Стратегия и тактика

Университет встретил меня теплой, сонной пустотой.

Как бывало всегда, когда по запланированному графику я приезжала сюда до начала занятий.

Я заглянула в аудиторию, в которой должна по средам у нас проходила математика – пара лекций и пара практик. Там еще стояла полная темнота, лишь на последнем ряду спала одна из сокурсниц, жившая ближе всех и потому всегда приезжавшая ни свет ни заря, чтобы сразу и на обе пары занять хорошее место сзади. Несмотря на то, что почти никто ничего не делал ни на лекциях, ни на семинарах, деканат устраивал регулярные проверки посещаемости, народ валил толпой, и за хорошие места всегда шла драка. Я тихо положила свою шубку и так же тихо вышла обратно в коридор. Будить свою ловкую подругу я не собиралась.

У меня имелись свои планы, результат которых был уже хорошо проверен.

Не нарушая утреннего покоя, я прошагала в другой конец здания. В холле, стены которого были увешаны разными экономическими таблицами и какими-то непонятными мне диаграммами, светилась только одна лампа в дальнем углу.

Я открыла холодную пластиковую дверь туалета.

Облицованное кафелем помещением было темным, пустынным и даже прохладным. Тихо журчала вода в испортившемся бачке, который не чинили с момента моего появления в этом учебном заведении.

Нащупав вслепую, я щелкнула выключателем. Свет метнулся из-под потолка, пробежал от стены до стены. Старые лампы тихо загудели, погружая меня в какое-то оцепенение почти домашнего уюта. Но мне было некогда расслабляться и медитировать.

Я скользнула в кабинку – на всякий случай, в самую дальнюю – и, опять-таки на всякий случай защелкнула за собой замок. Здесь оказалось совсем уютно и пахло только свежей хлоркой, которую неизменно использовала уборщица.

Несколько газет привычно лежали в моей сумке. Я достала их и ровно уложила на холодный кафельный пол. Потом повесила на кривой крючок свои манатки: сначала сумку с тетрадями, потом пластиковый пакет.

Расстегнула сапоги, стараясь не сломать молний. Сняла их и встала на газетную подстилку. Пошевелила пальцами, сразу ощутив текущий снизу холодок. Положила сапоги в тонкий полиэтиленовый мешок, потом все это сунула в пакет. Потом аккуратно завернула юбку и последовательно освободила свою нижнюю часть от зимней одежды. Стараясь при этом не задевать – несмотря на утреннюю чистоту – ни пола, ни исцарапанных стен.

Сначала стащила длинные толстые рейтузы, затем – шерстяные колготки.

Несмотря на мою якобы безбашенную молодость, я не брала пример со сверстниц, щеголявших зимой с голым животом и в капроновых колготках, а тщательно берегла свои органы малого таза. Хотя, если честно, этими самыми органами я еще ни разу не пользовалась по прямому назначению. Не из страха и тем более не по каким-то моральным принципам. Просто сама я не испытывала к их использованию никакого желания, мое время еще не настало. И кроме того, я знала, что между ног имею сильное и безотказное оружие, которое являлось моим стратегическим резервом. Это выражение, мне очень нравившееся, я подхватила у младшего брата. Который, повернутый на всем военном, без конца скачивал фильмы о войне и как-то раз – помню, мне на несколько минут вся эта мужская теоретика стала интересной – объяснил, что только дурак пускает в ход стратегические силы там. где успеха можно достичь просто тактикой ближнего боя… И я берегла свой стратегический резерв, обходясь пока чисто тактическим. Который мне служил верно и безотказно.

Оставшись в одних хлопчатобумажных трусиках, очень удобных и не ощутимых на теле, я невольно притормозилась. Если честно, снимать их мне не хотелось вовсе, но задача требовала определенных жертв, неизбежных даже в ближнем тактическом бою. Я решительно сняла уютные трусы и, аккуратно свернув с прочими вещами, сложила все в пакет.

Затем сунула руку под свитер и нащупала свой бюстгальтер. Вытащила другие вещи, рассованные туда еще дома. Из чашечек извлекла чулки – по одному из каждой — из промежутка между ними – невесомые узкие черные трусики. Я носила все это добро в бюстгальтере не из-за каких-то извращенческих соображений, просто тонкие летние вещи, спрятанные на груди, оставались теплыми даже в самый лютый мороз.

Достав из сумки початую пачку, я приклеила к трусикам черную прокладку типа «танго» — треугольную, выполняющую свое назначение, но не видную снаружи. Натянув трусики, я сразу почувствовала, как их края больно врезаются в пах, но все это приходилось терпеть. Затем настал черед черных эластиковых чулок. Чулочный пояс с непристойно свешивающимися резинками уже сидел на моей талии; прятать его куда-нибудь, а потом надевать в туалете было просто неразумно. Я не спеша выправила черные ленты, так же не спеша пристегнула чулки. Такой комплект, конечно, был бы уместен на дорогой проститутке; я таковой не была, хотя тоже нуждалась в униформе.

Последними я извлекла из того же пластикового пакета вечерние туфли на высоченных каблуках, в которых стала выше ростом едва ли не на голову. Спрятать туфли в бюстгальтер я, конечно, не могла при всем желании, они нахолодились по дороге и сейчас даже обожгли мои ступни. Я пошевелила пальцами, ощущая жесткую еще кожу. Но все это не представляло проблемы; я знала, что минут через десять-пятнадцать туфли нагреются от моего тела и я вообще перестану из ощущать…

Я была готова ко всему, но все-таки не мешало проверить готовность как следует.

Выйдя в туалетный предбанник, я отошла к дальней стенке, чтобы увидеть всю себя ног до головы в большом зеркале с отбитым углом, что висело над раковинами. Именно с ног, голова оставалась на последнем месте.

Ноги мои смотрелись идеально. Черные чулки сидели естественно и порочно, подчеркивая мое совершенство.

Впрочем, для совершенства чулок особенно не требовалось. На мои ноги – видимо, в самом деле красивые – таращились уже с восьмого класса. А то, как они действуют на взрослых мужиков, я поняла полтора года назад, во время своих последних в жизни летних школьных каникул. В самую жару мы поехали на дачу к друзьям моих отца и матери. Я знала их с рождения и считала едва ли не родственниками. Я не думала ни о чем и надела то, что мне самой казалось самым удобным: просторные шорты и широкую, плотную футболку. Ни трусов, ни бюстгальтера поддевать я не стала: летний ветер спокойно гулял по моему голому телу под необременительными тряпочками, и я ощущала себя как нельзя лучше. Но мама заявила, что в такой одежде у меня сильно видны всякие нескромные места, обозвала бесстыдницей – хотя, будучи всегда и оставаясь поныне холодной, как мрамор, я не замышляла ничего плохого – призвала постесняться хотя бы младшего брата и велела мне переодеться в купальник-бикини, который она прихватила с собой. В купальнике мне сразу стало дурно; узкие трусы врезались мне в ноги, тугая верхняя часть оставляла на теле синие следы, а в складках под теми самыми местами сразу начал выделяться пот, грозя опрелостью на неделю вперед… Но мама оставалась непреклонной, и я подчинилась. А потом заметила, что хозяин семейства — который еще год назад выражал недовольство, когда родители брали меня с собой, приезжая к ним в гости веселиться и пить водку… Этот взрослый серьезный мужчина, увидев мои ноги во всю их длину буквально пожирал меня взглядом и весь день делал так, чтобы случайно оказаться около меня. А потом все лето каждые выходные приглашал наше семейство на шашлыки…Мне было все равно, кто где и как меня увидит, но такое внимание со стороны серьезного взрослого мужчины как-то льстило. И, кроме того, я поняла, что могу довести его до белого каления, просто дразня своими ногами, обманчиво доступными в чертовом купальнике. Этот факт, казавшийся тогда смешным и нелепым, теперь служил мне добрую службу…

Я смотрелась в зеркало и понимала. что мною мог любоваться любой мужчина, мне могла завидовать каждая десятая… нет, каждая вторая женщина – хотя мне самой все это так и оставалось безразличным.

Повернувшись боком, я раскинула руки и заметила, что из-под юбки сразу показался край чулка. Это было лишним, тактический эффект следовало строго дозировать.

Опять задрав подол и повернувшись к зеркалу лицом, я немного подтянула ослабившиеся пряжки и подняла чулки повыше. Походя отметив, что место, в котором сходятся ноги, смотрится тоже идеально; эти уродские черные трусики с кружевными вставками по бокам обтягивали мои выпуклости, вогнутости иточки перегиба так, будто я родилась сразу в них. Темная прокладка угадывалась под тканью, но не выступала по краям. Конечно, всерьез эти проститутские трусы не входили в обязательную программу, но они иногда показывались на свет и такой деталью не стоило пренебрегать.

Оправив чулки, я опустила юбку на место. Теперь я могла шагать туда и сюда, никто не видел ничего, кроме их черного блеска. Но стоило мне поднять руки повыше, как юбка тянулась вслед, и с определенного момента показывались сначала широкий край чулка – ослепительно черный в контрасте с ослепительно белой ляжкой – потом узкая резинка пояса и наконец уже сами трусы…

Да, ниже пояса я даже сама себе казалась символом совершенства.

Верхней частью природа меня тоже в общем не обделила – но сейчас я обходилась без демонстрации этих мест и со своим темным свитером не предпринимала ничего. Напротив, контраст по-летнему оголенных ног с теплым зимним верхом придавал моему облику какую-то утонченную привлекательность.

Еще раз полюбовавшись собой, я пошла обратно к своим однокашникам, которые, должно быть, уже начали собираться перед лекцией, чтобы занять места получше.

Увидев на внутренней стороне двери строгую табличку с указанием и не забыв погасить в туалете свет: в такой ранний час вряд ли кто-то собирался сюда зайти.

* * *

В большой аудитории уже гудели холодные люминесцентные лампы.

Мои товарищи по несчастью тихо и сонно переругивались из-за мест.

— Максюта! – радостно приветствовал меня записной лодырь Беляев. – Явилась наконец!

— А куда я денусь с подводной лодки… — отмахнулась я и тут же крикнула: — Фин, ты домашку сделал?

— Как всегда, – флегматично ответил белобрысый отличник Финашин.

Который мог бы сам разделаться с математикой одной левой, но почему-то ленился выходить к доске.

— Много там получилось? – уточнила я.

— Хватит, я думаю… Иди сюда, покажу где переписывать…

Я прошла и села рядом с нашим отличником. Вытащила из сумки тетрадь по математике и раскрыла на последней чистой странице.

— Ты все задачи решил? – на всякий случай уточнила я, хотя это было лишним.

— Обижаешь, начальник, — скривился Финашин. – Все пять, как и надо было. Вот, смотри и списывай…

— Ты хоть нормально решения записал, или как всегда для себя?

— Нормально. Ты перепиши слово в слово, потом на доску тоже слово в слово… Не забыла, что такое производная?

— И не знала никогда вообще-то… Но он, наверное, и не спросит.

— Будем надеяться, — подтвердил Финашин.

— Слушай, а почему ты так дифференцируешь? – спросила я, взглянув на его аккуратные строчки. – Разве производная произведения не равна произведению производных?

— Ну ты даешь… Если бы было так, Земля бы вращалась вокруг Луны, а не наоборот… Да брось ты заморачиваться, Ивак все равно теорию не спросит.

— А тут что? – продолжала я, увидев задачу, где требовалось продифференцировать отношение двух функций. – Какой-то ужас вообще…

— Не думай ни о чем, пиши в тетрадь, потом перепишешь на доску… Здесь, кстати, два решения есть. Можно взять как произведение функции «эф» на функцию «же в минус первой» — будет в две строчки. А можно тупо применять формулу для производной частного — с радикалами там работы на полпары… Я оба варианта написал, сама выберешь.

— Выберу тот, который подлиннее, чтоб на дольше хватило, — сказала я.

В коридоре прозвенел звонок, сзывающий всех на лекцию.

— Ладно, я пока сдую тихонько, — сказала я. – А на практике…

— Ты только не забудь на доске повыше рисовать! – попросил записной бабник Парижский. – Чтобы… Ну сама понимаешь, что… Не ему же одному тобой любоваться…

— Понимаю, — улыбнулась я. – Постараюсь.

-…Доброе утро, — хорошо поставленным голосом сказал доцент Иванов, войдя в аудиторию и бросив свой истрепанный портфель на запорошенный мелом стол.

Мы звали его «Ивак», сократив в одно два слова «Иван-дурак», плотно ассоциирующиеся с фамилией.

— Итак, продолжаем знакомство с дифференциальным исчислением. Запишите тему сегодняшней лекции – анализ функции с помощью производных высшего порядка…

Положив тетрадку Финашина на колени, я делала вид, что записываю лекцию. А сама быстро и аккуратно перекатывала в свою тетрадь домашнюю работу.

На это ушла почти вся пара.

Перед практикой я поменяла место.

Доцент Иванов вошел, как всегда, через пять секунд после звонка и. усталый после лекции, тяжело плюхнулся за свой стол.

Аудитория притихла, ожидая: все ли пойдет по плану или нечто может на этот раз сбиться.

— Итак… Сейчас кто-нибудь из вас покажет мне домашнее задание…

Никто не двинулся. Все смотрели на меня.

— Максюта! – свистящим шепотом подсказал Парижский. – Ты там не забыла своих обязанностей?

— Вызываю огонь на себя… — таким же образом ответила я.

И заняла нужную позу. Отточенную и просчитанную, которую одобрил бы даже какой-нибудь A.S.C. — кинооператор…

Сидела я на самом краю, в правой половине аудитории, то есть в левой от доски. Выставив в проход левую ногу так, что мое классическое узкое колено сверкнуло, как антрацит, а икра – благодаря положению пятки, высоко поднятой моей чудовищной туфлей — сияла во всем совершенстве формы. Правую ногу я закинула на левую и чуть поддернула юбку — так, чтобы показалась не только вся моя гладкая ляжка и край чулка, но и непристойно натянувшаяся черная резинка, идущая от невидимого пояса.

И замерла так, ожидая.

Глаза Иванова прожигали мое колено, хотя он вертел головой, делая вид, будто высматривает кого-то другого среди рядов. Все знали, что так положено, но никому ничего не угрожает.

— Максимова! – проговорил наконец доцент, вздохнув облегченно. – Решили?

— Ну, Виктор Викторович… Как вам сказать… Кое-что решила, кое-что не до конца…

Я специально ломалась, чтобы действие не казалось слишком срежиссированным.

— Иди, иди, – добродушно подгонял Иванов. – У доски разберемся, что не решила, вместе доделаем…

Держа перед собой скопированную Финашинскую работу, я встала у доски и взяла мел.

— Только не пиши снизу, — добавил невозмутимый доцент. – Задачи длинные, начинай повыше, чтобы на все хватило места…

* * *

Все получилось совершенно неожиданно в самом начале семестра, когда у нас только началась математика.

Никто ее, разумеется, не понимал – кроме Финашина – а доцент Иванов, который читал лекции и вел практику, безжалостно зверствовал, особенно доканывая всех огромными домашними заданиями.

На лекции каждый делал вид, что пишет, и их можно было как-то вытерпеть. На практике же никто не мог усидеть спокойно, опасаясь, что его вызовут к доске показывать эту самую домашнюю работу, за которую никто даже не брался.

Осень начала семестра выпала на удивление теплой, все мы – то есть девчонки, вчерашние школьницы — ходили на лекции почти что в одних трусах – но, вероятно, из остальных полуголых сокурсниц я оказалась все-таки самой полуголой. Точнее, на самой полуголой. а самой привлекательной со стороны изощренного эротомана.

Поскольку вытащив меня – несмотря на все сопротивление – к доске и увидев мои обнаженные голые ляжки, Иванов как-то сразу растаял и присмирел. И не торопил меня с решением, в результате чего я провела у доски, тычась без понятий по его подсказкам, почти всю пару.

Довольный доцент, сияющий как кот при виде сметаны, никого больше не мучил.

Потом, однажды увидев в деканате, как этот старый холостяк вьется вокруг секретарши в короткой юбке – хоть и уступавшей мне по красоте ног — поняла причину его внезапной доброты.

Чтобы удостовериться в этом событии и применять его в своей учебной тактике, я провела эксперимент. Несколько раз подряд являясь в мини-юбке и неизменно проводя долгие минуты у доски, записывая все, что он сам мне диктовал, я взяла и надела джинсы.

Придя на лекцию и не увидев моих привычных ног, Иванов снова озверел. Читал отрывисто, писал неразборчиво, а на практике ни с того ни сего устроил летучую самостоятельную работу по теме, которой коснулся лишь вскользь, за которую все – включая Финашина – получили абсолютные двойки.

Поняв, что моя тактика приведет к стратегической цели, я взяла быка за рога.

Собрала после занятий сокурсников со своего потока и быстро изложила им свои соображения. Народ сначала поднял меня на смех и все быстро разъехались по домам.

Девчонок на нашем потоке было как минимум восемьдесят процентов, многие имели красивые ноги, никто не стеснялся их обнажать. Но Иванова явно зациклило именно на мне; прелести других девиц для него словно не существовали. Всезнающий Парижский – видимо, пытаясь подбить ко мне клинья, хотя мне все это было по барабану – говорил мне вкрадчивым шепотом, что мое лицо имеет какой-то особенный, туманный и обещающий взгляд, перед которым не может устоять ни один мужчина. Это, конечно, было полной чушью, я ничего не туманила и ничего никому не обещала – видимо, просто принадлежала к тому типу, который для Иванова служил эталоном в юности. А теперь ему, старому обтрепанному дураку без шансов, было неземным удовольствием просто пялиться на меня.

Так или иначе, мои джинсы снова превратили семинары по математике в сущий ад. Недели через две сокурсники уже сами собрались после лекций и, не тратя слов в оправдание, согласились на все мои требования. Которые заключались в малом. Точнее, всего в двух пунктах. Согласно первому, Финашин обязывался перед каждой математикой давать мне списать хорошо оформленную домашнюю работу, чтобы я могла выдать ее за свою: мне надоело топтаться у доски полной дурочкой, да и терпение Иванова – несмотря на явную и конкретную страсть к мои ногам – вряд ли оставалось резиновым. А по второму пункту сокурсники обязались скинуться все вместе, чтобы я могла купить красивые трусы, несколько пар умопомрачительных чулок, кружевной пояс с резинками и вот эти самые дорогущие туфли на невероятных каблуках, которые делали свое дело у доски. Ведь я училась на коммерческой основе, брату предстояли самые трудные последних два класса в школе, и у родителей просто не хватало денег, чтобы обеспечить все мои надобности.

Разбросанная на частицы, сумма не была большой. Но купив мне тактическую спецодежду, сокурсники покупали себе полную свободу на практиках по математике. Все занимались своими делами, уткнувшись в планшеты: кто-то долбился в контакте. кто-то слушал музыку через наушники кто-то парился в онлайновых играх. В нашем учебном заведении имелся хороший бесплатный wi-fi, и только идиот мог не пользоваться этим чудом технической мысли в любое свободное время. А я освобождала им фактически целую пару, а математика по расписанию была у нас дважды в неделю.

И дело пошло уже на основе хорошо обеспеченной тактической программы.

Мне не помешали даже зимние холода: я одевалась тепло, но брала с собой в дни математики сменную одежду для своей нижней части – впрочем, эти чудовищные туфли я с первого дня возила с собой в отдельном пакете, поскольку в них могла еле шкандыбать даже по коридору…

Резинки пояса я с первого захода стала регулировать так, чтобы самая привлекательная часть моей ноги — края чулок под белыми ляжками — не торчали постоянно, а лишь мелькали из-под юбки, когда я поднимала руки на определенную высоту.

Доцент сразу понял, что к чему, и стал сразу велеть, чтобы я писала повыше.

Впрочем, трусы удалось задействовать не сразу: со своего стола Иванов видел меня лишь сзади, а придумать повод повернуться к нему лицом с поднятыми руками я просто не смогла. Но он оказался догадливей: во время моего выступления вставал из-за стола и отходил в угол аудитории. И стоял сбоку от доски, чтобы видеть меня со всех сторон. А я крутилась, как волчок и махала руками, то и дело переправляя какие-нибудь значки у верхнего края доски – и он мог видеть все. И бедра мои, и ляжки с заманчивыми подколенными ямочками, и края чулок с натянутые резинками и – правда, не очень часто – даже эти самые трусы с незаметной прокладкой «танго»…

Все были довольны.

Иванов, мои сокурсники и…

И я. Потому что, тащась от подсмотренного женского тела, Иванов все-таки оставался порядочным человеком и за каждый выход к доске ставил мне «плюс». А моя подружка со второго курса говорила, что наш Ивак – страшный взяточник, но все-таки честный человек, и по достижении определенного количества этих самых плюсов на экзамене мне была гарантирована отличная оценка «автоматом». То есть я экономила родительские деньги и могла рассчитывать зимой на какую-нибудь покупку для себя самой…

Кроме того, если всему было суждено продолжаться в том же духе, я могла рассчитывать на экзаменационные «пятерки» и в следующих семестрах, и даже на последнем экзамене по математике. А этот предмет, ни кем никогда не понимаемый, был той каплей, из-за которого львиная доля выпускников, вполне пригодных по другим предметам, не получала красных дипломов. А цвет диплома, что ни говори, даже в самых рыночных условиях все-таки помогал при поиске работы.

Впрочем, та же сама подружка – знавшая по университету абсолютно все – предсказывала, что во втором семестре наша милая старушка, которая читала лекции и вела практику по экономической теории, собиралась выйти на пенсию и посреди учебного года уехать к сыну в другой город. А вместо нее нам прочили молодого ассистента. Который был тоже безобидным маньяком-визуалистом, но уже в отношении верхней части женского тела. Причем не просто обильной, а конкретно просматриваемой в хорошем белье, которое сдвигало бы части этой части обе вместе, увеличивая их кажущийся объем…

Думая о том, я понимала, что согласно тактической необходимости – уверенно ведущей меня по пути стратегической инициативы — моим сокурсникам после Нового года предстоит раскошелиться еще и на хороший импортный бюстгальтер.

2017 г.

© Виктор Улин 2017 г.

© Виктор Улин 2019 г. -фотография.

© Виктор Улин 2019 г. — дизайн обложки.