Золото Плевны ч. 4-1 Вечер перед вылазкой

Пасьянсы не желали складываться. Новенькие карты, принесённые Прохором из офицерской палатки, вертелись в диком круговороте и раз за разом заканчивали игру на пиковой даме. Молодая ведьма мне каждый раз подмигивала, уперев руки в бока, и возвращала все мысли к молодой турчанке, Малике. В очередной раз, перевернув глянцевую рубашку вверх, с секунду обозревал знакомый профиль, потом в сердцах сплюнул и, не глядя, скинул колоду. Настроение не улучшилось, в конец пропадая. Отвлечься не удалось. Опять бездельничать, пока солнце не сядет. Вот странно: из еды Прохор принёс сигару, а для души, вместо книги – карты. Нет больше книг, все пошли на растопку. Грустно. Можно пойти к подпоручику Маковскому поупражняться в фехтовании, отработать пару вольтов с шашкой. Техника рубки шашкой, отличалась от той, что нас учили в юнкерском училище на эспадронах, но никакого желания не имелось. Вчера встречались и рубились отчаянно. Полчаса удовольствия и опять тоска. Со сном у меня всегда одна беда, если посплю днём, хоть час – бессонная ночь обеспечена. А это опять мысли о дивных черных глазах и голодные спазмы в животе. Пропади всё пропадом! Хоть вой на луну и стреляйся. Безделье тяготило безмерно. Пустая трата времени сегодня, завтра и через неделю, будет продолжаться до тех пор, пока не откроются перевалы.
  -  Поручика…к главному артиллеристу.
   -Чего орёшь, оглашённый, сейчас доложу, — Прохор зашёлся кашлем. — Иван Матвеевич...
    Слышал, сапоги давай.
Понимание, что ничего не могу сделать для верного слуги, доводило до бешенства. А выплеснуть этот огонь было некуда. Не рубиться же с Маковским насмерть. Сидение — это голод, холод и скука. Даже офицерская обязательная ежевечерняя игра, тихо умерла. Проигрывать и отыгрывать одни и те же перстни, портсигары стало скучно. Под будущие жалование решили не играть — будет ли это грядущее?!
 Сняв серые меховые бурки, надел уставные сапоги, начищенные как на парад.
 -  Вот ведь как, Прохор, выходит. Пушек нет, а главный артиллерист есть!
    Ну, а как же, батюшка, на то она и армия, порядок должён быть.
    Какой же к чертям порядок — скоро забудем с какой стороны к орудию подходить, — под мои слова старик горестно вздохнул и зашёлся в новом приступе, тряся поблёкшими седыми кудрями. Обрить надобно, не дай Бог вши заведутся, а там и до тифа полшага. Передохнем не за понюх табака.
    Вспомнился последний бой. От удовольствия запылали уши. Накосили тогда иноверцев! Такая война по мне. Умереть — так со славой. Скорей бы уже что-то изменилось в этом  однообразном сиденье в горах. Притопнул одной ногой, другой. Щёлкнул каблуками.
-  Ах, как хорош! – разулыбался старый слуга.
-  Орёл и сокол.
  А, я, на миг представил себя. С лёгкостью, взлетаю, по ступенькам дворянского собрания. В белой папахе, с белым Георгиевским крестом. Звеня серебряными шпорами,  двумя пальцами, придерживая турецкую шашку. Небрежно сбрасываю лакею папаху. Через весь зал, прямой как струна иду к маменьке. Целую ей руку. Опускаюсь на колено, чтоб она могла поцеловать меня в лоб и кожей ощущаю взгляды полсотни женских глаз.    Эх, где эти очи, где креолины всех цветов. Живым бы выбраться.
    Первый Сочельник вне дома. Волна лёгкой радости, мгновенно улетучилась.
  Ветер сегодня дул сухой. Осевший снег, покрылся ледяной коркой. Острые льдинки мгновенно сгрызли парадность сапог. Когда подошёл к палатке подполковника Жигальцова, блеск остался только на голенищах.
 — Доложи, братец, поручик Суздолев.-  Из палатки донеслось:
    — Заходите поручик. Ждём-с.
   Не понравился мне тон, каким это было произнесено. И эта «с», «ждём-ссс».
    Кроме Жигальцова, в палатке дымил своей неизменной трубкой с длинным тонким чубуком, атаман донской полусотни подъесаул Никифоров. Оба явно не в духе, чем-то озабочены.
 - Вчера через позиции неприятеля к нашим постам, вышел турецкий подросток. Через толмачей – переводчиков, уверяя, что имеет личное устное послание, добился аудиенции с господином генерал-майором.  Командующий узнал, что пленённый Вами баши, должен ещё и выкуп пластунам. Завтра долг вернут. Генерал пришёл в такую ярость, что даже хотел отозвать представление на Георгиевский крест и золотое оружие для вас, но баши, как там его, не выговоришь, уверил, что вы касательства к этому не имели, и наоборот вели себя прекрасно, ничем не запятнав офицерской чести. Кстати, почему подробно не доложили о сеем приключении?
-  Помилуйте Михаил Юрьевич, после нашего возвращения, все были так озабочены приготовлением блюд из конины, что меня никто не вызывал с докладом, а в последующем, разговоры о рейде, можно было принять за пустое бахвальство.
-  Конина, теперь бараны. Вы понимаете, господин поручик, что скажет Государь император, если узнает, что русская армия торгуется с неприятелем о выкупе невоенного чиновника?
-   Я, думаю, что Государь император, не порадуется, когда узнает, что Русский корпус передох от голода в чужих горах. Пластуны мне не подчиняются. Приказывать им я не могу, а препятствовать в той обстановке и не мог, да и не хотел.
-  Я, тоже, — подъесаул встал во весь рост, оглаживая, иссини чёрную бороду.
    Жигальцов резко повернулся к нему.
-  Потрудитесь объясниться, что значит: «Я тоже».
 — Не могу приказывать пластунам. Они в некотором роде волонтёры. Прибились к нам под Плевной. Из Сербии возвращались. Денежного содержания от казны не получают. Казачки мои, решили скинуться из своего денежного содержания, чтоб у них не меньше нашего выходило. А что провианта касаемо, если б не пластуны, так уже казачьих лошадей ели, опять же с баранами до весны легко продержимся и боевой сноровки не растеряем. 
— Однако ж, господа, честь русского офицера… А, впрочем…  Завтра, к восточному склону, прошу, — он показал на карте, — через турецкие позиции прогонят отару баранов, принять его должны пластуны, но вы господа, обеспечьте беспрепятственное прохождение в наше расположение. Вы, господин подъесаул, как казачий атаман, ну а вы, Иван Матвеевич, с самого начала сидения, вляпались а странную связь с этими пластунами – вам и расхлёбывать. Однако, русских офицеров, турки видеть не должны. Это приказ. Не забываем про честь, господа. А вы, Иван Матвеевич думайте ещё и о будущей карьере: с Георгием всегда приходит новое представление в чине – не стоит забывать правила – ваша дальнейшая судьба зависит от мелочей. Всё, господа, более не задерживаю.
- Прошу ко мне,- пригласил казак, — когда вышли на бодрящий ветерок.
- Второго дня пластуны в поиск ходили. Болгарской брынзы принесли и горилки местной. Ракии. Дрянь, конечно, но крепка.
 -Привыкнуть просто нужно. Пластуны у Вас?
-  Рядом.
    Атаманская палатка удивила теплотой и уютом. На стенах шкуры, под ногами войлок. Печка обложена камнем. Сделано все добротно. Такую печку, один раз прогреть, потом только поддерживай. Снаружи палатка обложена снежными кирпичами.
 Выпили пахучей водки, закусили водянистым козьим сыром.
 - Не в одном походе я участвовал, но такого Сочельника, как здесь не припомню, да и поста такого тоже. Если с баранами не выйдет, начнём лошадей казачьих резать. Для станичников это хуже смерти. С ужасом, жду, что тут произойдёт, когда будет решаться очерёдность забоя лошадей. Пока обозных резали, ещё так – сяк кривились в лицах служивые, а строевых… Выть начнут, да безобразить. Большинство своих лошадок ещё жеребятами помнят.
-  Не следует печалиться о том, что ещё не случилось. Как завтра действовать собираешься,  господин атаман?
- Склон этот восточный, удобен для турок. Вход широкий, выше переходит в теснину. С двух сторон узкие кручи. Обороняться там удобно. Есть места, больше двух баранов не прогонишь. Я пошлю пяток своих станичников на кручи, но донцы в долинах — орлы. А вот к горам и пешим стычкам, непривыкшие. Утром, скрыто, своих выставлю ниже привычной линии саженей на сто.
-Это за верхним сужением?
- Выше, гораздо выше. Вам придётся, поручик, спуститься вместе с пластунами до конца ущелья. Принять выкуп и вести отару в лагерь.
 - Вроде, просто всё.
-  Война. На ней просто не бывает. Даже с баранами. Эта канитель на целый день растянется, а предугадать заранее всё не сможем. Почему они этот склон выбрали, никак в толк не возьму. Может чтоб мы помучались.
- Возможно потому, что здесь резервисты стоят. Низам такой выкуп через свои позиции, просто не пропустит. Хоть сам султан прикажет.
  — Может и так. Ещё по одной?
- Давайте, господин подъесаул и пойду я. Тут подмигивали мне у одного костерка, пока к вам шли. - Казак завертел сокрушённо головой.
- Чем же ты так по нраву пришёлся пластунам, поручик? Люди они своеобразные, к себе чужих не подпускают, офицеров не жалуют и не признают.
— Да особо я и не старался нравиться. Судьба свела. Общаемся по-людски, вот и доверие есть.
  — Тогда, давай за доверие и за удачу.
    На том и разошлись. На свежем воздухе защекотало нос. Казаки готовили на кострах. Что только? Живот свело судорогой. Словно и не ел брынзы. Замер. Приглядываясь. Прислушиваясь. Нет, не показалось. Поют люди. Возле одного из костров казаков больше. Лежат и сидят на бурках. Один, привстал, мешает в котле, разливает половником в протянутые миски. Другие подпевают не дурному тенору. Песня незнакомая. Красивая. Тихо потрескивали сучья. Искры летят к низким облакам. Красно-оранжевое пламя лижет темный котел, вырываясь языками иногда в синь неба.
    -Ты не лякайся,  что нуженьки босые,  
змокнут в холодну росу. 
Я ж тебэ, сердонько, аж до хатыноньки,
сам на руках виднесу.
  Один из сидящих увидел замершую фигуру. Поднял руку, привлекая внимание. Коротко махнул, приглашая. Пошёл, боясь потревожить красоту  момента. Чем ближе, тем явственнее различил Грицько. Он не опускал руку, пока не удостоверился, что я иду в нужном направлении. Потом подвинулся, давая место, сунул в одну руку ложку деревянную, в другую тарелку с очень жидкой мамалыгой, — кукурузной кашей. Коротко кивнул, чтоб ел. Сам сдвинул папаху на глаза, замер камнем. Сидели так долго. Слушали нескончаемое пение. Седой казак играл на какой-то бандуре, Сашко Гулый тоненько выводил на самодельной дудочке. Потом Николай подсел.
- Завтра  к восточному склону прогуляемся.
- Слышал уже. Знаю всё. Остался бы ты, ваше бродь, с подъесаулом. Зачем тебе к  баранам лезть.
 - Мне с вами сподручнее. Спокойнее.
- Грицько? Слыхал? С нами спокойнее, – казак, как всегда обратился к своему другу, вскидывая чубатую голову.
 - Та нехай, — ожил каменный воин.
-  Нехай, так нехай. Чтоб не высовывался, поручик. Договорились?
 - Само собой. Черкеску мне старую найдёте? В штабе сказали, чтоб никаких офицеров на задании не было.
 - Да у нас их отродясь не было, — казак снова блеснул зубами, скалясь в темноте, потом уже серьёзно добавил, — конечно, найдём тебе одёжку. Револьверными патронами, Ваня, не богат?
   Это давно забытое, какое-то домашнее «Ваня» резануло по ушам.
    Как реагировать. Опыта общения с солдатами во внеслужебной обстановке, у меня не было. С ними общались унтера. У унтеров свой круг общения и вне воинских занятий эти круги не пересекались.    Мои батарейцы тоже пели возле костров, но мне и в голову не приходило посидеть с ними. Мог, конечно, постоять рядом, пока не погаснет папироса, но не больше.
    А что я знал об этом Миколе? В каком звании он будет в императорской армии, может постарше меня. У кого узнать? Пока сам не расскажет – не узнаешь.
 - Так что с патронами? — выдернул из сословных размышлений Николай.
 -  Около сотни есть.
- Пошли, заодно переоденешься и деда своего замечательного, как там его?
- Прохор.
- Предупредишь деда Прохора, чтоб не лякался, спать у нас будешь. Завтра выйдем до зори.
    Сашко, собери гостинчик, хорошему человеку и приготовь харчей на завтра для пятерых.
     Через несколько минут шли в сторону артиллерийских палаток. Почти одновременно заметили, что ветер резко поменялся.  Он стал тёплым.
 - Сейчас потечёт, а к утру подмёрзнет, пешки пойдём, — сказал Николай, делая для себя выводы. —  Мы с тобой в голове. Гриц и Гулый- плечи. Гамаюн сзади. Он и погонит отару. Мы оберегаем.
 - Сколько патронов взять?
- Все.
 - Зачем так много? – изумился я, сбиваясь с шага. — Поручик, ты ж военный человек – должен соображать по- военному. Битвы под Бородино, здесь не будет, но небольшой отряд янычар, может пробраться за отарой. Дальнобойная, но медленная винтовка, здесь не пригодиться. А пара револьверов, позволит каждому выпустить 12 пуль за десять ударов сердца хоть с места, хоть на бегу. Двенадцать секунд на перезарядку, ещё 12 пуль. Свинцовая стена! В горах Македонии и Сербии это сразу поняли.
 - Я тоже понял, сейчас зайду к подпоручику Воронцову, у него попрошу.
    Через минуту передал Николаю коробку с пятидесятью револьверными патронами.    Ещё сотню рассовали в моей палатке.
-  Ну как же так?  Меня берите! – причитал Прохор, помогая собираться. Старик закашлялся, аж слезы из глаз выступили. Николай покачал головой.
- Надо барсука добыть. Барсучье сало поможет.
- Возьмите, а? – неуверенно предложил Прохор, с мольбой глядя на казака.
 - Да ты кашлям всех турок перелякаешь. С кем тогда воевать? – и серьёзно добавил, — Нельзя дидык, не до тебя будет.
 -  Прохор, — я покачал головой.
    Иван Матвеевич, но как же я вас одного отпущу? Вы же дитя малое! Встряпаетесь, а мне потом, как перед барыней держать ответ? Графиня сурова. Забьёт розгами.
 - Не наговаривай на маменьку! – возмутился я, — она в жизни никого не обидела и перед батюшкой всегда за дворню заступалась.
    Иван Матвеевич… — плаксиво просил Прохор.
 - Диду! Да не нойте. Тошно слухать. Да я за ним присмотрю. Слово даю. Не пропадёт  твоё  дитятко. Мы же за баранами идём! Туда и обратно! Еще спать будешь, а мы уже вернёмся.
    Прохор насупился. Заиграл седыми бровями.
 - Смотри за ним, Микола! Обещал мне! С другим бы не отпустил. А раз сам вызвался присмотреть, то отпускаю.  И я когда надо — не кашляю. И я тебе не дидык! Я, между прочим, при графьях пятый десяток. Я…
 - Не кашляй, ди… дядько Прохор. Не кашляй. Вернусь, принесу тебе сало барсучье и верну барина целёхонького.
 - Каким берешь, таким и возвращай.
  — Само собой.
    Прохора, Микола заставил съесть кусок сыра, а потом выпить стакан самогона, оставил тонко нарезанной копчёной конины.
 - Ложитесь, диду. Мясо в рот, оно долго рассасывается, вы всё равно не откусите — зубы то, ослабли.
 - Ослабли, шатаются.
 - Сейчас кутайтесь в одеяла и спать. Иван Матвеевич у нас переночует.
    Видя тревогу в глазах, сказал:
 - Даже не думай! Забудь просить! Не возьму! Разок кашлянешь не вовремя – всех выдашь, к чертям, всё сорвётся. Да, не журись, старый, овечек встретим и домой. Всего и дел – спуститься, подняться.
  А верный дядька уже почти спал. С голоду быстро опьянел. Да и болезнь брала своё. Похлопал для приличия красными веками, да и захрапел. Тяжело и надрывно. Уложили, укрыли одеялами.
    Я скоро переоделся и переобулся. По совету пластуна обмотал ножны тряпками, чтоб шашка не звенела по камням. Заряженный револьвер сунул за пазуху. Готов.
    Микола закрутил меня – хватка крепкая, такие пальцы и рвать могут на части, если придётся, заставил присесть, попрыгать. Качал головой.
 - Ладно, сгодится, пошли. Всё равно по-другому не будет. Сделали, что могли.
-  Скажи Николай Иванович, почему ты можешь правильно говорить, а говоришь на тарабарском. Остальные тоже могут?
 - Нет, остальные в гимназии не учились.
 -Ты учился в гимназии?! Что? И французский знаешь?-  Казак рассмеялся, видя моё недоверие и выдал с не дурным прононсом,
 - Латынь, древнегреческий и всё остальное чему учат, только вместо каникул или в плавни к пластунам или в казачий лагерь.
 - В Сербии, как очутились? – осторожно спросил я.
 - Долгая история, потом как–нибудь расскажу. Побалакаем за чаркой, если так интересно. Сейчас, времени нет. Уже пришли, подготовиться нужно.
    -  Соседушки наши дорогие, скоро темнеть начнёт, а нам без суеты к завтрему подготовиться треба.
    Донцы, вырванные из мира песенных грёз, понимающе закивали, закряхтели скатывая войлочные попоны и бурки, а Сашко уже делил патроны – деловито и с приговорками – пластуны посмеивались, а я половины слов не понимал, как не старался вникнуть. Примерил толстый шерстяной бешмет. Попробовал накинуть сверху турецкого полушубка, не налез, а наоборот — получилось.

    Ну, як? — Спросил седой пластун, которого все называли Батькой.

    Жарко.

    Нехай. Полежишь завтра на камнях хвелин шисть — добром поменёшь.

    Часов шесть, — перевёл Николай, сдвигая папаху на затылок.