Рассвет придёт

Рассвет придёт

               Глава 1 

 Колыхались, полыхали жаркими солнечными лучами первые дни наступающего лета 1941 года. Раскалённый воздух маревом стелился над набирающими силу пшеничными колосьями. Только стрёкот кузнечиков тревожил эту бесконечную тишину. Жарко!
 Колька Морозов возвращался домой! Кажется, что и не было никогда ни трёхлетней разлуки, ни тряски в теплушке с далёкого Урала, ни напутствия начальника лагеря с пожеланиями честной жизни!
 Знал Колька, что не мог Женька Марчук после драки побежать с жалобой в милицию. Хоть и колхозный секретарь Женька, вожак комсомольский, но парень крепкий и честный. Да и драка-то было из-за местной красавицы, Дашки Климовой, которая светила своими карими глазками то одному, то другому. Вот и сошлись они в поединке поздним вечером на берегу речки Тумайки. Дрались по договорённости, до первой крови, по-мужски пожав друг другу руки перед боем. И когда Женька очутился на земле с разбитым носом, Колька, молча, подал ему руку, помогая подняться. На том и разошлись два поединщика на берегу тихой и спокойной речушки.
 А через два дня приехал за  Морозовым сотрудник из областного центра, дал возможность попрощаться с причитающей матерью и увёз его на долгие три года и от Женьки Марчука, и от красавицы Дашки. За избиение комсомольского секретаря, по анонимному доносу какого-то «доброжелателя», получил Колька свои три года лагерей. Статус «политического» дело не получило, потому что, как узнал Морозов, Женька сам бегал по следователям, доказывая необоснованность обвинения.
 Мать писала, что Марчук недолго потом продержался в колхозе. Ушёл куда-то на повышение. То ли в район, то ли в область. Первое время иногда приезжал к Дашке, а потом приезды стали всё реже, пока не прекратились совсем.
 Только не горевала Дашка Климова. Она вычеркнула из своей жизни обоих ухажёров, закрутив бурный роман с колхозным механиком Валерием Золотарёвым. 
 Местные бабёнки  прозвали его «Сопливчиком» за способность ежеминутно сморкаться в носовой платок, который постоянно почему-то оказывался чистым.
 Золотарёв переехал в Дашкин дом, и стали жить они семейной жизнью, лишь изредка появляясь на улицах посёлка. Только поздними вечерами часто звучала музыка из раскрытых окон дома, и пьяный Дашкин голос выводил мелодии из популярных фильмов.
 И вот сейчас Колька Морозов возвращался домой, в свой любимый колхоз «Красный Серп». И пела душа, истосковавшаяся по рукам заждавшейся матери! И с надеждой трепетало сердце, потому что всё страшное было уже позади, и впереди ждала прекрасная, полная приятных неожиданностей жизнь!

— Проходи, проходи! – председатель Антон Макарович Лужин показал Кольке на стул, — Рассказывай!
— О чём, Антон Макарыч? – Морозов сел и теперь смущённо ёрзал на стуле. 
— Это я так, для проформы!- подмигнул Кольке председатель.
— На работу вот…
— Обязательно, Коля, обязательно! Ты ж хороший механизатор, а я это помню! То, что было – забудем, будем считать недоразумением. Так ведь?
— Так, Антон Макарыч!
— Матушка как? Извелась тебя дожидаючись! Эх, Коля, хорошим мужиком твой батька был! Ладно, иди! Скажешь Золотарёву, я тебе «шестидесятку» даю! 
 Золотарёва Колька знал плохо. Виделись несколько раз раньше. Теперь вот он с Дашкой живёт! Перегорела любовь к первой красавице колхоза, вымерзла в глубоких снегах уральского лесоповала! Знать, и не было её вовсе. Видимость одна, да бравада мальчишеская! Вот и всё! 
 Золотарёв о Кольке уже знал. Встретил у ворот МТС.
Он с улыбкой поглядывал на загорелое Колькино лицо, оценивающе скользил взглядом по новой рубашке, купленной матерью по случаю приезда.
— Где так почернеть-то успел, парень? Иль на югах загорал совсем недавно? Я вот как не пытаюсь, никак загар не берёт!
 Кольке не понравилась его манера держаться эдаким деревенским простачком, хотя в глазах проскальзывала насторожённость и беспокойство.
 «Из-за Дашки! — подумалось Морозову,- Боится, уведу из-под носа! Живи, Сопливчик!»
 Сразу после Колькиного возвращения мать рассказала и про Дашу, и про механика Золотарёва.
 Механик достал платок из кармана, отвернувшись, смачно сморкнулся, и, как бы извиняясь, быстро сунул его назад.
  — Ладно, ладно! Не смотри так! Завтра с утра на «колёсник» сядешь, а дальше видно будет!
 Колька согласно кивнул головой, пожал плечами. Мол, мне всё-равно на какой! Потом по-блатному сплюнул сквозь зубы, развернулся на одном каблуке и вихляющей походкой вышел за ворота. Дорогой ругал себя. Что за мальчишество? Перед кем? Перед этим городским фраером? Дурак!
 Перед глазами всплыло лицо Сопливчика. Стоп! Колька даже остановился от неожиданно пришедшей мысли. А ведь тогда, на берегу Тумайки, он видел Золотарёва! Марчук не заметил, а он увидел! Тот шёл с удочками по берегу. Рассматривать некогда было, а сейчас Колька уверен – Золотарёв был! Так значит, он донос написал?! За что? Вот гад!
 Весь оставшийся день до вечера Морозова не покидала обида. Когда и чем он насолил Сопливчику? Ведь и не знались вовсе! Мстил за поруганную честь комсомольского секретаря? Глупо! Золотарёв не был ни комсомольцем, ни коммунистом.
«Ладно! – утешал себя Колька,- Поработаем, увидим какой ты!»
                        
 Песнями жаворонков да запахом полевых цветов напоминал о себе июнь, тёплыми дождями гасил невыносимую жару  полуденного солнца, грустными песнями девичьих голосов наполнял ночную прохладу берегов Тумайки!
 За неделю, что прошла после Колькиного возвращения, он так и не поговорил с Дашей. Лишь один раз увидел её в окне  дома, да и то, заметив Морозова, она быстро скрылась в глубине комнаты, успев задёрнуть занавеску. 
 Нет, так нет, решил Колька! И на этот раз окончательно освободился от застарелой в сердце вины.
 Работая в МТС, он внимательно наблюдал за Сопливчиком, замечая то, на что другие даже не обращали внимания.    Золотарёв посылал на работу не совсем отремонтированные трактора, из-за чего те постоянно ломались, слишком медлил с выдачей запчастей, которые приходили с опозданием и не той комплектации. 
 Каждый раз находились правдивые отговорки, убеждающие всех, что механик работает, не щадя сил и собственного здоровья. Люди верили!
 Только Колька видел, что Золотарёв слишком часто отлучался в город, возвращаясь нередко позже запланированного срока. Приветливый со всеми, он так и не сдружился в колхозе ни с одним человеком, кроме Дашки Климовой, но по приезду из области раздавал всем заказанные покупки, никого ни разу так и не пригласив в свой дом. 
 И всё-таки Колька встретился с Дашкой. Случайно, на улице. Шёл с работы, а она навстречу! Увидела Кольку, хотела повернуть, было, назад, да только не успела. Или раздумала, кто её знает!
— Привет! — Колька старался посмотреть в Дашкины глаза. Мол, расскажи, как так вышло? А она отводила взгляд в сторону и молчала. А потом вдруг случилось что-то! Посмотрела своими карими глазищами, улыбнулась своей белозубой улыбкой:
— А ты думал, как декабристка в Тьмутаракань поеду?! Под начальство ложиться буду, чтоб с тобой раз в месяц увидеться?! Нет уж, дорогой мой, уволь! С ярлыком жены уголовника все пути-дорожки закрыты! Ну что смотришь? Думаешь, стерва Дашка?! Стерва, да! Да пошли вы все, ухажёры!
 Толкнула Кольку плечом, опустила голову и пошла своей дорогой. Смотрел он ей вслед и думал: до чего же причудлива жизнь! Не случись той драки, ходили бы с Дашкой под ручку по колхозным улицам, гордился бы перед мужиками красавицей-женой и не знал бы сущность её женскую. Знать, уберегла судьба от неверного шага, хоть и опалила душу разлукой да болью на сердце!
 Так и продолжалась бы Колькина жизнь в колхозе, если б не случай. Как-то вечером отправился на поля. Вот захотелось воздухом подышать, в запах васильков окунуться, хоть тресни! Уже две недели прошло, как дома, а всё по-прежнему новым кажется, невиданным ещё. 
 Почти каждый вечер выходил то на берег, то в лес, раскинувшийся сразу за полями. Ходил, думал. Мать молча смотрела на эти его странности, только головой качала. А он и не рассказывал ничего. Некому! Друг единственный, Лёшка Тареев, в техникум учиться уехал, Дашка вот с врагом личным сожительствует, а больше ни с кем разговаривать не хотелось. Вот и гулял один вечерами, хоть и уставал частенько после работы. Другие по девчатам ходить мастера, на гармошке поиграть да песни попеть на завалинках, а Колька одиночество любил, тишину!
 И сегодня в поле потянуло. Солнце давно на закат ушло, небо темнеть начало. Завалился Колька в траву, носом к какой-то травинке прижался, закрыл глаза и затих. Хорошо!
 А потом внезапно шаги услышал! Шёл кто-то. Поступь тяжёлая и дыхание частое. Близко совсем. Осторожно приподнял голову.
 Через поле, сгибаясь под тяжестью заплечного мешка, в сторону леса шёл человек. Неподалёку шёл, поэтому Колька его сразу узнал. Золотарёв! Воровато оглядываясь, механик старался не шуметь и делал размеренные шаги, постоянно поправляя лямки, которые то и дело норовили соскочить с плеч. Оглянулся ещё раз и исчез в зарослях. Как будто и не было никого поздним вечером на этом тихом поле. Чего это он?
 Приближалась ночь, начинали стихать птичьи голоса и лес наполнялся своей, ночной жизнью. Стараясь не потерять силуэт Золотарёва среди чернеющих деревьев, Колька, пригибаясь к земле, осторожно отправился следом. Вон мелькнула за толстой сосной знакомая фигура! Колька притих, встал на колено. Хорошо хоть веток сухих почти не было, не трещали под ногами, не разносили по лесу присутствие человека.
 Механик остановился. Повернув назад голову, долго вслушивался в тишину. И только потом скинул с себя тяжёлый мешок, едва удержав его руками.
 «Запчасти тащит! – подумал Колька,- Что он их, продаёт что ли?!»
 А Золотарёв вдруг нагнулся, стал развязывать туго стянутый узел. Развязав лямки, протянул руку, и Колька увидел, как пласт земли поднялся вместе с золотарёвскими ладонями. От изумления он теснее прижался к дереву, стараясь сдержать участившееся дыхание. Что это?!
 Опуская руку в мешок, Золотарёв доставал какие-то металлические предметы и складывал их в тайник. 
 Уже догадываясь, Морозов различил в руках механика автоматный приклад и чуть не присвистнул. ППШ! Ну да, разобранные автоматы! Колька насмотрелся таких у конвоиров! Вот оно что!
 Опустошив мешок, Золотарёв снова закрыл крышку, ногами накидал сверху землю. Постоял, прислушиваясь, и быстрыми шагами отправился в противоположную от Кольки сторону. А тот, даже когда стихли шаги, ещё долго стоял в оцепенении, стараясь понять только что увиденное.
 …Июньские ночи коротки. Уже пробивалась тоненькой полоской заря, уже шелестел над взошедшими хлебами утренний ветерок, когда Колька Морозов возвращался домой. Теперь, после всего, что произошло, он твёрдо знал – Золотарёв враг! 
Скорее всего, немецкий  шпион! Не зря твердят во всех газетах, что враг не дремлет! Но зачем ему оружие? Вражеские шпионы действуют скрытно, незаметно. Ладно, нож или наган, но автоматы!? Для чего? Куда идти, кому рассказать? Да и поверят ли бывшему заключённому? Вот если б самому привести агента,  да ещё со связкой оружия – тогда да!
 С утра, придя на работу, Колька не увидел Золотарёва. Венька Степанов сообщил, что механик рано уехал в город. Был какой-то смурной, как не выспавшийся.
 « Что ж за дела у тебя в городе? – гадал Морозов,- К кому ездишь?»
Запретив себе подходить к тайнику, Колька всё же приметил место, в надежде сдать оружие органам государственной безопасности, как только схватит Золотарёва на месте преступления. Они-то развяжут ему язык!

 Комиссар госбезопасности третьего ранга Ракитин стоял у окна. Болела голова. Сверху сыпались звонки один за другим, требовали данные на агента Абвера, действовавшего на территории колхоза «Красный серп». Данные были. Тем более в приграничной территории все новые люди вызывали интерес органов безопасности.
 В середине июня 1941 года никто из чекистов уже не сомневался, что приближалась война. Не  знали, когда это случится, но то, что она близко – чувствовали все.
 Колхозный механик Золотарёв, он же штурмбанфюрер Пауль Генце, был на «крючке». Несколько раз в месяц его радиостанция выходила в эфир. 
  Её пеленговали, над отправленными им донесениями работали лучшие шифровальщики управления. Было ясно, что агентура готовит базу для вражеского десанта. Диверсанты имеют задания действовать по команде Абвера: рвать линии проводной связи, убивать командиров Красной Армии, сеять панику… И ещё: расквартированная в нескольких километрах от колхоза "Красный серп" воинская часть на полигоне проводила испытания новейшего танкового прицела. Это тоже не могло пройти мимо агентов Абвера.
 Золотарёв ждал связника для уточнения начала операции. А вот что планировалось дальше, никто не знал.
— Пётр Васильевич, вызывали? – В дверях стоял майор государственной безопасности Сенкевич.
— Проходи, Сергей Константинович! Жду!
— Что по Золотарёву? – спросил комиссар, показывая Сенкевичу на стул.
— Прибыл сегодня в город. Сразу посетил явочную квартиру. Пробыл в ней часа два. Потом долго плутал по городу, проверяя слежку. Ничего не заметив, зашёл в кинотеатр «Родина». В данный момент находится в Доме колхозника. Вероятно, к вечеру будет возвращаться домой.
— Явка, под наблюдением?
— Так точно!
— Когда же планируют операцию? Это сейчас самый главный вопрос. И как планируют перебросить десант.
— Пётр Васильевич, думаю, насчёт переброски более-менее понятно. Скорее всего, планер.
— Да, наверно! А вот есть ли у нас время, майор?
— Вы имеете ввиду…
— Да, Сергей Константинович, до начала!
 Сенкевич встал, подошёл к окну, встал возле Ракитина:
— Капитан Котов просит разрешения форсировать операцию, отправив к Золотарёву нашего агента.
 Комиссар долго молчал, глядя на спешащих внизу по своим делам людей, вслушивался в бравурный марш, несущийся из репродуктора. Самое страшное сейчас то, что никто ведь и не подозревает, что всё это скоро закончится.
— Ну что ж, — Ракитин вздохнул,- Пусть посылает своего человека! Тем более, что времени у нас почти не осталось…

 Видел Колька в своей жизни красивых женщин! И на Урале, и в областном центре. 
 Бухгалтер Глаша Федотова была хороша, Дашка Климова слыла первой красавицей по всей округе. Но, что б такую!
 В колхоз приехал новый агроном. Вернее, агрономша. Только вчера  приехала, а сегодня все колхозные бабы уже обсуждали наряды этой городской барышни, мужики с интересом смотрели ей вслед. Антонина Панина успела перезнакомиться со всеми в полеводческой бригаде, в правлении она сразу стала своим человеком.
 Несколько раз забегал Золотарёв. Он принёс Антонине большой букет полевых цветов. Вставляя в разговор свои остроумные шутки, всё время пытался заглянуть в её голубые, наполненные летней свежестью глаза.
— Антонина Петровна, голубушка, Вам очень понравятся наши танцы на берегу! Ей, ей! А какие песни тут поют! Кстати, приглашаю посетить нашу скромную избушку. Мы с женой будем очень рады видеть Вас как-нибудь вечерком у себя! Не откажите!
 Только Колька Морозов не увивался за этой женщиной. Красивая? Да, но вряд ли обратит она свой взор на какого-то тракториста! Да ещё судимого! А раз в друзьях у неё будет Золотарёв, тем более о каких-то симпатиях не стоит вести и речи!
 Золотарёв ещё несколько раз бегал к своему тайнику. Только уже пустой. Колька незамеченным провожал его до леса, ждал в овраге, пока он будет возвращаться назад. Что тот делал там всё это время, Морозову было не понятно. Но оружие он больше не проносил. Колька уже и подумывать начал, взаправду ли он видел разобранные автоматы. А то, что механик враг и что-то замышляет, в этом он не сомневался!
 Колька Морозов шёл по улице своего родного колхоза и думал: ну, почему некоторые люди не хотят жить по-человечески? Почему не хотят, как все, радоваться жизни? Ведь есть в ней одна очень интересная вещица — тайна будущего. Какое оно будет, что в нём произойдёт? Но самое важное, что только от тебя зависит, по какому руслу потечёт твоя дальнейшая жизнь!
— Коля!
 Морозов вздрогнул от неожиданности.
 Из-за дома вышла Даша. Она как-то осторожно подошла к Кольке, виновато опустила глаза.
— Ты вправду меня забыл?
— О чём ты? – Колька пальцами поднял Дашин подбородок.- Что у тебя приключилось?
— Ничего. Только душа болит. Коль, отойдём за дом! Не хочу, чтобы нас видели.
 Они зашли за угол какого-то дома. Даша прислонилась к стене, долго смотрела Кольке в глаза:
— Коль, ты только выслушай меня, ладно?
Морозов удивлённо смотрел на растревоженное Дашкино лицо:
— Ну, говори…
— Вчера в гостях агрономша была! Валера как-то особенно шутил, как бы юлил перед ней. Даже противно стало!
— А что ты хотела? Новый человек в посёлке, к тому же красавица!
 Колька вспомнил лицо агрономши, её удивительно красивые глаза:
— Мне, например, она тоже понравилась!
— Коля, хватит! – Дашка готова была расплакаться,- не добивай, пожалуйста! Я и так наказана до гробовой доски!
 Пытаясь взять себя в руки, она отвернулась. Всхлипывая, теребила поясок платья.
 Колька не успокаивал. Перед ним стояла женщина, ради которой он когда-то был готов на всё. Это она приходила к нему во снах. И в этих снах он защищал её от всевозможных опасностей и бился с неведомыми врагами! Он знал наизусть каждую её клеточку, каждую интонацию голоса! Но в один миг всё закончилось – она его ПРЕДАЛА. Уже на суде Колька понял это. Не получив за три года ни одного письма, он даже удивился своему отношению к Даше. Это было РАВНОДУШИЕ.
— Знаешь,- Дашка уже успокоилась,- я не жаловаться к тебе пришла! Про Валеру сказать хочу. Странный он какой-то! На людях, вроде, весёлый такой, приветливый со всеми. А дома молчит всё больше. Уходит и приходит, ни слова не говоря. И, знаешь, я у него карту видела!
— Какую карту?
— Обыкновенную карту. Он там точки какие-то ставил. Думал, что я сплю и не вижу. А сам сидел на кухне и ставил. Странно всё это! Только спросить у него не могу. Боюсь!
— Лучший мужик в деревне, сама выбирала! Слышал ваши песни из окошка!
— Коля!
— Ладно, Дашка, иди домой! Разберёмся! Скорее всего, показалось тебе!
— Эх, ты!
 Дашка, укоризненно взглянув в Колькино лицо, снова всхлипнула, и от бессилия махнув рукой, побежала вдоль забора на соседнюю улицу, вероятно, уже пожалев об этой встрече!

 Колька спрыгнул с подножки, пнул ногой тракторное колесо. Порядок! Сейчас домой. Почему-то захотелось поудить рыбу. Несколько дней не был на берегу Тумайки, а словно вечность прошла!
— Морозов, подожди!
 К нему подходил Золотарёв. Ещё не доходя, по привычке сморкнулся в платок:
— Что на ферме? Привёз навоз?
— Привёз.
— Слушай, Морозов!- Золотарёв на секунду замялся, — говорят, тебя тут… с моей женой видели. К старым связям потянуло?
— Чего?!
— Не дёргайся, щенок! Не дорос ещё! 
 Лицо механика изменилось. Из сощуренных глаз лилась такая ненависть, что Кольке захотелось  врезать кулаком в это ненавистное лицо, но он сдержал себя. Нельзя! Слишком мало я о тебе ещё знаю, гад! И вместо этих слов произнёс:
— Случайно встретились….
 Но Золотарёв уже взял себя в руки. Перед Колькой снова стоял добродушный улыбчивый человек. Ничто не говорило о его секундном срыве.
— Вот что, Морозов! Ты поскромнее веди себя с чужими жёнами! Не дай бог, беда какая случится! Давно ли из тех краёв? Недолго и вернуться!
— Думаешь? Какой же ты уверенный в себе, начальник? Не боишься об меня зуб сломать?
— Ишь, ты! – Золотарёв удивлённо посмотрел на Кольку,- Голос прорезался? Ну-ну….
 Потом развернулся и спокойно пошёл к ремонтной бригаде, обступившей один из тракторов.
 Колька усмехнулся ему вслед и отправился домой. Недолго тебе осталось, вражина! Возьму тёпленького, тогда узнаем, кто кого!
 
  Жизнь в «Красном Серпе» текла размеренно и спокойно. Минула половина июня. Всё также несла свои неспешные воды Тумайка. Вот, может, за это спокойствие и облюбовала её берега колхозная молодёжь! До утра, до самых первых петухов, разносился прохладным ветерком по поселковым улицам задорный смех, вперемежку с переливистой игрой бравого гармониста, а где-то вплеталась в это веселье одинокая девичья песня и долго  потом вилась утренним туманом над просыпающимися лугами. 
 У председателя появился новый шофёр. Прежний слёзно просил отпустить его в район к давно болеющей сестре. Хоть на месяц. А тут к Витьке Поспелову  приехал приятель с Дальнего Востока. Служили вместе на флоте. Вот и устроился временно по Витькиной протекции на председательскую машину. Звали его Сергей Фролов.
 Ничего себе парень. Весёлый. На добродушном лице особенно выделялись живые, наполненные жизнью, глаза.
Но что-то не нравилось Кольке в этом парне. Думал Колька, думал, а потом понял – взгляд! Именно в этих глазах, вкупе с весельем и азартом, сочетался ещё и пытливый, оценивающий взгляд! Неприязнь к нему добавило ещё и то, что как-то очень уж быстро сошёлся этот Сергей с механиком Золотарёвым. Морозов часто видел их вместе в МТС, о чём-то спорящих. Поспорят, пожмут друг другу руки и разойдутся.
 А потом встретил Сергея с Антониной Паниной, с новой агрономшей, так же приехавшей недавно. Председатель  выделял машину в её пользование, и они с Фроловым часто выезжали в поля. Колька при случае старался попасться Антонине на глаза, проходил мимо, на блатной манер снимал перед ней свою кепку и, дурачась, кланялся в пояс, как бы уступая дорогу. Она с улыбкой проходила мимо, бросив на ходу неизменное «спасибо».
 А Колька мучился за свою глупость, надеясь потом извиниться, но при встрече начиналось всё сначала, и не было сил заговорить с Антониной по-человечески. Потому что съедала Кольку невесть откуда взявшаяся ревность за дружбу её с Золотарёвым, а теперь и новым водителем Сергеем!
 Молодость…. Если б только можно было знать, что ожидает нас впереди! Счастье ли, беда ли…. 
 Только на берегу речки да в поле дышалось хорошо Кольке! Ласкал слух шелест вод Тумайки, аромат хлебных полей пропитывал лёгкие, и это был запах родины, который никогда не спутаешь ни с каким другим!
 Золотарёв, казалось, не обращал больше на Морозова никакого внимания. По-прежнему доносилась из окна  дома Дашкина песня, слышался смех очередного «нужного» гостя, будь это проверяющий из района или просто какой-то знакомый, заглянувший из области. После полуночи всё стихало. Наутро гость покидал «Красный Серп», а Золотарёв появлялся в МТС сосредоточенный и серьёзный, делал «разнос» подчинённым по разным пустякам, а потом закрывался в своей каморке, и одному богу известно, чем там занимался механик до окончания рабочего дня.
 А сегодня вечером встретил Колька в поле Сергея, председательского шофёра. Надеялся увидеть Золотарёва, пробирающегося в лес, а появилась Сергей, как раз из леса, только с противоположной стороны от тайника. Он был без машины. Какой-то задумчивый.
 Интересно! Кто же такой, этот недавно прибывший парень? Водит дружбу с Антониной, общается с Золотарёвым, с вражеским агентом, а то, что он является таковым, Колька не сомневался!  Вдруг не случайно приехал в «Красный Серп» этот компанейский Сергей Фролов? Вдруг прибыл из-за кордона помощник Золотарёва для проведения каких-нибудь диверсий? Хотя, какие диверсии в колхозе? МТС взорвать? Смешно!
 В секунду пролетели все эти мысли в Колькиной голове, пока Сергей подходил к нему, проводя руками по спеющим колосьям.
— Здорово!
— Привет! – Колька мотнул головой в знак приветствия.
— Чего хмурый такой? На вечер посмотри. Какой же тихий и прекрасный вечер! Чуешь?
— Конечно. Ты, вижу, тоже не прочь в одиночестве побродить! – Колька, не ожидая ответа, пошёл к дороге. Сергей усмехнулся и зашагал следом.
— Да успокойся ты, чертяка! Чего на меня косишься? Знаешь, в  море кроме команды никого ведь нет: корабль, море и экипаж. Утром, днём и вечером одни и те же лица. Друзья, конечно, многие, но только всё нового хочется.
Сходишь на берег, а вокруг столько всего хорошего! И деревья, и девушки, и море как-то по-другому с берега смотрится. Понимаешь? Обалдевший, начинаешь говорить и говорить о всякой чепухе. Словно, пытаешься наговориться всласть! Вот и осталась привычка. Ты уж не обижайся!  
— Да нет, не обижаюсь! – Колька с интересом посмотрел на Сергея.
 Они шли вдоль хлебов навстречу приближающемуся закату и говорили, говорили…. Забыл Колька о своих недавних подозрениях, о своей неприязни. Чем-то зацепил его этот парень. Может, откровенностью, может, добрым словом….
Всплывал в разговоре и Полярный Урал, и перестуки теплушек, и любовь неразделённая.
— А Тоня как же? – вдруг встрепенулся Колька, — С ней у тебя как?
 Снова болью накатила прятавшаяся в груди ревность, снова в горячую волну окунулось лицо, и стали уходить в сторону откровенный разговор и появившаяся, было, симпатия. Снова подозрение пало на председательского шофёра, и внезапное появление из леса, и слишком откровенные воспоминания из своей личной жизни!
— Ладно, пора мне!
 И Колька, уже не слушая ответа, махнул Сергею рукой, засунул руки в карманы своих широченных брюк и, посвистывая немудрёную мелодию, пошёл в посёлок. Сергей смотрел ему вслед, недоумённо качая головой.
 А на следующий день пропала Дашка. С утра пошла на ферму и не дошла. Золотарёв сам тревогу поднял. Бегал по Дашкиным знакомым, выспрашивал, высматривал. Увидел подъехавшего на ферму Кольку. Подошёл, склонив голову, исподлобья долго смотрел прямо в глаза. «Ты, Иуда!» — прошептал сквозь зубы и пошёл, не оборачиваясь.
 Да, нет! Чувствовал Морозов, что неспроста Золотарёв стал таким активным. Подозрение от себя отвести хочет, факт! Опять же,  дружба с председательским шофёром! А Антонина, она ведь тоже иногда хаживала в их  дом?!
 От мыслей кружилась голова. Но только вот сердце Колькино ни разу не почувствовало потерю, ни разу не заныло от невыносимой боли, не защемило! 

— Ну, что у нас с резидентом? – комиссар Ракитин, оперевшись руками на стол, не мигая, смотрел на майора Сенкевича. Тот стоял навытяжку с папкой, в которой хранились известные только ему сведения.
— Присаживайся, Сергей Константинович, докладывай!- комиссар показал на стул.
— Докладываю, Пётр Васильевич! Вчера, девятнадцатого июня, пропала сожительница Золотарёва Дарья Климова. Девица двадцати трёх лет, работала дояркой колхоза «Красный Серп». А сегодня утром её тело обнаружили в речке местные пацаны, которые ловили рыбу. В утопшей опознали тело Дарьи Климовой. Подозрение пало, было, на местного тракториста Николая Морозова, но наш сотрудник, внедрённый в окружение Золотарёва, сомневается, что этот парень причастен к убийству. Да, да, скорее всего, её уничтожили, как ненужного свидетеля. А вот что она видела, непонятно. В колхоз собирался выехать следователь, но я попросил подождать немного, хотя бы сутки.
— Этих суток у нас, к сожалению, уже нет…, — Ракитин задумался, — Кто такой Морозов?
— Недавно из заключения. Попал так, по глупости. Драка. Кстати, из-за той же Дарьи Климовой.
— Что родные Климовой?
— Отец погиб при пожаре в тридцать пятом. Горели хлеба.
А мать умерла через год. Не перенесла потерю мужа. Так и жила Климова одна  в родительском доме, пока Золотарёв не появился!
— Связник объявился?
— Так точно! Ведёт себя вызывающе, заводит нужные и ненужные знакомства. Понятно, что хочет быть своим человеком в колхозе!
— Штурмбанфюрер Генце…. Штурмбанфюрер…. Значит, так! – Комиссар Ракитин резко поднялся, вышел из-за стола и подошёл к висящей на стене карте.
— Сегодня двадцатое… — как бы про себя проговорил комиссар, но обращаясь к подошедшему майору Сенкевичу.- Пора заканчивать игру, Сергей Константинович! Мы не можем допустить высадки вражеского десанта на нашей территории. Представляешь, как это будет выглядеть? В мирное время… и немецкие диверсанты в нашем тылу! Тут уж не только наши головы полетят!
— А долго ли оно ещё мирным будет, товарищ комиссар третьего ранга?!
 Комиссар резко повернулся к майору:
— В том-то и дело, что оно почти уже не мирное!
— Думаете…- Сенкевич замялся.
— Не думаю, товарищ майор, знаю! Вопрос нескольких дней! Давайте команду Котову – пусть начинает операцию по обезвреживанию резинтуры!

 Посмотрит Колька издалека на Антонину, вздохнёт порой и пойдёт своей дорогой. Красивая девка, ничего не скажешь! Гордо ходит по улице, на городскую похожа!
В поле только по делу разговаривает, никаких хиханек-хаханек. А так своя, вроде, весёлая!  
 То с Золотарёвым словом перекинется, то с Сергеем разговаривая, в кулак прыснет. А на Кольку никакого внимания, как будто и нет его вовсе рядом. Может, и правильно. Для чего?! Не бьётся сердце, не колышется душа, как когда-то по Дашке!
 Колька нахмурился. Бедная Дашка! Кто ж тебя так, девонька?! То ли утопил, то ли мёртвую уже в речку бросил?! Золотарёв, гад! Только вот следователь что-то не едет из города. Уже должен был быть. Ничего, приедет, разберётся во всём! И до механика доберётся! Хоть у того всё продумано, всё рассчитано! Да  вот тогда не уследил он Кольку, не приметил, когда тайник открывал! 
 Пятница сегодня! Еле выпросил у председателя выходной. Крыша в родительском доме обветшала совсем. Пока страда не началась, ремонтировать надо. Пошёл навстречу Антон Макарыч! 
 Вот и сидел Колька на «коньке», вгонял гвозди  размеренно, с одного маха. 
Благо, доски мать ещё до его приезда приготовила. Опять же, председатель помог!
 Хорошо наверху! Весь колхоз, как на ладони. Ну, пусть не весь, но всё-равно красиво! Вон Тумайка вьётся, то скроет свои берега за домами, то снова покажет! А вон тётка Пелагея куда-то отправилась! А там ребятишки в садочке  играют! А это…
 Золотарёв спешил. Было видно, что не хотел он быть замеченным, встреченным кем-то из колхозников. Вдоль заборов проскочил на окраину, втянул голову в плечи и направился по полевой дороге. В полях работников не было, поэтому там он расслабился, но всё-равно оглядывался. Явно, что торопился.
 Морозов уже знал куда. Быстро слез с крыши и, как в прошлый раз, пошёл следом. 
 И когда среди хлебов мелькнула золотарёвская голова, Колька знал верную дорогу и поэтому не боялся потерять механика из виду. Из-за того же дерева видел, как Золотарёв поднял крышку, достал чемодан и стал его разворачивать. Даже когда надел наушники, и в ближайшие заросли лесной малины понёсся тихий, едва слышимый звук морзянки, Колька не удивился. Что-то подобное он ждал и потому так легко принял решение!
 Колька не успел коснуться Золотарёва! Уже в прыжке на него сбоку навалилось что-то тяжёлое, сбило с ног. Кем-то придавленный, Колька всё же увидел, что на поляну выскочила… Антонина! Только почему у неё в руках пистолет?! Человек, подмявший Морозова откатился в сторону. Совершенно ничего не понимающий Колька узнал в нём Сергея.
 Но не успела выстрелить агрономша, запоздала на какую-то долю секунды, и выстрел Сергея заставил её споткнуться, замереть. Не выпуская из рук свой маленький пистолетик, Антонина медленно опустилась на землю, удивлённым взглядом посмотрела на собравшихся мужчин. "Что это? Как так случилось?» — читалось в её уже мутнеющих глазах.
 Золотарёв использовал свой шанс. Он вскочил и побежал вглубь леса, ломая ветки, перескакивая через валёжины, пытаясь скрыться в спасительной чаще.
— Будь здесь! – успел крикнуть Кольке Сергей и, вскочив, не оборачиваясь назад, бросился за механиком.
 Морозов смотрел на агрономшу, всё ещё не веря в случившееся. 
 Она сидела, прислонившись спиной к молодой сосёнке. Смотрела на Кольку и шевелила губами.
— Ты о чём, Тоня?
На коленях, ещё не придя в себя, он приближался к Антонине:
— Ты только успокойся! Это недоразумение! Там разберутся! – Колька говорил ещё какие-то слова, но даже сам не осознал их смысл.
— Ging weg, Schwein! ( Пошёл прочь, свинья! нем.) — агрономша подняла свой пистолетик. Она тяжело дышала, воздух со свистом вырывался из расплывающегося пятна на цветастом платье, и только глаза ещё жили. Это были уже другие глаза, глаза, которые возвращали Морозова в действительность, — Ging weg!
 Он успел ещё вскочить, но больно ударило в грудь и сразу ослабли ноги. «А разве так убивают?!»- ещё успел подумать Колька. Уже оседая на землю, он видел, как к ним бежали люди в военной форме, как кто-то из них наклонился к Антонине, и потерял сознание.

По коридору областной больницы шёл офицер госбезопасности с двумя эмалевыми квадратами в петлицах. За ним еле поспевал дежурный врач, и медсёстры, встретив их в коридоре, провожали удивлёнными глазами. К кому это? Или за кем? 
Они подошли к одной из дверей в палату и остановились.
— Дальше я сам, доктор! – военный с просьбой во взгляде обратился к врачу.
— Да, конечно, конечно! Только прошу Вас…
— Я знаю, доктор!- офицер толкнул дверь.
 Колька лежал под одеялом, укутавшись до головы. Болело в груди, но опасности для жизни уже не было. Так сказал врач. Если не шевелиться, то было совсем терпимо. В окно заглядывало июньское солнце, может, потому так хотелось к себе, в «Красный Серп». Приехала мать, но сейчас её отправили отдыхать, предупредив, что к сыну придут из органов «для выяснения всех обстоятельств дела».
— Сутки прошли, а ты всё дрыхнешь! – офицер с улыбкой подошёл к кровати.
— Серёга! – радостно и удивлённо прошептал Колька.
— Позволишь? – и Фролов, не дождавшись ответа, присел на краешек кровати,- Больно или нет, спрашивать не буду. Сам знаю – больно! Вот что мне скажи: как же ты, друг мой Николай, под пулю попасть успел?!
— Да я…
— Ладно, молчи! 
 Сергей поднялся.
— Ты, вроде, как бы жизнь мне спас? – Колька тоже пытался улыбнуться, но улыбка получилась не совсем радостной.
— Вроде как…. Только ты, брат, чуть всю операцию нам не сорвал! Так вот!
 Колька виновато насупился:
— Я ж думал, что это ты…
— Ладно!  Пойду! Ты выздоравливай, давай! Такие герои сейчас, ох, как нужны!
 Фролов направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда услышал:
— Золотарёва взяли?
Сергей обернулся:
— Взяли, Коль, взяли! Только сам понимаешь, много я тебе сказать не имею права… 
— Скажи только: он Дашку?
— Нет. Антонина.
— Как она??
— Нет её! Да и не Антонина это вовсе, понимаешь? Оберштурмфюрер Эльза Фляйшер. Так вот!
И уже открыв дверь, ещё раз добавил:
— Ты выздоравливай!
— Увидимся ещё?
— А этого, брат, я тебе уже обещать не могу! – Сергей  вздохнул и вышел в коридор.
 

                           Лето — время пионерских слётов,
                           Тишина в отложенных делах,
                           Но уже на взлётке самолёты
                           С чёрными крестами на крылах.

                           А в театре ставят "Дон Кихота",
                           У реки лишь шелест камыша,
                           Но уже немецкая пехота
                           Движется к границе не спеша.

                           
                        
                           А рассвет всё кажется бескрайним,
                           И жарой земля утомлена,
                           Но никто не знает утром ранним,
                           Что так близко подошла война.

                           А беда с безумными глазами
                           Возродиться в солнечных лучах,
                           И промочит женскими слезами
                           Гимнастёрки на мужских плечах...


              Глава  2

 Над израненной, покрытой, как оспинами от артиллерийских воронок земле, поднимался туман. Из какого-то далёкого, чудом уцелевшего болота, слышалось кваканье неразумных лягушек и казалось, что не было вокруг страшнейшей войны в истории человечества!
 Туман поднимался медленно, осторожно, как бы боясь разбудить и обдать сыростью небольшую группу людей, спящих вповалку возле своих таких же израненных, как и земля, орудий.
 Возле каждого орудия не спало только по одному человеку. Они беспрестанно всматривались в свои бинокли в сторону противника, но туман, густой и серый, безжалостно закрывал сектор обзора, и наблюдающие, то и дело, чертыхаясь, постоянно протирали глаза.
 Утро сорок третьего года.… Одно из тысяч беспокойных и непредсказуемых.
 Сержант Морозов тоже не спал. Прислонившись к лафету, он мысленно уносился на берега своей любимой Тумайки, где когда-то бродил ночами, переполненный обидой и терзаниями от предательства, трусости и несправедливости. Всё это ушло с первыми залпами войны, а вот, идиш ты, не даёт покоя человеческая память, тревожит горестными воспоминаниями о невозвратных потерях в тогда ещё мирной, беспечной колхозной жизни.
 Колька тревожился о матери. Как она там одна? Слава богу, дом подремонтировал!
 Мысли прервал голос, донёсшийся шёпотом из окопа, но так хорошо слышимый в туманной тишине наступающего утра:
— Товарищ сержант! Товарищ сержант!
— Слышу, слышу! – Морозов привстал на колено, — Что там?
— В штаб срочно! Командир полка вызывает!
— Ясно!
 Что-то случилось, иначе, зачем полковнику Широкову понадобился какой-то сержант, коих десятки в полковых девизионах? Колька вздохнул и полез в окопы.
 Когда перепачканный и не выспавшийся Морозов появился в штабе, было часов девять, и дежурный, не спрашивая, показал на дверь кабинета.
 Штаб располагался в заброшенном, но добротном ещё доме.  Потрескавшаяся дверь и сама комната командира мало походили на кабинет, но так было надо, так было удобнее!
— Товарищ полковник!
Широков жестом остановил Морозова:
— К тебе, сержант, тут из Особого отдела дивизии!
 Возле зашторенного окна стоял военный. Он встрепенулся, словно отбросил в сторону какие-то мысли, и, повернувшись, внезапно улыбнулся.
— Серёга! – встрепенулся Морозов, двинулся было навстречу, но увидев на плечах гостя полковничьи погоны, осёкся, приложил руку к козырьку, — Товарищ…
— Ну, что ты! 
Полковник Фролов, крепко пожимая Колькину руку, то и дело довольно всматривался в его лицо, а потом, прижав к себе, негромко произнёс:
— Вот я тебя и нашёл, брат!
… Гнулись к земле потяжелевшие травы. От шума, от гула, от копоти.    Ложились на землю под тяжестью вражеских подошв, гибли от рваных гусениц фашистских танков. Готовые плодоносить, они не успевали выносить семена и засыхали надломленные, посыпанные пеплом деревенских пожарищ, а то и сами горели в пламени страшных кровавых боёв.

 Всю жизнь человеческую можно разделить на мгновения, которые иногда яркой искрой впиваются прямо в сердце и, оседая в памяти, надолго остаются в ней тёплыми и радостными воспоминаниями.
 Колька обрадовался встрече с Фроловым. И ещё как обрадовался! 
 В нескольких километрах отсюда громыхала война, массивные накаты землянок сотрясались от разрывов фашистских снарядов и, нет — нет, а какая-нибудь шальная пуля обрывала  солдатскую жизнь. Внезапно, исподтишка! Чирк! И нет чьего-то отца, брата, сына… 
  — Серёга, я ведь догадываюсь, что не просто для встречи тебе понадобился!
 Уже два часа бродили они с Фроловым по улицам этой деревеньки. Мимо проезжали санитарные грузовики с ранеными, проходили небольшие группы новобранцев, которые с уважением посматривали на опытных фронтовиков, стоящих у сохранившихся плетней. Те с независимым взглядом курили самокрутки, изредка бросали взгляды на молодёжь и сочувственно смотрели вслед. Кого-то из них снова ждал фронт, кого-то полная демобилизация. Без рук, без ног, с пробитыми пулями телами, с разорванными в клочья и искалеченными душами…. Война.
— Ты ведь помнишь, Коль, как Золотарёв в городе частенько пропадал? Ну, тогда, в сорок первом перед войной?
— Забудешь разве! – Колька даже поёжился от воспоминаний.
— Так вот, нам ведь не удалось тогда раскрыть полностью  агентурную ячейку. Взяли, конечно, многих, но… не всех! Жаль, что с ликвидацией Эльзы Фляйшер потеряли нить к диверсионным группам!
— Так ведь Золотарёва арестовали! Неужели молчит до сих пор?
Фролов хмыкнул и отвёл в сторону глаза:
— Понимаешь, в чём дело… 
Колька понял:
— Ушёл?
— То-то и оно! На следующий день ведь война началась, в тыл переправить не успели. Налёт авиации, паника, ну и…
— Ясно.
Хотелось спросить: я-то зачем нужен, Серёга? Что может сделать простой сержант для поимки опытного вражеского агента? Пытался однажды, да то ли глупость подвела, то ли самоуверенность глаза застила!
Фролов опередил:
— Нужен ты нам, Коля, очень нужен!
— О чём ты, Серёга?
— А о том, что решением командования дивизии ты направляешься  в распоряжение органов безопасности на неопределённый срок для выполнения особо важного задания государственной важности.
— Я догадался, как только тебя увидел…
— Значит, неожиданностью для тебя это не стало!
 Они ещё долго бродили по пыльным улицам и говорили, говорили…. Колька ясно понимал, что в полк уже не вернётся, что впереди его ждала  неизвестная, полная неожиданностей жизнь, в которой снова появился ненавистный ему Золотарёв. Понимал и то, что для него начиналась другая война, более жестокая и ненавистная, где в каждом обыкновенном, иногда даже улыбчивом лице, виделся враг. И это испытания надо было тоже пройти!
« Ещё не раз встретимся! — пожал на прощание руку полковник Фролов, — Вот такие сюрпризы  иногда преподносит  судьба, Коля!».

 В солнечный полдень, жмурясь от яркого июльского солнца, по просёлочной дороге в направление колхоза «Красный Серп» шёл человек. Кое — где колосились островки засеянной ржи, слабый ветерок гулял по придорожному лесу, шевеля листьями на ветках, наполовину срубленных снарядами да пулями, берёз. Из полумёртвых стволов выползла весной, и жила сейчас молодая поросль, выделялась и зеленела на фоне почерневших своих собратьев.
 « И вас проклятая затронула!» — подумал человек, перекидывая на другое плечо небольшой вещмешок. Он остановился, прикрыл глаза ладонью и посмотрел по сторонам. Рожь…. А ведь когда-то здесь простирались огромные пшеничные поля! Услышав жаворонка, человек невольно улыбнулся:
— Жив, приятель!
 И ещё мелькнула, внезапно пришедшая мысль: ведь два года назад он точно так же шёл по этой дороге, нёс на плече почти такой же вещмешок, и очень верил, что впереди ждала его такая светлая и замечательная жизнь!
 Но тогда он шёл домой…. А сейчас? Тоже домой, но… для выполнения задания. Месяц как с фронта, а всё кажется, что выскочит из ближайшей землянки друг его фронтовой Егорка Курбатов, закатится заливистым смехом, обнимет своими крепкими руками за плечи! Только не выскочит, не обнимет, потому как погиб сибиряк Егорка ранним утром полтора месяца назад. Выглянул из-за бруствера, чтобы посмотреть, как всходит солнце, как над полем заря занимается, да не дала  вражеская пуля. Вжик, и не стало друга! Опустился, молча, на дно окопа и затих.…  
 В «Красный серп» возвращался Николай Морозов. Повзрослел, окреп. На огрубевшем лице чернели подрастающие усы, тонкой бороздкой протянулась по лбу невесть откуда взявшаяся морщина, да пропала куда-то синева некогда привлекательных глаз, которые так любили в юности деревенские девчонки!
 Месяц, проведённый в городе, давал свои плоды. Морозов  даже мысленно больше не называл себя Колькой! Усердно проходил ускоренное обучение, с удовольствием сдавал немногочисленные «зачёты», и безумно обрадовался, когда заместитель начальника управления Фролов сообщил, что наконец-то с него снята судимость «в связи с необоснованностью обвинения».
 Начиналась другая жизнь. С присвоением звания « сержанта госбезопасности» появилась обязанность, а так же ответственность, с которой не считаться  было нельзя. Поэтому для  выполнения задания формальности уже не годились.
 Всего месяц давался для обнаружения  вражеских схронов оружия, которые по предположению начальства, всё ещё находились в расположении колхоза «Красный серп». Всего месяц.
« Ты там местный, тебя все знают! И подозрений никаких! Скажешь, десять дней отпуска после ранения, а потом на комиссию. Убеждай, что комиссуют, скорей всего! — напутствовал Сергей, — И ещё… сильно не щеголяй голым торсом! После «ранения» как -  никак!»
 Морозов улыбнулся совпадению. Месяц, как с фронта, месяц на задание. 
Очень хотелось увидеть мать! Хоть и успокоил Фролов, что жива — здорова, но всё же.… 
 Когда показался «Красный серп», Николай почти бежал. Потом обругал себя за нетерпеливость, отдышался с минуту. Ты же после ранения, Коля!
… Кровавым мечом прошлась война по колхозу. Огнём пожарищ уничтожила некогда богатые, заполненные зерном хранилища! Изувеченные, исковерканные до неузнаваемости, чернели  обугленные остовы тракторов, комбайнов, сеялок…. Что смогли – забрали фашисты, что не смогли – сожгли. Тёмными развалинами пугали руины бывших домов, а на берегу так любимой Тумайки  застыл на боку подбитый фашистский танк. Облезлый от языков пламени, он угрожающе поднимал вверх ствол пушки с повёрнутой башни. Так и торчала она прямо в небо, как сожжённое дерево в поле.
 Поле брани, поле битвы. Война….

  — Сыночек ты мой, сыночек!
 Мать, припав к груди сына, одними губами не переставала повторять эти слова. И так ей хотелось врасти в эту грудь, навсегда врасти, что б не исчезла она больше никуда, что б не смогли оторвать её  ни больничные палаты, ни далёкая теперь уже война!
 Там, в этой груди, билось сердце её сыночка, её кровинушки, её последней надежды! И каждый стук этого сердца убеждал, что не сон это, что не привиделся  матери образ дорогой, не придумала она его в своих горестных мыслях!
— Сыночек ты мой, сыночек!
 Вся грудь в медалях, целых четыре штуки! И усы отрастил, как батька когда-то. Только вот сединки на висках стали поблёскивать, да лицом повзрослел. А ведь годов-то всего!
— Ты чего, мама? – спросил Николай, услышав, как мать всхлипнула, почувствовав, как сквозь гимнастёрку теплотой растекались по коже материнские слёзы, — Живой ведь!
— Я так, сынок, так! От радости….
 Морозов крепче обнял мать за плечи:
— Ничего, мама, главное, что б война скорее закончилась, что б добили мы ненавистную гадину раз и навсегда! А рассвет придёт! Он обязательно придёт, мама!
 Коленька, сынок ты мой дорогой! Мне б рассказать тебе, как топтали нашу улицу немецкие солдаты, как из большой пушки стреляли по церковному колоколу! Только от второго снаряда вздрогнул он последний раз, зазвенел своим переливистым боем и рухнул на землю вместе с колокольней, осыпав округу серой пылью да битым кирпичом!
 Как вели на верёвке, словно корову, председателя нашего Антона Макарыча Лужина, как били его прикладами в спину и гоготали, как сумасшедшие, выкрикивая что-то на своём языке! А Макарыч, видимо, уже ничего не чувствуя от боли, только ворочал головой да смотрел на всех исподлобья своим уцелевшим глазом, потому что второй только страшно чернел от запёкшийся крови. Так и расстреляли председателя на берегу Тумайки, аккурат на том месте, где стоит сейчас танк немецкий.
 Мне б рассказать тебе, сынок, про страшную бабскую жизнь без вас, мужиков наших! Как горланили ночами пьяные солдаты песни свои непонятные, да просто так, ради удовольствия, строчили из автоматов по дворам и огородам, проходя мимо колхозных домов! 
 Да меня, тётку немолодую, пнул фашист ногой прямо в живот, сбил с ног и сапогом бросил прямо в лицо уличную пыль, потом ещё раз, потом ещё…. Не было спасенья от этих извергов! 
 Много чего рассказать хочется, но только зачем?
  — Сыночек ты мой, сыночек!

 Золотарёв был жив. Николай знал об этом. Мало того: по оперативной информации именно Золотарёв готовил диверсионные группы для заброски на территорию Советского Союза. По мере наступления советских войск, диверсионная школа всё дальше откатывалась назад вместе с отступающими немецкими войсками, появляясь то в одном месте, то в другом, пытаясь таким образом затеряться среди хаоса войны.
 Оберштурмбанфюрер Генце умел готовить кадры! И пусть они часто попадали в руки органов госбезопасности, не успев выполнить задание, некоторые залегали на дно, и в один из каких-нибудь дней взлетали в воздух воинские эшелоны, падали в реку исковерканные мосты, погибали от внезапного выстрела секретари парткомов и комсомольских организаций.
 В бытность Золотарёва механиком колхоза «Красный Луч», он готовил склады и схроны для последующих диверсий. Совсем недалеко находилась достаточно мощная электростанция, в областном центре работало великое множество крупных и мелких предприятий.
 По информации Фролова, в районе находилось три склада с оружием и взрывчаткой. Один их них был обнаружен Морозовым в июне сорок первого. Два других предстояло найти. И сделать это должен был он, Николай Морозов, сотрудник НКВД, прибывший под прикрытием в свой родной колхоз.
 Арестованные агенты ничего сказать не могли. Никому не доверял опытный резидент Золотарёв, собственноручно доставлял в потаённые места смертоносный товар.
 После улёгшихся встреч со знакомыми, среди которых и встречались – то одни  бабы да непригодные для фронта старики, Морозов часто приходил на берег Тумайки, к подбитому немецкому танку и думал, думал....  Давно ли собиралась на этом берегу колхозная молодёжь, девчата пели незамысловатые, но такие душевные песни, и сияла над просыпающимися утренними полями мирная, до боли желанная, нарождающаяся синева июньского неба! 
 Была жива Дашка, непредсказуемая в своих поступках, заплутавшая в бесконечных лабиринтах судьбы! Но такая родная, наверное, по-своему любившая Николая!
 И драка с колхозным секретарём казалась теперь глупой, пусть по-мальчишески жестокой, но абсолютно бесхитростной и незначительной  после всех бед и испытаний, выпавших на долю в течении двух военных лет.
— Дядя Коля, а когда ранят – сильно больно?
 Детский голос прервал мысли. Это Алёнка Сизова, соседская девчонка шести лет.  В розовом платьице, с поблёкшими от времени и бесконечной стирки оборками, она внимательно смотрела на Морозова, от любопытства переминаясь с ноги на ногу.
— Это ты, Алёнка? – как бы пытаясь удивиться, спросил Морозов.
— Ага! – довольная его реакцией, подтвердила девчушка.
— Да, как тебе сказать, Алёнка! — Николай присел на корточки,- Вот ты, когда коленку поранишь, плачешь?
— Плачу… — вздохнула она.
— А плачешь потому, что тебе больно! А ранение – это когда в сто раз больнее!
— Ты тоже плакал?! – удивилась Алёнка.
— Нет, я не плакал! Потому что солдат, а солдатам плакать не положено!
— Мой папа тоже солдат…, — грустно констатировала маленькая соседка и, опустив голову, пошла с берега в сторону стоящих неподалёку колхозных домов.

 Дашкин дом стоял одиноко. Среди полусожжённых фашистами других построек, он чудом остался почти целёхоньким. Пусть без  дверей, с сорванной над сенцами крышей, но стоял, не тронутый пожаром. В выбитых стёклах завывал ветер. Колыхал запылённые занавески, хлопал ими по облезлой, давно некрашеной раме.
 Николай поймал себя на мысли, что ему совсем не по душе это зрелище. Зачем сюда пришёл?
 Вспомнилась Дашка. Вспомнился Золотарёв. Может, поэтому и пришёл, что не давала покоя и мучила слишком уж часто вина о загубленной Дашкиной жизни! Чувствуя это, Морозов старался оправдывать себя: мол, измена Дашки сыграла основную роль в их размоловке, а потом этот Слюнявчик изменил весь дальнейший ход событий!
 А, может, пришёл ещё и потому, что очень хотелось узнать, а не остались ли какие-нибудь вещи из тех, теперь уже далёких времён, которые хоть каким-то образом могли помочь выполнению задания.
 В доме противно поскрипывали ссохшиеся полы. Каждый шаг эхом отдавался на голых, с облупившейся штукатуркой, стенах. Косо висели ходики с остановшимися стрелками, и жалостливо висела на пружинке замеревшая часовая кукушка.
 В войну, в доме жили солдаты интендантской роты. Может, поэтому минула его судьба многих домов на соседних улицах.
 Не найдя внутри ничего интересного, Морозов вышел во двор. Покосившийся сарай, колодец, вполне сносный забор без одной дощечки. « Надо же, сохранился!» — удивлённо подумал Николай. Ещё раз окинув взглядом золотарёвское хозяйство, вышел на улицу.
 Но что-то так и не давало покоя и тревожило душу. Что-то упустил, не доглядел, не заметил….
 Моров шёл по пустынной улице колхоза. Бабы работали в поле, мужики воевали на фронте, а ты, Николай Морозов, вводишь в заблуждение всех этих несчастных своим выдуманным ранением, и нет тебе места ни в поле, ни на фронте!
 Пнул попавшееся под ноги помятое ведро. Оно с грохотом отлетело в сторону и сразу же стало серым от опустившейся на него дорожной пыли. Николай остановился.
 Стоп! Вот оно – упущенное и недосмотренное! Есть!
 Колодец!
 Всего два наката над землёй, хотя их должно было быть гораздо больше. А это значит, что строился он наспех и совсем не предназначался для тех функций, для которых предназначены все колодцы.
— О чём думаешь, Коля? – вслух сказал себе Морозов, — мало ли как колодцы люди строят?
 И всё-таки вернулся назад к золотарёвскому дому. Ведра на барабане не было. Снял кто или…. 
 О чём-то интуитивно догадываясь, Николай заглянул внутрь сруба, и в лицо сразу пахнуло протухшей водой. Почему? Нет родника, питающего колодец? Вода, скорее всего, была, но грунтовая, вовсе не предназначенная для питья. Да и не стоял здесь колодец в пору, когда Дашка жила одна, и Николай бывал здесь частым гостем!    Значит, колодец вырыл всё тот же Золотарёв. Для каких целей, Морозов больше не сомневался.

ФРОЛОВУ. В колодце дома Дарьи Климовой обнаружен склад оружия. В срубе колодца, на глубине двух метров от поверхности, сделана ниша, в которой мной обнаружены автоматы ППШ в количестве пятнадцати штук, запасные магазины в количестве пятидесяти штук, ручные гранаты в количестве десяти штук, комплекты форменной одежды бойцов Красной армии в количестве пятнадцати штук, а так же сапоги в аналогичном количестве сорок второго – сорок четвёртого размеров. При тщательном обследовании, на противоположной стороне сруба на такой глубине, обнаружена вторая ниша меньших размеров, в которой хранились бланки всевозможных организаций, а так же чистые армейские книжки в количестве тридцати штук. МОРОЗОВ.

 Прошло два дня. Курьер, под видом проходящего через колхоз беженца-старика, передал Морозову послание. Один из допрошенных диверсантов дал кое-какие показания. Николая вызывали в город «для прохождения медобследования».
— Надолго, сынок? – озабоченно расспрашивала мать.
— Да, нет, мама! Врачи осмотрят и комиссуют, скорее всего!
— Дай бог! Дай бог! Главное – не на войну!
Николаю вспомнилось, как мать, ночью подсев к его кровати, осторожно гладила его несуществующую рану, как всхлипывала, стараясь не шуметь. А он молчал, и было очень стыдно за обман, за материнские слёзы….
— Ничего, мама, приеду – закончу ремонт дома. Теперь всё будет хорошо!
 Мать с грустным взглядом смотрела на сына и утвердительно качала головой.
 В Управлении Морозова встретил Фролов:
— Ну, Коля, умница!
  — Учусь! – смущённо пробормотал Николай.
— Новость для тебя хорошая! Закончишь дело – ждёт тебя, брат, очередное звание и перевод в мой отдел для выполнения особо ответственных заданий! Чуешь, какой размах?!
 Морозов довольно улыбнулся:
— Рад, Серёга, честно рад! 
— Ну, а теперь о насущном! – Фролов согнал с лица улыбку и, взяв Николая под руку, подвёл к окну, — Здесь лазутчик один, по фамилии Лопухин (настоящее имя  Иван Широков, из кулацких последышей), рассказал, что Золотарёв, то бишь, теперь уже оберштурмбанфюрер Пауль Генце, как-то странно намекнул перед отправкой старшему группы, что найти схроны с оружием поможет один местных жителей, который знает место и время высадки. Так вот, среди нескольких уничтоженных диверсантов, нашли труп странного мужика. Вроде, как из местных, но каким образом он там оказался, где прятался во время облавы, мы так и не узнали. Старший диверсионной группы был убит при задержании, а те, которых удалось взять в плен, ничего не знают. В самолёте его не было, точно! После опознания установили, что это житель деревни Алинкино Федот Карпов, этакий местный бирюк, который жил сам по себе. Не имел ни друзей, ни врагов. Вроде, есть человек, а, вроде, как и нету! 
— Знаю Алинкино! – кивнул Морозов.
— Да, от вас в десяти километрах! Вот этот Федот Карпов не был коренным жителем, понимаешь? Приехал лет за пять до войны, устроился конюхом. Так и проработал, пока немцы не пришли. В связях с ними замечен не был, но удивительным образом дом его не тронули ни грабежи, ни разруха.
А задание твоё, Коля, состоит в том… 
Морозов напрягся.
— Задание твоё в том, — продолжал Фролов, — что необходимо под любым предлогом попасть в Алинкино. Вверх дном переверни все его связи, ведь что-то же должно быть! Если отправить нашу группу – притихнут, на дно лягут. Тогда точно уже ничего! Нужен нам этот склад, Коля, сам понимаешь! Ох, как нужен!
— Я понял, товарищ полковник! – Морозов перешёл на официальный тон, — Всё сделаю!
— Ну, вот и ладно! – вновь задорно подмигнул Фролов, — Пойдём тебе справку сделаем. Получишь ты, красноармеец Морозов, полную комиссацию  по случаю тяжёлого ранения! Можешь смело показывать сей документ во всех советских учреждениях!
 Автомобиль, предоставленный Николаю Фроловым, остановился в нескольких километрах от села.
— Дальше только пешком! – старший лейтенант протянул Морозову руку,- Удачи!
— Давай, старлей!
Николай в очередной раз шёл по просёлочной дороге и в очередной раз удивлялся:
— Надо же, каждый раз, как впервые, как в новую жизнь!

Оживал «Красный серп». Давно колосились ржаными колосьями вспаханные бабами поля, с помощью вездесущих подростков восстанавливали полуразрушенные дома. Возвращались с фронтов мужья, сыновья -  кто без руки, кто без ноги…. Только это были всё-равно мужики: озлобленные на фашистов, обиженные на судьбу за свои немощи, за своё неопределённое будущее, за своё порушенное семейное счастье. Всё–равно для женщин это было что-то  своё, родное, с запахом табачного дыма и мужского пота, с крепким словцом и горькой песней, после выпитого самогона. Какая никакая, но это была жизнь.
 Морозов вернулся из Алинкино. Под видом старого знакомого Федота Карпова всё пытался выяснить у местных хоть что-то о его жизни.
— Ты, милок, откуда Федота знаешь? – всё выпытывал Николая какой-то древний дед, покряхтывая и беспрестанно облизывая, сохнувшие, видимо, от старости, губы.
— Познакомились когда-то, — уклончиво объяснял Морозов, — Ты лучше, дед, расскажи, где его найти!
— Так поговаривают, что исчез он! Как диверсантов у нас поймали, так в аккурат и он пропал! 
Никто не знает….
— А жил где?
— Это покажу! – прошамкал дед, — Вон дом с высокой трубой видишь? Это и есть его дом. Он один у нас целёхонький стоит.
— Ну, спасибо, дедушка! — Николай тронул старика за плечо, — Спасибо, говорю! – погромче повторил он, поняв, что дед его не расслышал.
— Ну – ну….
 Уже отойдя, Морозов услышал в след:
— Ты с фронта, парень?
 Николай, обернувшись, утвердительно кивнул и зашагал в сторону, стоявшего на самом краю улицы, пятистенка.
 Дом, как дом, ничего такого, что привлекло бы внимания. В бочке стояла, начинающая покрываться плёнкой, вода, на полках запылённая посуда, потёртая скатерть на столе.
« Надо же, — думал Морозов, — жил бирюком, а посуды на целый взвод хватит! То ли наворовал, то ли гостей ждал? Да и бочка воды зачем? Много ль одному надо?»
 На крайний случай опрокинул бочку. Ничего…. Осмотрел железную кровать, старинный сервант, стол.
  А дед уже, поди, на всю деревню раструбил о неожиданном госте! Да и смотрел как-то подозрительно. Не зря же про фронт интересовался!
 Выйдя во двор, Николай осмотрел сарай. Старая телега да заржавевшая коса. Всё запущено, всё как-то неправильно, не по-русски! Ведь жил же человек!
 Прошёл в огород. Просто так, без определённой цели.
  Да, мало ты похож на деревенского жителя, товарищ Карпов! Хотя, какой товарищ? Какой-нибудь фон или господин! Вон ни одной посаженной грядки, ни одного куста смородины на огороде, а пугало стоит!
 Пугало…. Шевельнулась где-то мысль в мозжечке, зажгла, как всегда в случаях, когда отгадка находилась совсем рядом! Спокойно, Коля, спокойно! Думай!
 Пугало на конце огорода,  дальше забор и лес! Почему? Если б в середине огорода, тогда понятно, но в конце? Кого пугать-то, воров? На пугало наброшен пиджак. Пиджак достаточно свежий, не похоже, что б он даже зиму пережил. Шапка на конце палки, там, где должна быть голова. Вроде, всё по правилам, да только пиджак не вписывается в общую картину!
 Из кармана пугала  Морозов извлёк старый портсигар. Интересно! Зачем мужику, курящему махорку, портсигар? То, что Карпов курил махорку, Николай определил по рваной бумаге в доме, да по пачке махорки на подоконнике. Хотя…. На людях одно, дома другое!
 Вот оно! 
 Портсигар пустой, но вся внутренняя сторона исцарапана гвоздём. При внимательном рассмотрении стало понятно, что это карта. Вот указана дорога через поле, вот Тумайка, мостик….  Две жирных черты обозначают, скорее всего, Косой овраг, еле заметная черта ещё не понятна, но место это, где выбита жирная точка, Морозов уже узнал! Нашёл!
 « Надо же!» – всё думал Николай, когда сидел на телеге с местной бабёнкой, которая ехала в «Красный Серп по общественным делам, на чудом уцелевшей лошадёнке. Бабёнка ни о чём не спрашивала, но подозрительно косилась, и Морозов догадывался, что неспроста, а дедок тот, видимо, разнёс новость о карповском госте. 
 «Поди, и сдаст меня по приезде в правление! — как-то мимоходом  пролетела мысль, — Хотя, это не имеет значения. Значение имеет тот факт, что обнаружил ты, Коля, наконец-то фашистский схрон! Не случайно, а умом своим! Это называется интуицией!».
 Пока общественница из Алинкино привязывала у крыльца правления лошадь, Морозов буркнул «спасибо» и отправился, было, домой. Женщина, прикрыв глаза рукой, долго смотрела ему вслед.
 На полпути Николай остановился.
— Извини, Фролов, я должен убедиться! – убеждал он сам себя, — Я должен убедиться, Серёга, что не ошибся!
 Вынув из кармана портсигар, ещё раз внимательно посмотрел на карту. Сколько раз по этим местам скакали с пня на пень детские ноги, сколько царапин приносили домой пацаны от острых сучьев поваленных деревьев! Никто лучше ребятни не знал эти места, и никто лучше не будет знать, потому что рано или поздно закончится война, народятся новые мальчишки, и продолжится жизнь с новыми именами, новыми рассветами, которые ещё тысячи лет будут вставать на Тумайкой, «Красным серпом» и над заново отстроенными домами!
 Еле заметная чёрточка оказалась поваленным деревом.
… Если б немного опыта, если б поменьше самоуверенности! Ну, почему мудрость появляется только в зрелом возрасте?! Почему молодость считает себя непогрешимой и бессмертной?! Откинутая ногой земля с сосновыми иголками, треск сучка под сапогом. Так и есть – крышка, не заметная для глаз, а вот и щель вместо кольца….
Взрыв огромной силы потряс всю округу. От исковерканных деревьев с криком улетали уцелевшие птицы, волна взбросила в небо огромную массу лесного дёрна, который прошлогодними листьями медленно опускался на обезображенную землю. Стонала земля, стонало небо.
 Шла Великая, самая кровопролитная война в истории человечества….

 

 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

+1
12:42
809
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!