Сном дорогу не переедешь

Я живу уже далеко-далеко, за кругом. А во снах-то туда всё возвращаюсь, в ту деревню...

Дорогой пыльной пройдешь подле кладбища, справа — пшеница золотая колосится, птицы трусливо выныривают, суетятся, скачут воришки этакие. Жаворонки, трясогузки, дубровики и бородатые куропатки всё поют, стрекочут, цыкают. А по левой-то стороне холмики всё: земелька прибрана, цветочки глаз радуют. Анютины глазки, маки красные, фиалки, нарциссы жёлтые и фиолетовые, а с самих-то рамочек, что на крестах висят, размытые портреты на тебя и смотрят. Боязно, посему приходится стороной обходить. А там глядишь, в ров с крапивой свалиться можно. Осторожнее, под ноги смотреть надобно.

— «А чего мёртвых-то боятся, это живые обидеть могут», — бабка приговаривала.

— «Студеными зимами колкий снег их заметает, летом грозовые дожди как слёзы по щекам, осенью ветра красно-жёлтой листвой осыпают… Радуются они весной только, когда солнце ласковое и доброе, не более», — нараспев тянула слова старушка.

«Прям как живые все они, да с годами блекнут лица-то, а какие-то и вовсе исчезают: кто под корни тополя ветвистого провалится, кто травой-бурьяном порастёт».

Бабка говорила: «Их век короток. Покуда живём – помним. На Пасху и Радуницу проведаем, да в родительские субботы. А сами уйдём под землю, вы разъедетесь в города столичные, некому будет и поминать… Спохватитесь, тосковать будете, да поздно...»

А мы ведь спорили с бабкой: «Не уедем мы бабуся, с тобой всегда тут будем...» А она в ответ поджимала губы и дальше шла, обувкой шаркая. О своём думала и смотрела далеко-далеко.

Деревня зовётся «Хлебная». В конце XVII века основана была. Когда-то добротное поселение со своим хозяйством славилось на всю округу. Леса-то дарами полны были: грибы, ягоды, мёд собирали. А живности-то сколько водилось в лесах да полях! Хлебное место, чего уж говорить. Но мельчало село. Домов сорок оставалось, как мне помнится, к концу 90х. Избы ещё тогда нарядные стояли. Большущие, с широченными ставнями и цветными наличниками, крыши ладные, крепкие, трубы побелены, ограды выкрашены, на всяком крыльце коврик плетеный разноцветный, и кошка сытая в солнечных лучах греется. А зимой из каждой трубы дым валил поутру. Выбежишь, бывало, в валенках- чесанках за ограду, скрип под ногами стоит, кругом белым-бело, морозно, дышится… А на душе радостно так, тепло. Бабка телогрейку вынесет, чтоб не простудился. И в дом зовёт воротаться. На столе картошка из котелка манит уютным ароматом подтаявшего масла, хлеб чёрный, сало чесноком и душистым перцем натертое с холоду, солёные огурцы и квашеная капуста. А уж потом чай с душицей и чабрецом, к чаю мёд дикий и варенье облепиховое. Вкуснее ничего не едал в жизни! А, бывало, бабка достанет кулёк пузатый из закромов, а в нём семечки тыквенные, орехи кедровые, морковь да яблоки сушеные в печке, парёнки — лакомство не чета нынешним.

Номера домов мы не знали. Знали, кто где живёт. Бывало, попросит бабка за сметаной к Авдотье сбегать, или бидон молока притащить. В калоши ноги сунешь — и бежишь через всю деревню на другой конец. Приключение целое! По пути болотце с лягушками обойти, и через задворки бабы Таси прошмыгнуть. Там гуси были — зашипят, шеи вытянут, крылья расправят, а ты успевай проскочить, чтоб не защипали. А на пригорке у дома Яковых телёнок и две козы паслись. Не каждый день, но наткнёшься на них если – натерпишься лиха! Или боднут, или в угол к забору загонят, как будто хотят на рога свои закинуть. Тут одно и спасало: сорвешь репейник, глаза зажмуришь и бежишь насквозь, как мечом размахивая, авось обойдется...

А вечерами, после поливки огородов и палисадников, бабки на лавочках собирались, семечки лущили да кости соседкам перемывали, а мужики на рыбалку за карасями собирались. Вечер пах нагретым деревом, травами разными, землей мокрой, пирогами из печи, дымом, а мы играли: на сеновалах прятались, на самокатах гонки устраивали, в малинники лазали или на черёмуху за ягодами недозревшими. К ночи домой вернёшься усталый, голодный, чумазый, а тебя в баню гонят отмываться. В бане жар стоит: веники еловые-берёзовые, уши в трубочку. Вехоткой натрёшься, намоешься, водой колодезной обкатишься — и в дом, сначала поесть, а потом под одеяло лоскутное нырнешь. И сны видишь добрые, безмятежные. Не сравнить с теми, что в последние годы снятся...

С каждым годом всё меньше жителей становилось в той деревне, умирали старики. Особенно мне одни похороны вспоминаются, тайну страшную подслушал я тогда… Схоронили деревней бабу Глашу накануне. Старая была, на каком году померла никто и не знал. Хранительницей её звали в округе. Испокон веков к ней за помощью наведывались: пупок поправить малышам коли грыжа не проходит, оберёг нашептать, сглаз снять, поворожить, злых духов со двора прогнать или болезнь какую отваром травяным вылечить. А еще про старые времена послушать, много она помнила да рассказывала. После похорон в доме все собрались на поминки: пироги с капустой бабы настряпали, лапшу домашнюю на курином бульоне наваристом поставили, компот сладкий – все как положено. Плакальщицы попричитали сколько полагается, грустные сидят. И всё меж собой шепчутся, что местные мужики, покуда хоронили её, всё напутали. Мол могилу не в том месте выкопали, икону покровительницы забыли в гроб положить, а с цифрами то и вовсе беда вышла. Дело в том, что к кресту бабы Глаши историю деревни нашей положили, из дерева вырезанную. Сверху дату основания выжгли, да только перепутали. Вместо «XVII века» вписали «VIXI века», неграмоти окаянные. А примета-то какая нехорошая. Не число, а клеймо! Знак того, что закончится скоро, всё закончится. И премудрости бабы Глаши, и время закончится. А значит, помрут скоро все остальные, аль разъедутся. Села не станет. И век-то закончится.

Причитали бабы, крестились, молитвы нашёптывали и слёзы лили. Мы маленькими были, не понимали этих причитаний. А ведь так оно и случилось.

Кто помер, кто в районный центр уехал. Огороды, которые кормили семьи веками, поросли вьюнком, одуванчиком, полынью и хреном. Хрен- он живучий, ничего ему не сделается. Родники попересохли. Поля быльем да репьями затянуло. Избы да ограды перекосило. А в горницах, как есть, всё тенётами затянуло. И хранят те избы да проулки воспоминания о былых временах, когда мы были счастливы, а жизнь в деревне била ключом.

… Проснулся я поздно.

Бабка частенько говорила: «сном дорогу не переедешь». Умылся, оделся, включил новости. Всё грустно у них там, в телевизоре. И завтрак мне не завтрак, тоскливо как то на душе. Смотрюсь в зеркало: независимый, взрослый, опытный. А блеска в глазах не вижу. К чему все эти навязанные установки и правила, когда так хочется вернуться туда, где ты был неподдельно счастлив. Ведь бабка права была. В столичном городе теперь живу! А что с того? Хорошо мне здесь? Ответ выстукивает серый дождь за окном. Капли тяжёлые, бьют прямо в голову. Десять из десяти. Через пару недель лето, а чувство холода и озноба пронизывает всё тело. Ну, ведь можно же и так жить, и мир под себя подстроить. Стоит только захотеть. А что с того?

Мой взгляд падает на стопку кроссвордов. Затем на верхнюю полку книжного шкафа, там энциклопедии. Повернулся — на журнальном столике в экране ноутбука маячит поисковик с рекламой татуировок в каком-то салоне. Осматриваю все эти предметы ещё раз и понимаю, что видел я эти знаки на чьей то руке. VIXI. Да, это была татуировка. Точно.

Хватаю энциклопедию, затем лэптоп и ныряю в поисковик, начинаю рыть. «Ряд лигатур латинского языка повлияли на становление письменности.., славянское происхождение слов и реформы.., была проведена реконструкция истории языковых реформ.., VIXI, REVIVISCO, ERE — воскресать».

Не может быть!? Открываю энциклопедию татуировок. «VIVO, VIXI, VICTUM… жить, оставаться, пребывать, благоденствовать, быть в живых».

Я упал в кресло, запрокинул голову, проверил тыльной стороной ладони горячий лоб. Все неспроста, и сон мой в руку, не так ли? Улыбнулся сам себе. Ну, точно. Любая смерть это начало новой жизни. А кто вообще сказал, что моей деревни больше нет?

… Автобус останавливается внизу, я выхожу на пыльную дорогу. Осматриваюсь. Светлозеленой дымкой первых листьев окутаны дубы и берёзки, дома и коттеджи, мне не знакомые, но обитаемые, поодаль слева виднеется золочёная луковка церкви и доносится малиновый звон. Тот самый! Я поднимаюсь в горку. Поля уже покрыты зеленеющим ковром. Свежо. Иду возле кладбища: там люди могилки прибирают, поминками угощаются, пшено на землю бросают, цветы подсаживают. Через густой пролесок попадаю на крутой взгорок. Всё на месте! Расплываюсь в счастливой улыбке. Только домов стало больше, а прежние избы под новыми крышами стоят, и заборы выше стали. В огородах костры жгут, дым коромыслом стоит. А птиц-то сколько в синем небе! Вот он, хлебный край родимый. Стало быть, вернулся? А как же иначе, я ведь обещал...

А вскоре я найду здесь наш участок, дом и огород бабулины. Дом отстрою, как-никак заработал. И выращивать буду. Картошку рассыпчатую, редьку едучую, тыкву сладкую. Био-продукция! Грибы белые, лисички, шампиньоны. Новые технологии на местной земле плодородной дадут хороший результат. Поставщиков и рестораторов в моём портфеле хватит. Или эко-туры будем проводить. Моя знакомая как раз сейчас такими проектами занимается, наша деревня для горожан да иностранцев — экзотика. Вариантов много, найдём, чем заняться...

А самое главное, что я здесь буду. Вновь счастливый и отважный оттого, что земля эта моя, родная. В самом центре мироздания, где все цветёт, живёт и никогда не заканчивается.