядки. Меняла покрывала, и гоняла горничных выбивать ковры во двор. Перевешивала шторы и застилала новые скатерти. Со стороны могло показаться, что когда весь город забросил домашние и личные дела и гудел о невиданных событиях, происходящих в городе, и не слышанных ранее новостях, она продолжала, как ни в чём не бывало, заниматься исключительно домом и ведением хозяйства, рачительно и показушно! Окупились ли её старания или такой уж исход был у самого предприятия с самого начала, но всё шло к тому, как поезд по рельсам! К занятой наведением порядка молодой кастелянше, по-тихому, как и прошлый раз, подкрался хозяин дома, (видимо, какое-то время наблюдавший из-за портьеры за её активными действиями), и наконец-то, решившисьвыполнить своё обещанное слово, тихой сапой на цыпочках приблизившись вплотную со спины, он объял её в полный захват рук своих; так что она едва смогла в пол-оборота головы заглянуть себе за плечо, и понять, кто покусился на её тело! «Я же обещал, позаботиться о твоей участи! Тебя ждёт кое-что поинтереснее твоих нынешних занятий!» — лошадиный оскал здоровенных лыбящихся красных дёсен и частокола крепкого вида жёлтых зубов, выделяющихся на идиотской физиономии его, ткнулся в её губы! Сладковатый запах шпона, который девушка теперь не смогла бы перепутать, даже если сильно захотела, и отвратный гнилостный запашок внутренних органов, исходивший из ротовой полости, едва камуфлировали резкие запахи парфюмерных средств, густо разбрызганных по всей одежде сверху – донизу её самоуверенного кавалера. Рыбьи глаза на выкате в сочетании с лошадиными дёснами на самодовольной хозяйской физиономии представляли собой картину неприятную и отталкивающую. Вся гамма, испытанных чувств от брезгливости до возмущения, выразившаяся невольно на лице Шпонки, говорила сама за себя. При этом она его с такой силой оттолкнула и облила холодным и презрительным взглядом с головы до ног, что он не посмел повторить свою попытку дважды! Вырвавшееся «нет!» — окончательно подвело черту, разделившую их на два лагеря! То, что его, хозяина дома, отвергнут столь красноречиво, господинчик никак не мог ожидать! Он вглядывался в девчонку с недоумением, ни одной дорогой вещи не было на ней, так какого лешего она посмела его оттолкнуть, будучи у него в услужении! – «Дура, не пуганная!»

— Я же с серьёзными намерениями! – брякнул он озадаченно. Но выражение её лица рисовало то же брезгливое чувство! – И-го-го! – попробовал он рассмеяться, но получилось озлобленное конское ржание, заставившее девушку со смешанными чувствами брезгливости и гнева, отпрянуть назад и прошипеть: «Нет! Никогда!» Не важно, вознамерился ли он «поиграть в лошадки», или желал сделать предложение руки и сердца, она не должна оказаться с ним в одной упряжке или кровати! Она не желала знать, что это за игра, хотя услужливое воображение уже подкидывало картины плоти, исхлёстанной вожжами! – «Отвратно! Отвратно! Отвратно!» — кричало всё её существо! – «Без моего согласия волос с моей головы не упадёт!» — говорил разум – «Самообладание!»

— Ах, так! Ты могла бы стать хозяйкой в этом доме!.. Ты об этом пожалеешь! Я об этом позабочусь! – господинчик ретировался на свой верхний этаж, обиженно поджав хвост. Правда, сказать, хвостом могли показаться фалды фрака.

Второй раз трусость хозяина спасала Шпонку от быстрой расправы! А её решительность и напор оставляли шанс предпринять новую попытку выправить положение! Ясно было и то, что задерживаться надолго ей в этом доме не следовало, потому что оставаться всё, как есть, после того, как она отвергла хозяина дома, не могло! Конечно, этой сцены хозяин не забудет! Его оттолкнули, презрели, и какие бы меры он не предпринял далее, ничего хорошего для Шпонки они не могли означать! И решение пришло быстро! Ей не дадут жить в женском общежитии, не позволят и дальше служить в господском доме! Ей не удастся оставаться далее той, кто она есть, свободной девицей! Её или снасильничают и оставят из милости, или выкинут вон, наигравшись! Единственным выходом могло стать официальное положение хозяйки дома! Но ей схудилось, лишь только она попыталась представить, что должна будет ради этого терпеть вблизи себя лошадиные челюсти, рыбьи глаза, козлиные ножки и утробный запашок! Однако она понимала, чтобы развязать себе руки и возможности дальнейших шагов, со стороны всё должно было выглядеть — до неприятного, наоборот! Она обязана была быть на шаг впереди идущих событий! Решение пришло сразу! Она оставила заниматься дурацкой работой, лишь на автомате выполняя какие-то движения, чтобы что-то поправить и переложить! Она ненадолго ушла в каморку под лестницей, чтобы взять себя в руки, ещё раз обдумав всю серьёзность своего положения! Потом вышла, и нашла Шпанёнка, о чём-то пошептавшись с ним, заставила того повторить слово в слово поручение. Потом увидев направляющегося к ней в задумчивости управляющего с вытянутым скорбным выражением лица, подскочила к тому, и зачастила, не дав сказать тому и полслова! – «Ах, если бы вы знали, господин управляющий, что мне только что пришлось пережить! Я честная девушка, господин управляющий, и не могу больше оставаться в доме, где с моей порядочностью не хотят считаться!.. Только вступив в законные отношения супружеского брака, я могу позволить, кому бы то ни было, будь тот даже нашим хозяином, дотрагиваться до себя, обнимать и тем более принимать поцелуи! Я не хотела бы позволить даже самому хозяину распускать руки в мою сторону! Я не могу сказать, кто напал на меня сзади, но теперь я должна буду покинуть дом, потому что я честная и порядочная девушка, и ни один мужчина до меня до сих пор не дотрагивался даже пальцем! Ах, если бы хоть один знак, что отношения, в самом деле, должны быть серьёзными, например, как при помолвке, принято дарить кольцо будущей невесте, а лучше перстень! И ведь правда, чем замечательнее и знатнее жених, тем и подарок ценнее – и кольцо, самое что ни на есть, должно быть золотое! И камешек – бриллиантовый!»

Управляющий, казалось, хотел что-то вставить в этот её бесконечный монолог, но только беззвучно хватал ртом воздух, как рыба. В заключение показательного выступления,- ибо на эту картину уставилась вся пришедшаяся к случаю дворня; и почти все уже имели представление, о чём идёт речь, ведь слухи распространяются порой быстрей самих известий, — Шпонка со слезами на глазах уткнувшись в жилетку управляющего, рыдала навзрыд, а тот крутил своей опешившей физиономией по сторонам, и наконец, издав протяжный вздох – стон, нашёл малюсенькую паузу среди нарочито громких причитаний Шпонки, и протянув ей свой белый кружевной платочек, промямлил: « Я же тебя предупреждал – держаться подальше! Посмотрим, что можно сделать!» — и повернувшись, он ушагал циркулем наверх в хозяйское убежище, так ничего ей больше и не сказав из того, с чем явно изначально к ней направлялся! Через некоторое время с заднего двора выскользнул Шпанёнок. По важному заданию, сознавая значительность своей миссии, он бежал в порт к Пашке Лихому и нёс тому устное сообщение о встрече в порту на пирсе! Госпожа назначала тому поздним вечером прощальное свидание! И ещё кое-что уполномочен он был передать от имени Шпонки – поручение узнать, когда и куда отправляются ближайшие рейсы кораблей, находящихся пока в порту! И если он узнает, что вот – вот должен с якоря сняться какой-нибудь корабль, то это сообщение он должен срочно отправить через Шпанёнка живым письмом прямо кней, где бы она в это время не находилась! Сам Шпанёнок должен оставаться в порту с ним, пока не возникнет необходимость со всех ног бежать с новым сообщением назад! Между тем сама она, успокоившись на том, что основные шаги ею уже были сделаны, решила и вида не подавать, что готовит план побега, и продолжила хлопоты по хозяйству, незаметно для других глаз, собирая дорожную котомку Кита с пропитанием на первый случай. Никто за целый день её не побеспокоил, если не считать последствий допущенных её показательных действий, но все поглядывали на неё с многозначительными минами на лицах — с тревогой или усмешкой, с испугом и жалостью, или выражением откровенно выжидающим, что будет дальше. По всему было видно, что хозяин рассчитывает свой новый шаг, и каким он будет, никто не знает пока. Под вечер домоправитель принёс ей перстень с драгоценным камнем в красной коробочке от хозяина, и Шпонка нутром чувствовала, что сам господин подглядывает из-за ширмы, и внимательно следит за реакцией её! И тогда она выкинула то, что заставило брови домоправителя взлететь вверх в удивлении, а самого его выдохнуть воздух с облегчением! Занавеска при этом тоже явно заколыхалась!

— О, да! – воскликнула Шпонка, на самом деле сомневаясь про себя, является ли кольцо золотым, а камень – бриллиантом, или это просто искусная подделка. – О, я хочу такие же серьги, и ожерелье, и диадему! А ещё я хочу, чтобы на каждом пальце было по кольцу, и на каждой руке – по два браслета!

Управляющий, проделал с лицом сложно-передаваемый пассаж, в окончании которого рот остался открытым. Через минуту, осмыслив сказанное и глядя в широко открытые наглые глаза Шпонки, он захлопнул рот с такой силой, что зубы клацнули!

— Может, ещё кольцо в нос? Золотое?

— И лак – позолоту для ногтей! — как будто, не заметив иронии, продолжила, как ни в чём не бывало, Шпонка, внутри себя, аплодируя дядьке, полвека живущему между молотом и наковальней! — И на ноги тоже, чтобы хватило! А ткани хочу парчовые и атласные разноцветные! Я люблю жёлтые и зелёные оттенки, красные и розовые, голубые и фиолетовые! Разных цветов! И цветы хочу! Много цветов! Много!

Управляющий нашёл уместным только склонить спину в поклоне! Все, кто ей сочувствовали, просто ахнули на одной волне вздоха! Все, кто завидовали и прятали усмешки – выдохнули в натуге и втянули голову в плечи с завистливым выражением лиц, на которых, казалось, было написано: «Ну, почему одним всё и сразу, а другим ничего и никогда?!»

В доме уже без её распоряжений зашуршали и забегали, зашушукались, и побежали по разным поручениям!

Ближе к вечеру, но значительно раньше обычного, Шпонка собралась в общежитие; и даже не сомневалась, что минимум два шпика бегут за ней вслед, и присматривают за её дальнейшими действиями! Смешней всего ей казалась ситуация, что возможно, присматривают не столько за ней, сколько за драгоценностями, уносимыми ею с собою в резной шкатулке с замочком под ключик; которые вынес ей опять же через некоторое время после перстня молчаливый управляющий, потерявший дар речи, взиравший на неё с оторопью, некоторым даже страхом! Видать, сильно прихватила страсть хозяина, если он для подтверждения серьёзности своих намерений прислал ей в комнату и шкатулку с драгоценностями, и ткани красоты неописуемой, заказанные и выкупленные у торговцев; а вместе с ними и портных, работавших тут же бригадным методом, принявшихся её измерять своими мерными лентами, крутить направо и налево, кроить ткани на рукава и лиф, подол и обшлага, и рюши. И серьёзность намерений уже не подвергалась сомнению, и слуги готовились к свадьбе хозяина и новой хозяйки в лице Шпонки!

— Завтра к восьми? – Поинтересовалась она, как ни в чём не бывало у управляющего. Тот только пот платочком вытер. — «Откуда он берёт столько платочков?» — думала она, ведь белый кружевной остался у неё! И это было довольно легкомысленно думать о всякой ерунде, ведь необходимо было, как следует спланировать план побега!

— Как будет угодно вашей милости!

— Тогда я приду после двенадцати! К двум! А лучше к четырём! – Заявила она по-барски, и поцеловала управляющего, склонившегося в услужливом поклоне, прямо в лоб! Чем окончательно огорошила того! От неожиданности тот выпрямился и уставился на неё с открытым ртом! Изящным движением кисти руки, взяв указательным пальчиком его за подбородок, она помогла вернуться челюсти на место! Потом наклонилась к уху, не удержавшись, и шепнула: «У него лошадиные челюсти!» И услышала в ответ так же тихо: «Это от того, что он ими всё время жуёт!» — «Что жуёт?» — «Всё!» — «А ещё что? По-честному?» — «Вы же знаете, мисс!» — «Что же? Ш-ш-ш!» — «Ш-шпон!» — «Шпон?» — «Ш-ш-ш!» — «А как меня все называют?» «Мадам?» — «Нет! Как меня все зовут? Вы же знаете? Ш-ш-ш!» — «Ш-шпонка!» — «Да! Так куда же Шпонке без Шпона?» — «Да, мадам! Мисс! Некуда!» — «Это же одно и то же? Не так ли?» — «В самом деле!» — «Мы больше не сомневаемся?» — «Конечно, мадам!» — «Всё так, как и должно быть?» — «Так точно, мадам!» — «Не волнуйтесь так! Всё будет хорошо! Так, как и должно быть!» — «Мадам, вы говорите загадками!» — «Долой сомнения, не так ли? Мы ещё в чём-то сомневаемся?» — «Нет, мадам! Всё, действительно, так, как надо? Ведь надо так? Вы так хотели?» — «Прочь сомнения! Всё хорошо! Ясно?» — «Гм?» — «Идите, успокойте, жениха! А то его до свадьбы удар хватит!» — «Слушаюсь, мадам!» — «Реально, церемония уже завтра?» — «Он еле сдерживает себя, мадам! Вы разожгли даже не костёр – пожар!» — «Тише! А то все подумают, что мы горим!» — «О, этот дом давно в огне!» — «Пламя бывает очистительным, не так ли?» — «В огне весь город, мадам!» — «Почему же вы из него не бежите, если понимаете это?» — «Куда же бежать, разве вы знаете?» — «Нет, не знаю, а вы не знаете, так – везде?» — «Я – нет! Но люди говорят, что нет, что так было не всегда!» — «Вы им верите?» — «Я – нет! Сказки! Мифы! Всякие Чебурашки и крокодилы Гены, Маши и медведи! Чушь!» — «Так я пойду! Я хочу поиграть последний раз в куклы!» — «Доброй ночи! Не знал, что вы в них ещё играете!» — «Я пошутила! Сколько себя помню, всегда играла в пробки от бутылок и камешки! Наконец-то, поиграю в настоящие камешки!» — «Вас нарядят, как настоящую куколку, мадам! И вы сами будете, как куколка!» — «Мне кажется, или вы, в самом деле, что-то не договариваете?» — «Будьте осторожны мадам! Берегите себя!» — «Игрушки ломаются, так?» — «Примерно, так — бывает, иногда!» — «Куда их потом девают?» — «Их выбрасывают, мадам!» — «Вы — хороший человек, дядечка, управляющий! Спасибо! Храни вас, бог! Делайте, что надо – и храни вас, господь!» — «Делай, что можешь, и будь, то будет! Так?» — «Так!»

Он всё-таки предупредил её, что цацки не на вечное пользование! Примерно, как денежные пачки, что валил в разорвавшееся днище пакета Чёрный! Что ей не сохранить в личное пользование подарки невесты, что всё так же останется принадлежать жениху, только ещё и она сама, на время причисленная к вещественным ценностям, пока что-то не сломается в игрушке, или просто сама игрушка надоест, и её выбросят! Ну, посмотрим, кто тасует карты, кто сдаёт, и кто кого сумеет переиграть! Пока судьба на её стороне, и всё знаками и недоговорённостями помогает ей видеть истинное положение вещей! Даже два шпика в чёрном, по следам идущие за нею, и делающие вид, что читают газету, или завязывают шнурки; или дают друг другу прикурить! До чего смешны их уловки! Разве только поцеловаться не могут! Она оставила их караулить на посту недалеко от балкона, поднявшись по нему; и окинув прощальным взглядом комнату, короткое время дарящую ей иллюзию уюта и покоя, быстро переоделась в мальчика, закинув за плечо котомку, в которую переместилась шкатулка с ценностями и два куска тончайшей капроновой материи, которую возможно было свернуть до размера суть ли не носового платка, настолько тонкой и невесомой она была; не занимая ни места, ни добавляя веса; и вышла из номера, заперев его. Потайной кармашек для складного ножа из крепкой стали – нержавейки принял на себя его вес, и пока с непривычки весомо ощущался ею, но тяжесть лишь успокаивала и придавала уверенности в себе. Она постаралась подбросить ключ от своего номера поближе к секции, где проживала дама – генерал, рассчитывая, что так или иначе найденный кем-нибудь из девчат ключ, попадёт к ней в руки! Тут пришлось полагаться чисто на счастливый случай! Хотя её устроил бы любой исход, потерянного и найденного предмета. Ей было желательно, чтобы в номере кто-то ходил, и давал видимость жизни в нём! А то что, нашедшему, вряд ли удастся избежать искушения и не поддаться ему, она не сомневалась! Дальше в образе мальчишки беспрепятственно с парадной лестницы, где на парнишку никто не обратил внимания, она покинула общежитие, добралась на конке до порта, в доках нашла ожидающего её Пашку Лихого – атамана беспризорных мальчишек. Поручение её было выполнено! В ночь действительно собиралось «отдать швартовы»судно того капитана, с которого Сёмка сорвал фуражку! И Шпонка торопилась попасть на судно с помощью тех же Лёшки и Сёмки, проникнуть в грузовой отсек, забиться в трюм! Наняться юнгой можно будет позже – она надеялась выдавать себя за мальчишку первое время, сколько это будет возможно, заслужить доверие капитана и расположить к себе команду; надеялась, что раскусив, её не выбросят тут же за борт; на крайний случай с нею была шкатулка с ценностями, и два кольца – перстень на помолвку и печатка – кольцо кастелянши, и можно было попробовать нанять капитана, чтобы её доставили в какой-нибудь портовый город! Многое в её плане опиралось на везение, и надежду, удачу и случай! Выбор был практически единственным из возможных выходов, остальные рыбацкие суда уходили в рейс, чтобы вернуться назад, а заезжий грузовой торговый кораблик возвращаться не собирался! Так что счастливый случай с попутным ветром оказался волей судьбы с благословения фортуны уже предоставлен ей! Всё трепетало внутри! И больше всего хотелось сейчас убраться из города! Во все глаза смотрел на неё Пашка! И глаза его горели мечтой так же оказаться в море на корабле, как сейчас навстречу своей судьбе уходила эта непонятная девчонка, пытаясь противостоять чему-то сильнее её, бежала от плохого своего! А раз от «плохого», значит, к чему-то лучшему?

— Скажи мне хотя бы треть твоей тайны? От чего ты бежишь? Что тебе здесь плохо? Я только нашёл в тебе настоящего друга, а теперь мне придётся тебя потерять!

— Я не хочу стать вещью, Пашка! Понимаешь, посадят меня в золотую клетку, пока не сломают, как игрушку! А я не хочу в клетке, и ломаться не хочу! И жениха не люблю совсем! Больше того, он мне противен! Не хочу стать планктоном! Помнишь, я говорила тебе! Надо что-то пытаться поменять в жизни, если тебя не устраивает она! Я пытаюсь! Пытаюсь пройти между своей Сциллой и Харибдой! Ты не знаешь, что это! Я тоже не знала! Но пошла к старому библиотекарю! И он сказал, что моряки могут помнить старый морской миф о морских существах, выглядевших просто чудовищами, которые охраняли вход к свободной жизни, и редким кораблям удавалось вырваться на свободу, пройдя между ними, не дать себя потопить! Вот и я ищу такой вход! И ещё – если есть вход, значит, должен быть и выход! Надо искать!

— Я бы его, того который тебя бы обидел… я бы его… если бы тебя кто-нибудь обидел, я бы тому…

— Я поняла, Пашка! Я не дам себя обидеть! Не дам себя потопить! И ты не давайся! Так надо! Может, я когда-нибудь вернусь, кто знает! Пути неисповедимы! Ну что, ты запомнил, где закладки? Если что, перепрячьте! Этим теперь ты распоряжаешься! Жаль я не узнаю, как тут всё будет дальше! Но может быть, когда-нибудь и узнаю! Прощай! А лучше до свидания!

Они обнялись… и в тёмном покрове ночного тумана Пашка и Сёмка, который ждал их в лодке, пока они разговаривали, довезли её до корабля, и помогли попасть на палубу! Всё с помощью того же крюка – кошки, и она скрытно проникла в грузовой отсек, и там затаилась среди коробок и ящиков со своими ценностями… и материальными, и духовными… и думала, что теперь ей, пожалуй, есть, что предложить миру… она могла бы стать учительницей, и учить ребят читать и писать; матросом – юнгой и служить под командованием славного капитана, каждые день и ночь любуясь красотой моря и неба, богатых простором и волей! И жизнь ещё покажет, кем бы она могла стать в ней! Главное, правильно делать выбор и искать, и пытаться! Она ещё не знала, что с этим же кораблём, устроившись матросом на нём, спешит покинуть город и Кит, прослышавший о готовящейся свадьбе дочери с хозяином — поставщиком шпона, и не желающий видеть, как его маленькая принцесса станет женой или новой игрушкой наркобарона, мистрис Шпонкой, хозяйкой жёлтого дома на Церберской!

После того, как в его дом ворвутся полицаи, и перевернут всё вверх дном! И раскидают панельные стены; и найдут тайники, о которых он даже не подозревал, что они в его картонном домике существуют! Ведь Шпонка наделала закладок без его ведома! И дома, и рядом с домом! Но горе – охранники перепьются дармовым пивом, заедая его дармовой селёдкой, и дадут уйти связанному было верёвками хозяину жилого сарайчика! И капитанская фуражка, и кортик будут лишь с ним, подарок от Селёдки, воспринятый им, как разрешение и завещание от дочери исполнить свою мечту! Стать матросом, наконец-то! Лучше поздно, чем никогда!

Может, сама Шпонка много лет спустя напишет книжку о том, как они неожиданно друг для друга вновь встретятся на корабле; сколько они будут вместе плавать, и какие приключения вместе переживут; и он поможет ей на какое-то время сохранять тайну, что она на самом деле не паренёк, а девушка! А когда, наконец-то, найдя гавань себе – под новым морским именем, полученным ею в каком-нибудь геройском случае, папочкина дочка, Принцесса, Селёдка, Шпонка, морская дива попадёт в другой город или страну! Поселится в новом доме с уютными деревянными стенами и железной печкой – буржуйкой! И при переезде на новую квартиру, перевозя вещи со склада, где они хранились, — ведь из морского путешествия она вернётся не с пустыми руками, — несмотря на то, что глаз со шкатулки своей спускать не будет, вдруг обнаружит её пропажу! И как будет искать, и где найдётся вещица с драгоценностями, ключик от которой останется висеть лишь на цепочке, на шее её! Ведь всё это уже другие истории из жизни славной девушки, непобедимой Аники! Пока можно было только мечтать о том, как печка будет кушать дрова, и приятный их древесный аромат будет кружить голову и давать успокоение после бурных морских приключений, чтобы лишь стать прологом будущей занимательной истории! Но этого ещё никто не знает! Ни Шпонка, которой немного холодно между ящиками в грузовом отсеке, и которую слегка укачивает! Ни Кит, угощающий пивом и селёдкой славного капитана с его смелой командой, не испугавшейся сходить к его разваленной хибаре и отбить у полицейских две бочки, подаренные отцу дочкой, и прикатить их на палубу корабля, после чего лишь сняться с якоря и покинуть порт! Может, как раз эта задержка и позволила Шпонке справить все дела и попасть незаметно на корабль! Ни тем более Пашка с Сёмкой, рисующие на газете карандашным огрызком, подводкой для глаз планы имеющихся схронов, найденные и перепрятанные ими в надёжные места; парни решают будущее своё и команды! И все-все – все, оставленные нами за рамками нашего повествования!.. Наркобарон, давно сам севший в свою собственную систему, как в подлую лужу!.. Завязнувший в ней как в поганом болоте и испытывающий физическую зависимость от производимого его людьми наркотика, требующего постоянного увеличения дозы; — будет адски зол и обижен! Его обведут вокруг пальца, заберут драгоценности и канут с ними, словно в воду, растворившись в тумане! Останется лишь пошитое за ночь усердными портняжками прекрасное воздушное платье!.. на котором он и отыграется в порыве гнева!.. изрезав то на маленькие лоскуты, тут же памятью о Шпонке осевшими в карманах дворни и их знакомых! Полицейские уже набегавшиеся по беспорядкам в городе почти «отдыхают» в засаде у балкона, и будут и дальше «отдыхать» не смыкая глаз всю ночь, утро и приличный кусок дня! Пока не обнаружат в номере восемь полупьяную даму – генерала, «мамку» женского общежития, которая конечно, ничего им не сможет объяснить! Зато обвинит в нападении на себя, бедную женщину, и организует боевые действия подушками, где в строю окажутся верные ей «гвардейцы» в юбках, — подруги по несчастью жить в женской казарме! А жандармерия в лице шпиков и полицейских потерпит поражение, и будет вынуждена отступить!

Что же касается драгоценностей и денег – у них своя судьба! И одному человеку редко даётся управлять ими! Лишь корректировать, иногда направлять их поток по нужному руслу! Они сами ищут себе применение и хозяев, обрастая новыми историями; замыкают на себе самих множество судеб, смыслов, значений и поворотных событий!.. так ручейки их, запущенные в сером городке, богатом лишь унылостью, слезливыми туманами, и запахами сладковатого смога сделали своё дело! Неожиданно в городе стали читать и мечтать! Появились такие мечтатели и фантазёры, что не хотели быть планктоном и водорослями; не искали удовольствия в запретном «шпоне»! Но уходили в плавание, чтобы пройти через Сциллу и Харибду, побеждая свои страхи, уподобленные морским чудовищам и водоворотам событий! Дышали новой волей и ветрами свободы! И даже заглядывались на закаты и восходы, всё чаще поднимая головы к небу! На полёты чаек и звёзды, глядевшие смелее там, где просторы вод на горизонте сливались с небесами! И хоть доплыть до этой линии было невозможно, но водная гладь уже намекала, смыкаясь с небом, о будущих счастливых возможностях; и чайки криком подтверждали догадки мореплавателей, и звали в небеса, подтверждая примером своим, что чудеса бывают, в них надо только верить!..