Три смерти Ивана Самойлова

Лил холодный осенний дождь. Поле размокло, превратилось в вязкую черную жижу. Даже непаханое два года, оно разъезжалось под ногами, словно липкий пластилин, сверху залитый водой. Солдаты сидели в окопах. Наступило очередное затишье. Изможденные и уставшие они с наслажденьем курили самокрутки, радуясь каждой затяжке. Разговаривали мало, почти не шутили, хотя в такие моменты какой – то блаженный смех обычно накрывал всех выживших.

Иван согнулся, прислонившись спиной к стенке окопа. Под шинель тоненькой струйкой от шеи затекал ручеек, но он не хотел шевелиться. Лицо парня устало улыбалось. Глаза были открыты, но видели они не грязь с обрывками пожухлой травы, а голубое теплое небо, еще перед войной.

Он вместе в приехавшей к ним в село учительницей Анастасией Валентиновной идет по полевой дороге, возвращаясь с железнодорожной станции домой. Хлеб пока не созрел, голубовато – зеленые колоски волнуются от порывов ветра, словно море. Анастасия смеется, весело рассказывая про местную детвору. Глаза у нее такого же цвета, как это бескрайнее поле вокруг, зубы белые, маленькие рыжие веснушки на щеках, а улыбка такая, что глаз не оторвать. Солнце садится, вспыхивая желто – оранжевым пожаром над темнеющим у горизонта лесом. И так хорошо, так празднично вокруг! Это была суббота. Он возвращался из города, ездили с председателем договариваться с эмтеэсовцами о технике для уборки, да и так, все необходимое для конторы купить, бумаги там, чернил, счеты новые. Председатель остался, сказал надо дело важное решить, а Иван и не спрашивал: надо — так надо! Загруженный покупками, он слез на своей станции и тут увидел свою попутчицу.

Да, эту субботу Ваня не забудет никогда! Так им было хорошо идти рядом. Ветер подгонял в спину, косые лучи не слепили, а как – бы манили за собой, притягивая к родному селу. Уже поднявшись на бугор у окраины, он смущенно попросил Анастасию о вечерней встрече, и та, на удивление, не отказала, а задержав ненадолго свой взгляд на его глазах, сказала тихо: «Хорошо». А вечером, под старой яблоней в колхозном саду, они целовались так, как никогда еще до этого ни он, ни она не целовались! Он почему – то чувствовал это точно, а она, нежно прислоняясь к сильному мужскому плечу и положив ему руку на сердце, срывающимся шепотом просила не спешить. Шел 1941 год, 20 июня – суббота. На следующий день вся страна узнала, что началась война!

Повестки стали приходить через неделю. Их провожали всем селом, с музыкой и слезами. Старая прабабка Марфа, не слезавшая уже с печки, повесила перед уходом на шею внуку маленький красный мешочек с ладанкой внутри. Строго приказала с себя не снимать, внутрь не лезть, а самое главное никому чужим в руки не давать. Иван посмеялся только, крестика он не носил, был комсомольцем, но бабкиных слов почему – то послушал. Вот и сейчас грязно – алая тряпица лежит у него на груди, а под засаленный шнурок затекает вода. А тогда молодой человек застегнул рубаху на все пуговицы, что – бы никто не увидел, а то ведь засмеют. Хотя взрослые, особенно после сорока на фронте все были с крестами.

Так вот, свезли их всех с соседних деревень на станцию. Кто пешком, кто на подводах. Народу -целая тьма! Бабы плачут, все плачут! Тут же баян, тут же балалайка, деды с георгиевскими крестами! Кто танцует, кто патефон раскручивает, кто в очереди на подпись стоит. В общем – суматоха, и горе, и праздник – все вместе!

В первый состав Иван не попал, другой поезд задерживался, и уставшие люди ложились спать прямо на землю, подстилая скудные пожитки. Серые, в серебряных ободках облака бежали по звездному небу. Пели соловьи, где – то ухал филин. Спать совсем не хотелось, Иван думал об Анастасии. Долго ворочался, наконец, не выдержал и встал, чтобы закурить. Но тут увидел хрупкую светлую фигурку в знакомом платье, неподвижно стоявшую поодаль. У него аж дыхание оборвалось. Сердце застучало так сильно, что грудь ходила ходуном. Он медленно, стараясь никого не разбудить, двинулся к ней. Но чем ближе подходил, тем быстрее становился шаг. Вот она уже и рядом, совсем, руку протяни – и твоя. Они замерли на мгновенье, стараясь наглядеться, запомнить друг друга, а потом кинулись в жаркие объятье и скрылись в темной дали.

Проснулся Ваня на рассвете. Они лежали крепко прижавшись друг к другу и укрывшись пиджаком, на склоне ближайшего оврага. Солнце уже показалось, туманная дымка рассеялась не совсем, но парень отчетливо понял, что проспал. Он крепко поцеловал Настю на прощанье, и бегом бросился к железнодорожному полотну. Да, состав ушел, никого из тех, кто был рядом не осталось. Подъезжали новые подводы. Молодой человек побежал к начальнику станции, но тот, устало отмахнувшись от него рукой только и сказал: «Думать надо головой, а не другими местами! Теперь со следующей партией поедешь, авось пронесет!»

Но не пронесло. За суточное опоздание и скрытие с места базирования, его отправили в штраф батальон. Иван и сам не понимал, как он выжил за эти два года. Штрафников бросали в самое пекло, да еще и заград отряды сзади. Захочешь сбежать – не сбежишь! Поначалу думал – с ума сойдет, но ничего, пообвык. Третий батальон сменил, тьфу, тьфу, как заговоренный, ни одного ранения! Его так и звали братки – заговоренный!

Готовились в новую атаку, уже третью с утра. На ближайшей высоте засел вражеский пулемет, пол взвода уже скосил. Но высоту взять надо любым путем, поэтому Иван обратился к командиру со своим предложением до начала атаки.

— Товарищ старший лейтенант, Виктор Кузьмич, разрешите мне щас в круговую двинуться, за пол часа я этот бугор обойду, попробую сбоку пробраться. Тут вы подниматься начнете. Фрицы отвлекутся, а я их гранатой накрою!

— Да, задумка хорошая, боец. Только не пройти тебе, там небось кордоны стоят.

— Разрешите попробовать, товарищ старший лейтенант, другого выхода нету, и так уж пол взвода положили.

— Эх, была – не была, ты у нас фортовый, может повезет. Действуй заговоренный, вперед! Ровно через тридцать минут мы выступаем.

— Есть, товарищ старший лейтенант! – как – то даже радостно прокричал Ваня, и попрощавшись с другом Гришкой, пригибаясь побежал по окопу.

Серое небо, затянутое со всех сторон, угрюмо сливалось с чернеющим лесом вдали. Вроде бы полдень еще, а такое ощущение, что сумрак сгущается, будто вечереет. Но это тоже хорошо, он в своем сером ватнике не так заметен будет. Разбитая земля лениво чавкала под ногами. Иван не полз, согнувшись, он продолжал короткими перебежками перемещаться, обходя высоту с левой стороны. Но совсем скоро уже придется ползти, а окунаться в эту черную, холодную жижу так не хотелось. Неожиданно, совсем близко за спиной, молодой человек услышал непонятный шорох. Боец резко обернулся, приготовив ружье к бою, но тут же опустил его на место и бесшумно рассмеялся. Сзади него длинными прыжками скакал испуганный заяц. Грязный, трясется, уши по ветру, еще и по сторонам оборачивается, ну вылитый он сам. Косой пробежал рядом, на удивление, не почуяв в человеке никакой угрозы, может контуженный был от взрывов. А отвлекшийся Иван, принялся его догонять. Осталось чуть – чуть, стал слышаться приглушенный рокот невидимой еще техники.

«Что там, неужели танки за бугром» — подумал про себя воин, и бросившись в грязь, быстро пополз к подножию холма. Он боялся оторвать голову от земли, вверх не смотрел, полз ориентируясь по одинокому кусту калины на вершине. Вот наконец, и он. Иван укрылся под раскидистыми ветками и огляделся. За холмом действительно были бронетанковые соединения фашистов. Они готовились к прорыву с двух сторон бугра, о чем — то громко переговариваясь между собой. Их гавкающий, некрасивый язык доносился с порывами ветерка, но немецкого парень не знал, поэтому перестал прислушиваться и обернул голову к своим позициям. Там поднимались ребята в атаку и прореженной цепью, двинулись от черного окопного рва. Иван судорожно стал искать огневую точку и приготовил гранаты. Толи время замерло, толи цепь двигалась медленно, но высота молчала. И вдруг, прорвало! Ослепляющий грохот раздался совсем близко, метров десять от куста. Работали сразу два пулемета. Оглушенный, с прыгающими икрами перед глазами, молодой человек прополз в рывке несколько метров и бросил две связанные гранаты в сверкающий пулеметными очередями дзот. Почему он сверкал он не понял, да и некогда было думать, надо было действовать. Раздался гулкий взрыв. Черный столб земли и грязи отпечатался на сером небе. Дзот замолчал, а после наступившей на мгновение немой тишины, послышалось летящее с низу «Ура – а-а-а!». Ребята поняли, что основная преграда уничтожена и с воодушевлением бросились вперед. Иван разглядел командира. Все еще пригибаясь, он двинулся к нему на перерез, чтобы предупредить о танках. Но неожиданно почувствовал острую режущую боль во всем теле. Грудь обдало кипятком, а ноги и руки стали ватными и налились неподъемной тяжестью. Спустя еще мгновение, парень увидел взрыв – огненный сноп в пепельном облаке с комьями летящего чернозема. Тут он точно осознал, что это бьет танк. Бьет, целясь именно в него, видимо желая отомстить за разгромленный дзот. А затем наступила какая – то непонятная и очень спокойная темнота. Ваня стал очень, очень легкий и летал в ней, словно пушинка по воздуху. Звуков тоже не было. Все исчезло, но ненадолго.

Темнота как – то незаметно превратилась в затянутое дымом и дождем небо, а Иван перенесся из воздуха в свое тело. Не в силах пошевелиться, он лежал неподвижно и только глаза могли видеть, как быстро вверху бегут гонимые ветром облака, как летят падающие капли дождя, как клубы дыма развиваются на ветру. Мир по — прежнему молчал, будто глухонемой. Мимо бежали бойцы из его взвода. Вон он Гришка, а вот командир.

— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант! – Иван несколько раз окликнул пробежавшего рядом командира, но тот даже не посмотрел в его сторону.

— Вот зараза! Оглох он что ли! Или это меня оглушило, почему все молчит. Во глянь — ка, танки наши. Ну теперь точно драпанут фрицы. Значит, не зря я дзот накрыл, все равно фашистам не пройти, и то добре!

Молодой человек попытался встать, чтобы присоединиться к бегущим однополчанам. Как ни странно, это у него очень хорошо получилось. Тогда он наклонился за ружьем, а вот тут произошла загвоздка. Ружье почему – то никак не ложилось в руку. Пальцы – его пальцы из крови и кожи проходили через него, словно были совсем пустыми и состояли из воздуха. Тогда Иван плюнул на ружье и побежал догонять своих, но тут с ним поравнялся наш танк Т 34, с несколькими бойцами на броне. Форма у них новенькая чистая, видно новобранцы не стрелянные. Сидят, по сторонам озираются, словно тот заяц перепуганный. Но ничего, скоро привыкнут, заматереют.

— Мужики! Благодарствую за подмогу, поделитесь махорочкой! – крикнул Иван, стараясь догнать танк. Но те даже не глянули в его сторону, будто и не было никого рядом. Парень остановился, явно почуяв что – то неладное. Он, озаренный страшной догадкой, медленно пошел назад, туда где лежал после взрыва. И опасения полностью подтвердились. Ваня нашел себя, то есть свое тело, лежащее на краю выжженной воронки. Ветер шевелил светлые волосы. Лицо немного бледное, но совсем еще не мертвое – живое смотрело куда – то в небо полуприкрытыми глазами.

— Это что же такое получается. Убило меня что –ли? – сказал самому себе Иван, но голоса не услышал. Эх, как же теперь мамка — то, как же Настя!

Совершенно опустошенный произошедшим, он присел рядом с собственным телом и обхватив голову руками, медленно раскачивался и глядел вниз, туда где черной жирной змеей ветвился их окоп. В окопе уже никого не было. По нему проезжали танки, сзади бежала пехота. Основной бой был окончен. Немец, увидев захваченную высоту и свежие русские подкепления, рванул с такой силой, что не догнать. Да наши то и не особо преследовали. На сегодня задача была выполнена. Ваня думал было снова встать и пойти туда, где его взвод, но неожиданно осекся, увидев направляющегося к нему отца.

— Батя, вот встреча! Ты как тут! А я тебе тока вчера письмо написал! А ты тут! Батя, как я рад! – Иван бросился навстречу. Отец в отличие от остальных его и видел, и слышал. Он крепко обнял сына и троекратно расцеловал по-русски. Сын неожиданно расплакался и тихо прошептал:

— Бать, меня убили кажись! Но отец ободряюще похлопал по плечу и спокойным голосом ответил.

— Нет сынок, это меня убили, а ты будешь жить долго. Должен жить, понял! Мать одна осталась, да и Самойловых надо нарожать. А то как же наше Подгорное, да без Самойловых! Слышишь меня, крепись! Ты должен выжить! Должен!

— Бать, ну как же, я тут, а все там. Никто не видит, не слышит. Как же я встану… — говоря это юноша повернулся в сторону, указывая на своих, а когда вернул взгляд на место, увидел лишь пустоту. Отца уже не было. Совсем расстроенный, вытирая слезы, он снова пошел к своим.

Пока шел, почти стемнело. На холме заняли позиции те молодцы, что ехали на броне танков. Сами механизированные подразделения ушли в сторону, спрятавшись в лесу. Сразу под высотой расположились свежие части. Ну а их штраф батальон ушел немного вперед, опять прикрывая остальных. И те, и другие отдыхали, окопов пока не рыли. Во всю орудовала полевая кухня. Медсестры стали собирать раненных. Наконец, он нашел своих. Ребята сидели кружком, хлебая разбавленный кипятком чай с белыми кусками сахара, и обговаривая результаты боя.

— Да, спас нас наш заговоренный! Если бы не он, лежали бы мы там, у окопа! – с расстановкой произнес седой Никанор. Говорят, дюже авторитетный в воровских кругах человек был, а вот попросился и ушел из тюрьмы на фронт.

— Да я смотрел, вроде, когда бежал, нигде его не видел – вздохнув, ответил лейтенант.

— Нет, не могёт такого быть! Не верю я! – сказал Гришка. – Пошли братки поищем, может найдем? Один я не допру, он здоровый гад!

Сделав еще по глотку, все поднялись и пошли туда, где лежало его тело. Ваня их не слышал, он по — прежнему ничего не слышал, но почему — то отчетливо понимал каждое слово. Они шли впереди, он сзади. Шли уже почти в темноте, освещая путь двумя трофейными фонариками. Первым его нашел лейтенант, тут же подбежали остальные. Стали расстегивать залитую кровью фуфайку. Иван даже увидел свой маленький мешочек – амулет, на засаленном шнурке вокруг шеи.

— Не, походу все же убили нашего заговоренного – сказал лейтенант, поднимая голову от груди с амулетом.

— Нет, не могёт такого быть! – еще раз крикнул Гришка и стал так сильно трясти Ивана за грудки, что тот, почуяв нестерпимую боль, заорал на него что было сил.

— Ты что ж это собака делаешь! Я ж раненый весь, неужто не видишь!

Но остальные заржали как кони, и тяжело подняв его за руки и ноги, потащили в медчасть.

Тут только Иван снова почувствовал свое настоящее земное тело и услышал все окружавшие его звуки. Как капал дождь, как пели песни те солдаты, у кого побывала кухня. Как где – то далеко, в темном лесу среди наших танков говорила кукушка, насчитывая кому – то долгие годы. Может ему?

Часть вторая.

В первом госпитале Иван лежал месяц. Затем на санитарном поезде его перевезли дальше, в глубь страны, так как немец продолжал наступать и подминать под себя все новые и новые территории. Еще в самом начале своего лечения, когда он не мог даже пошевелиться, Ваня получил сразу два письма, одно от матери, другое от Анастасии. Мама с горькими слезами сообщала о смерти бати и соседа Николая, о тяжелой работе в колхозе, об озимых, которые не успели засеять в осень, и молила его всем сердцем – выжить, во что бы то ни стало — выжить! Настя сообщала о своем переезде обратно в Ленинград. У нее там оставались мама с младшими братьями и сестрой. Отец тоже ушел на фронт, а маме помогать нужно, как она одна. Но была и еще одна причина ее переезда, которая привела тяжело раненного бойца в тихий, никогда ранее не переживаемый восторг. «Ваня, я беременна. Рожать буду в апреле, так что знай, что кроме родных и меня, тебя будет ждать еще одно маленькое сердечко, и ты ему будешь очень нужен, очень!» — эти строчки отпечатались в памяти молодого человека навсегда. Он даже к смерти стал по — другому относиться. Если раньше, пережитое в последнем бою, он считал бредом помраченного сознания, то теперь стал задумываться – а что там дальше? Может это не конец, может взаправду есть продолжение, как бабка сказывала. Страха стало меньше, а вот желания выжить еще больше прибавилось. Он теперь не для себя должен выжить, а для них!

Там же, в первом госпитале, он получил уведомление о переводе его из роты штрафников и наградной лист, где говорилось, что за выдающуюся храбрость, проявленную в боях за Рыкань, он награждается медалью за отвагу. Саму медаль парень так и не получил. Госпиталь спешно свернули, опасаясь захвата прорвавшихся фрицев. Слава Богу успели погрузиться в санитарный поезд. И потом, долгими днями и ночами, под стоны окружающих и монотонный стук колес, он перечитывал и перечитывал два засаленных треугольника бумаги, которые хоть не на долго возвращали назад, в довоенное время.

Лечился Иван долго. Около полугода. Больше писем не было, лишь тревожные новости информбюро будоражили кровь. Ленинград окружен. Немцы вплотную подошли к Москве. Но наши не сдавались, наши стояли насмерть! Радость первой торжественной победы под столицей была такой ошеломляюще грандиозной, что раненные вояки раздобыли у медсестер спирту и напились в ту ночь как следует. Ходячие и неходячие, легкие и тяжелые, не смотря на постоянную боль и назначенные уколы – они словно приобщились этим своим праздником к славе тех, кто смог, наконец – то дать по зубам фашисту! Но тревога из сердца Ивана не ушла. Если до родного села немцы не добрались, то город, в котором сейчас была его Настя был окружен и находился в блокаде. Поэтому после выздоровления, как раз в конце февраля 1942 года, при распределении по частям, он сам попросился на Ленинградский фронт. Скорее всего так совпало, но просьбу его удовлетворили, и ранней холодной весной молодой человек оказался в сырых, снежно – ледяных болотах и лесах Ленинградской области.

Вообще битва за Ленинград была самой длительной во время Великой Отечественной войны. Гитлер отметил этот город как один из первоначальных объектов своей агрессии. Но наши войска в ходе 900 – дневной обороны Ленинграда все же не сдали город врагу, а напротив, сковали крупные силы противника и всю финскую армию, что способствовало победам советских войск на других направлениях, особенно под Москвой.

Первые бои за Ленинград начались в июле 1941 года, но в августе немецкие части прорвали оборону на дальних подступах и перерезали Октябрьскую железную дорогу. Город оказался в кольце блокады, а 9 сентября, когда от бомбардировок немецкой авиации сгорели главные склады продовольствия, на которых были сосредоточены основные запасы продуктов питания, пришел голод. Люди жили в страшных условиях – постоянные бомбежки, холод, голод, болезни, но жили, не просто жили, а работали! Они изготавливали и ремонтировали боевую технику и оружие, давали фронту боеприпасы, изготавливали танки, самолеты, полевые и морские орудия, не говоря уже об автоматах, винтовках и миллионах снарядов и мин. Первая зима была самой страшной. Прекратилась навигация по Ладожскому озеру и резко сократился подвоз продовольствия. Паек, выдаваемый по карточкам сократился до 125 граммов в день. Были дни, когда люди совсем не получали хлеба. Город стал вымирать, но спасение принесла знаменитая «Дорога жизни». Сначала шли подводы, а затем, когда лед окреп, потянулись длинные колонны грузовых машин, которые везли туда все необходимое, а оттуда эвакуировали людей.

Иван Самойлов по счастливому стечению обстоятельств как раз был назначен переводом в знаменитую 17 автобригаду Ленинградского фронта, которая проводила данные перевозки. Текучка там была огромная, впрочем, как и везде на войне. Если особо значимых сражений на этом участке в течении 1942 года не проводилось, все силы были направлены на другие направления, то здесь люди гибли каждый день. Коварный лед то и дело резонировал и проваливался под колесами машин, поэтому водителям строго приписывалось ехать на определенной скорости, у всех одинаковой, чтобы не вызывать сильных колебаний. Лед трещал и как – то гудел, будто разговаривал. Караван шел длинной цепочкой по строго определенному маршруту. Но несмотря на предпринятые предосторожности, более трети машин почти каждый рейс уходили на дно. Уходили вместе с драгоценным хлебом и другими продуктами питания, которые так ждал изможденный город.

Ване как всегда везло. Вот уже три недели его грузовик ни разу не попал в разлом. Белая пустыня льда, белое февральское небо, белые хлопья снега – все сливалось в одну бесконечную туманную даль. Иной раз и дороги было не видно, не то что кузова ехавшей впереди машины. Сбиться с маршрута, плевое дело! Но парень знал, что там ждут голодные дети и женщины. Он видел глаза тех, кого вез назад. Он видел их бледные лица и ручки с тонкими синими прожилками. Три раза люди умирали прямо по дороге, страшная блокада своими костлявыми пальцами догоняла и не давала вырваться на свободу. Конечно все знали о тех невыносимых испытаниях, которые творятся там за городской чертой, знали, понимали, помогали и сочувствовали всем сердцем. Но для Ивана это был особенный путь – путь, который приведет его к Насте. Ей уже совсем скоро рожать, как она там в холодном, голодном плену!

В свой первый рейс он нашел одного человека из разгружавших, которого упросил разыскать девушку. Но пока безрезультатно. Каждый раз на пути в город счастливая надежда сжимала сердце, но увы следом шло уже привычное разочарование. Хотя парень не сдавался, нет, он точно чувствовал – они обязательно еще встретятся!

В этот рейс дорога не заладилась с самого начала. Перед выездом мотор барахлил, капризничал. Затем ведущий сбился в тумане и им пришлось тридцать минут на ощупь плутать по занесенному снегом, но уже хрупкому льду Ладоги. Наконец, путь был найден, и колонна в размеренном темпе двинулась дальше. Иван вспоминал дом, речку под горой, малину в огороде. Вспоминал как утром мама наливала ему крынку парного молока, а он выпивал ее всю сразу, по-отцовски крякая на вдохе, и целовал мать в темные, с проседью волосы, пахнущие полынью. Как заливались соловьи в большом колхозном саду за окном, а спозаранку, точно по очереди, голосили звонкие деревенские петухи. Как катались зимой с горы на гладкий, расчищенный речной лед, а по весне, на пасху, на спор гоняли босиком по еще холодной слякотной земле, бились битками яиц и с наслажденьем наминали сладкие рассыпчатые пасхи.

– «Эх, щас бы такую пасочку, вот объеденье!» — сглатывая выделившуюся слюну, подумал парень. Но в тот же момент что-то яркое и тяжелое подняло его вместе с машиной в воздух, а затем, со всей силы бросило вниз. Лед тяжело вздохнул, охнул, и стал почему – то медленно оседать в вырвавшуюся наружу волну воды. Молодой человек не сразу понял, что произошло, но потом услышал пронзительный свист следующего снаряда и гул невидимого бомбардировщика.

— «Господи, помоги!» — только и крутилось в голове в следующие секунды, пока ледяная вода не стала заполнять кабину. Ваня открыл дверь и прыгнул как можно дальше, точно как учили. Но до края образовавшейся полыньи не долетел и плюхнулся недалеко от ледяной границы, обжигающей холодом воронки. Зимний тулуп сразу налился невыносимой тяжестью. Он довольно ловко его скинул и погреб к заветному льду. Ноги свело почти сразу, но руки работали. Иван с трудом, но все же вскарабкался по скользкой обрывистой кромке, и отдышавшись перевернулся на спину. Вверху был лишь туман, плотный, оглушающий. Гул со взрывами еще слышался, но казалось совсем далеко, а лицо молодого человека расплылось в счастливой улыбке.

— «Неужто выжил! Теперь надо вставать, двигаться, нето замерзну!». Парень прекрасно понимал, что помощи ему ждать неоткуда. Приказ командования строго запрещал останавливаться на пути, чтобы не случилось. Да и врятли кто при такой видимости на него наткнется. На поверхность бурлящей лунки стали всплывать мешки с хлебом. Один, второй, третий – у Вани аж в горле пересохло от такой картины. Там, через полтора десятков километров люди ради них готовы были на все! Перед глазами снова всплыли измученные, изможденные лица – дети, женщины, старики! Зеленые глаза его Насти…

— «Ну нет, хоть что-то спасу!» — с вспыхнувшей яростью подумал парень, и вытянувшись, ухитрился подтянуть к себе один мешок. На воде он был легким, а вот на суше стал таким неподъемным, будто там не зерно было, а каменная глыба. Липкая изморозь стала колоть тело мелкими обжигающими иглами. Понимая, что надо немедленно продолжить путь, парень взвалил на себя мокрый груз и направился вперед по проложенной колее. Воду из сапог он вылил сразу, но размокшая кожа хлюпала внутри на каждом шагу. Сначала, от быстрого движения, она была даже теплой, но спустя четверть часа стала неумолимо остывать, а через час пути просто хрустела, словно смятый пергаментный лист. С телом было еще хуже. Тулуп остался в воде, а мокрая одежда почти сразу стала колом. Волосы ледяными сосульками застыли на ветру, и лишь сочившийся водой мешок не думал замерзать. Что только не делал с ним Иван. И на себе тащил, и по льду за собой волок, и вперед толкал. Часа через два, когда ночь стала едва светлеть и окружающий туман из черно – серого превратился размыто пепельный, молодой человек явственно почувствовал, что все – силы его на исходе. Холод почти сковал движения. Он прекрасно понимал, что надо бы оставить тяжелый груз и попробовать, превозмогая себя пробежаться, но сделать этого не мог. Как потом в глаза смотреть тем, кто ждет своей пайки, для них и этот мешок, как последняя надежда!

— «Как же Настя там. Откуда у нее молоко возьмется, если вокруг жрать нечего. А дите как же, их дите как! Нет надо идти, нельзя сдаваться, меня ждут!» — мысли путались, ноги едва переступали, тяжесть продолжала нарастать, будто на спине был не мешок, а целый бугор с их селом, с улицами и домами, с правлением и кирпичной школой, с садом, что за околицей… Веселая детвора бежит по пыльной летней улице, а навстречу им стадо коров возвращается с пастбища. У каждых ворот стоит хозяйка, встречая свою кормилицу. Вон теть Маня, а там теть Дуся, а там Верка самогонщица. А вот и мамочка, родная! Гладит их каребокую Рябинку по хребту, и ласково так приговаривает: Пришла, хорошая, гулена моя, заходи, я тебе водички студеной налила с устатку – то! Заходи Рябинушка, заходи! А батя сидит на крыльце и ложку новую стругает. У него самые красивые ложки на деревне были, почитай все соседи их ложками пользовались. С ним рядом Танюшка сестренка, внимательно так глядит, а сама куклу тряпичную качает. Солнце уже село, но свет не ушел. Его косые лучи тянутся по рогам Рябинки, по бате, по сестренке. В косяке входа неожиданно появляется бабуля. Совсем еще не старая, такая какой была, когда ему сказки на ночь рассказывала. Веселая, руки в боки, подол подоткнут под передник, будто полы мыла, а сама глядит строго, прямо на него глядит и говорит, грозя пальцем: Ты че удумал – то, а ну вставай, вставай тебе говорю! Рано спать – то рано! Мать то одна осталась, ей кто помогать будет! Я теперь не помощница. Сестра опять же, заступиться некому. Ты слышишь меня, вставай говорю, вставай! А Настя твоя как же? Еще не народила, а уже вдова! Мальца хоть пожалей, мальца – то!

Но Ваня ее уже не слышал, он полетел по серому туману куда — то вверх, пока он не кончился. А дальше к звездам, горящим на белом небе. Ему было так хорошо, так легко. Вот – вот взойдет солнце, и он полетит по ласковым его лучам туда, где нет холода, нет войны, нет голода! Но что – то тихое, едва заметное внезапно остановило его полет. Это был голос, песня, совсем не знакомая, не деревенская, но очень красивая. Сам не понимая почему, он ринулся на этот звук, словно ищейка по следу. Туман раздвигался, становясь обрывистым и прозрачным. Показался город. Тяжелый, огромный, серый, и почему – то совершенно безлюдный. Окна были темными, без электричества, но за ними чувствовалась жизнь. Измученная усталая жизнь! Ваня продолжал лететь на голос. Незнакомые улицы, дворы, подворотни. Наконец, он резко остановился у полуразрушенного дома с совершенно разбитой парадной и валявшейся рядом, искореженной табличкой «Балтийская 7». Иван полетел на самый верх к левому крайнему окну. Он чувствовал, что надо именно туда, и не ошибся!

За окном была его Настя! Она тяжело поднялась с кровати и обхватив руками большой живот прошла к примусу с кипятком. Достала из кармана теплого пальто тряпочку с завернутым хлебом, и поглядывая в окошко, стала отламывать по кусочку, запивая закипевшей водой. Она очень похудела, лицо совсем осунулось, но глаза как два зеленых бездонных озера по-прежнему горели совсем не грустными, а озорными огоньками. Ваня бросился к ней, хотел обнять, но любимая его не замечала, да и руки пролетали сквозь ее тело, словно через пустоту.

— Настя, Настя, я тут! – казалось его голос громовым раскатом разорвал тишину, но девушка лишь на секунду перестала жевать, и настороженно посмотрела по сторонам, а затем снова принялась завтракать.

— Вставай, говорю, вставай! – снова послышался голос бабки. – Вставай, Ванюша, внучек! Надо очнуться! Просыпайся!

— Неужто и впрямь живой! Ну точно заговоренный! – Услышал Иван в резко наступившей темноте.

— А руки – то и ноги совсем синие. Доктор, неужели отрежут?!

— «Я те отрежу! – услышал Ваня свой собственный голос, а затем открыл глаза.

Мир его принял какой – то нереальной белизной — простыни, халаты. Свет заливал просторную комнату с такими высокими потолками и огромными окнами, которых прежде Иван и вовсе не встречал. Седой врач устало похлопал парня по плечу и радостно хлопнув в ладоши, произнес: Вы у нас настоящий герой, молодой человек! Теперь надо также героически поправляться, а иначе кто же нам будет хлебушек возить. Отдыхайте, жар пройдет, жар не страшно, лекарство я вам дал. Лишь бы гангрена не началась, это самое страшное!»

— «Не доктор, он выживет, должен! Не зря ж я его нашел! Должен…» — перебил доктора рыжий Санька, водитель, который замыкал их колонну. – А я еду, туман падла ходу не дает, ну я и въехал в сугроб. Два часа буксовал, еле вытащил свою колымагу! Еду дальше, а там страсть! Двенадцать машин затопленных насчитал, их конечно не видно, только мешки плавают, а все равно жуть! Еду тихо, уже светает, может думаю кого подберу. Хоть кто – то же должен выжить! А тут мешок на дороге лежит, большой такой! Я на приказ плюнул, слез что б подобрать, а тут ты за ним! Свернулся клубочком, руки под голову положил, а сам белый с синевой, будто лед вокруг! Я мешок еле погрузил. Одно не пойму, как ты его пер – то! Потом тебя следом. Ты даже не шелохнулся, думал точно помер. А нет, чертяка, живой!

— Спасибо тебе, Сань! Поднимусь, с меня магарыч! Я ведь и вправду совсем помер, но видно нельзя мне сейчас. Рано пока! — Иван с трудом поднял обмороженную руку, и коснулся колена своего спасителя. – Просьба у меня к тебе, не откажи! Пройди сейчас на улицу Балтийскую, дом 7. Там по разбитой парадной, на верхнем этаже, слева, живет одна девушка. Это жена моя. Скажи ей, что я тут, сделаешь! – пальцы парня судорожно сжали руку соседа и замерли в ожидании. А тот практически не раздумывая, ответил: Точно выживешь, чертяка! Сам на краю, а все про баб думает! Сообщу я твоей крале, обещаю, найду! Ну отдыхай, отдыхай, готовься, а я пойду. Найти еще надо. Это хоть где, не знаешь?

Но Иван уже отвернул голову к стене, и провалился в легкий белый сон!