Метамодернизм (он же постпостмодернизм)

Что ж, вот мы и добрались потихонечку до этой темы. Сколько веревочке ни виться, а конец в руках. Исторически — это наиболее близкое к нам массовое явление, черты которого робко наметились в начале девяностых и уверенно сформировались к 2010 году, когда термин «метамодернизм» впервые прозвучал в эссе Тимотеуса Вермюлена и Робина Ван Дер Аккера «Заметки о метамодернизме». А уже через год вышел, как это водится, «Манифест метамодернизма» за авторством Люка Тернера:

1.Мы признаем, что колебания — естественный миропорядок.

2.Мы должны освободиться от столетия модернистской идеологической наивности и циничной неискренности его внебрачного ребёнка.

3.Впредь движение должно осуществляться путём колебаний между положениями с диаметрально противоположными идеями, действующими как пульсирующие полюса колоссальной электрической машины, приводящей мир в действие.

4.Мы признаём ограничения, присущие всякому движению и восприятию, и тщетность любых попыток вырваться за пределы, означенные таковыми. Неотъемлемая незавершённость системы влечёт необходимость приверженности ей, не ради достижения заданного результата и рабского следования её курсу, но скорее ради возможности нечаянно косвенно подглядеть некую скрытую внешнюю сторону. Существование обогатится, если мы будем браться за свою задачу, как будто эти пределы могут быть преодолены, ибо таковое действие раскрывает мир.

5.Всё сущее захвачено необратимым сползанием к состоянию максимального энтропийного несходства. Художественное творение возможно лишь при условии происхождения от этой разницы или раскрытия таковой. На его зенит воздействует непосредственное восприятие разницы как таковой. Ролью искусства должно быть исследование обещания его собственных парадоксальных амбиций путём подталкивания крайности к присутствию.

6.Настоящее является симптомом двойственного рождения безотлагательности и угасания. Сегодня мы в равной степени отданы ностальгии и футуризму. Новые технологии дают возможность одновременного восприятия и разыгрывания событий с множества позиций. Эти возникающие сети, отнюдь не сигнализирующие о его угасании, способствуют демократизации истории, освещению развилок, вдоль которых её грандиозное повествование может странствовать здесь и сейчас.

7.Точно так же, как наука стремится к поэтической элегантности, художники могут пуститься в искания истины. Вся информация являет почву для знания, будь то эмпирического или афористического, независимо от её правдоценности. Мы должны принять научно-поэтический синтез и информированную наивность магического реализма. Ошибка порождает смысл.

8.Мы предлагаем прагматичный романтизм, не скованный идеологическими устоями. Таким образом, метамодернизм следует определить как переменчивое состояние между и за пределами иронии и искренности, наивности и осведомлённости, релятивизма и истины, оптимизма и сомнения, в поисках множественности несоизмеримых и неуловимых горизонтов. Мы должны двигаться вперёд и колебаться!

Здесь необходимо пояснение: в данном случае термин «мета» происходит от Платоновского термина «metaxis», означающего колебание между двумя противоположными понятиями и одновременность их использования. Это не тождественно спекулятивной логике Гегеля, при которой тезис и антитезис в ходе столкновения разрушаются, порождая синтез того, что уцелеет от первоначального, поскольку в данном случае метамодернизм есть вполне самостоятельное направление, а не просто гибрид, образовавшийся из осколков постмодернизма и модернизма.

Если на момент появления термина «постпостмодернизм» ситуация была в духе «слово есть, а попы нет» (поскольку прогнозируемое явление только-только робко намечалось в виде отдельно взятых произведений отдельно взятых авторов), то в настоящее время метамодернизм уже широко представлен в литературе, архитектуре, изобразительном искусстве и музыке.

К предпосылкам для преодоления постмодернизма Вермюллен и Ван Дер Аккер относят как материальные (цифровая революция, размах террористической деятельности, военные конфликты, изменение климатических условий, финансовый кризис и т.д.), так и нематериальные категории (массовая культура, рыночная конъюнктура и т. д. и т.п.). Объявленные постмодернистские тенденции обретают новый смысл и новую форму. История продолжается после того, как был объявлен её «конец».

По сути метамодернизм — это оксюморон, совмещение противоположного; с одной стороны, он не принимает цинизма, нигилизма, морального релятивизма и деструктивности «насмешливого постмодернизма»; с другой стороны — не возвращаясь к «наивным идеологиям модернизма», при этом заимствует лучшее оттуда и оттуда. С одной стороны, — это возвращение к классическому искусству и универсальным истинам — вечному, светлому и доброму. С другой стороны, «просвещённая наивность» сочетается здесь с «идеалическим прагматизмом», «умеренным фанатизмом». Иными словами, — это колебания между полюсами: последовательность\непоследовательность; искренность\ирония; конструктивность\деструктивность; логика\абсурд; влечение\апатия; оптимизм\пессимизм, ясность\неоднозначность; целостность\расщеплённость; единственность\множественность и т. д.

Вместе с тем современные теоретики метамодернизма выделяют несколько ключевых моментов.

Во-первых, «кредонизм» (от латинского «credo»), под которым подразумевается реабилитация и возвращение идеалов, дискредитированных постмодернизмом.

Во-вторых, переход от виртуального к реальному: в наше время, в соответствии с постмодернисткими понятиями симулякров и гипперреальности, реальная жизнь то и дело замещается виртуальной, и дело не только в «экранном поколении», проводящем жизнь перед мониторами в соцсетях (симулякры доносились до людей тем или иным образом и до изобретения телевизоров, формируя наряду с реальной жизнью некую виртуальную действительность, в которой пребывало сознание человека), и метамодернисты не отказываются от цифровых технологий как нового уровня коммуникаций; но в данном случае мы имеем дело не с «Матрицей», в которой человек живёт, неспособный отделить иллюзию от вымысла, а с миром, в котором виртуальное чётко определятся, при этом признаваясь частью реальности. И если Магритт написал изображение трубки, подписав его «Это не трубка», поясняя, что изображение трубки не есть сама трубка (из неё нельзя прикурить, какой бы точной ни была иллюзия), то метареалисты отмечают: «Да, это не реально существующая трубка, из которой можно закурить, но это реально существующее изображение трубки, которое производит впечатление на зрителей и оказывает тем или иным образом воздействие на известную нам реальность. Это изображение может вдохновлять, его можно стереть, его можно продать. Это не тот объект, которому он подражает, но это другой объект, обладающий уникальным набором свойств, нехарактерных прототипу».

В-третьих, позиционирование относительно исторического контекста. В отличие от постмодернизма, как и ряда модернистских направлений, метамодернизм не противопоставляет себя исторически сформировавшимся классическим формам искусства, не стремится к эпатажу, провокациям и агрессивным претензиям на роль доминирующей культуры. Вместо этого он просто обогащает спектр традиционных средств искусства, признавая преемственность с классикой, несмотря на экспериментальность в поиске новых форм и средств выразительности, и планирует неконфликтно сосуществовать параллельно с традиционной культурой, постепенно, естественным образом, став частью классического искусства с учётом окраса своей эпохи.

В этом смысле концепцию метамодернизма можно рассматривать как описание, а не предписание: т.е. не в качестве движения, постулатам которого кто-то сознательно пытается следовать, а в качестве явления, представителями которого (сами того не ведая) оказываются многие люди, в творчестве которых наметился ряд характерных общих тенденций.

Что сказать в завершение? Как говорил Умберто Эко, постмодернизм (маньеризм, в тех или иных формах, будь то дадаизм или что-то иное) — искусство кризисной эпохи. В идейном вакууме люди начинают играть со смыслом и формой, попутно провозглашая цинизм, сарказм, иронию и провокационное ниспровержение ценностей, потому как, кроме вульгарности, непристойности и кощунства, в такой обстановке многим сказать больше нечего. Это прогнозируемая реакция. Но в какой-то момент людей начинает тошнить и от этого. Они видят, что даже если классическое искусство и не удержало человечество от глобальных кризисов, в нигилизме и деструктивности пользы явно не больше. И тогда они начинают сознательно обращаться к вечным ценностям: светлому, доброму, пусть и в обновлённой форме подачи.

И тут мне часто вспоминается известная притча: шторм вынес на берег рыб, а ребёнок ходил и бросал их обратно в воду; когда ему сказали, что он не сможет вернуть в море всех, он ответил: «Да, всех не смогу. Но для спасённой рыбки — смысл есть».