Эволюция доброты

Говорят, что самый большой объем мозга, по отношению к телу, у муравья. За годы психиатрической практики мне такие мега-мозги не попадались. Головы попадались величиной с баскетбольный мяч, и кстати с таким же наполнением интеллекта. Тут человек вроде даже как бы и не виноват, а виновата болезнь называется она по-народному "водянка мозга", а по-научному — гидроцефалия. Объем жидкости, а увы не мозга, превышает объем черепной коробки, вот она и раздувается до размеров хорошего мяча, что даже шея удержать ее не может.

Есть еще страус, у которого глаз больше, чем мозг. Может быть народная мудрость, что женщина любит глазами, пришла из знойной Африки, и прообразом ее послужила страусиха… А страус, чтобы избежать ее домогательств, прячет голову в песок, авось обойдется…

Кто знает, сколько еще тайн хранит природа?

Или, например, какова природа доброты?

Работал я как-то с одной тетенькой, по сравнению с которой мать Тереза, была бы злобной мачехой Золушки. Дело было в закрытом женском отделении для сумасшедших Золушек. Общим количеством 22…

Так вот этот сгусток доброты килограмм в сто, категорически отказывался делать уколы, а уж фиксировать больных к кровати, никогда, даже под угрозой увольнения или расстрела.

Ее доброта была смертоносной…

Диабетическим больным давались шоколадные конфеты. Больная Соня, с хронической легочной недостаточностью, курила «в тихую» сигареты «Мальборо», а больным с повышенным давление выдавалась дополнительная чашка кофе. Конечно все было куплено на медсестринские, кровно заработанные деньги, но…

Однажды, зайдя утром после дежурства в отделение, чтобы проверить выполнение врачебных назначений, я увидел перед собой живую картину: «Последний полет раненного журавля».

Дверь в комнату принудительной изоляции была широко раскрыта взорам местной публики, имеются виду пациенты.

Рахель, больная, на которой выучилось несколько поколений психиатров, стояла тяжело дыша, на одной ноге, с вытянутыми вперед руками. Свободной ногой она дела вращения, близкие к фуэте. Вторая нога была жестко прификсирована к ножке кровати.

Все было бы еще ничего, если бы у больной не было еще и внезапных приступов эпилепсии…

На несколько секунд я закрыл глаза, и перед мной предстала ужасающая картина, на которой Рахель лежит в луже крови, с раскроенным черепом. А в этой крови медленно тонет мой врачебный диплом.

Я нежным шипящим голосом поинтересовался у этой абортированной формы Флоренс Найтингейл, знает ли она как надо фиксировать возбуждённых больных?

Оказалось, она знает, но не согласна с этим. А дверь, раскрыта, чтобы доступ воздуха был лучше, так как у больной есть еще и астма. Я послал двух санитарок отвязать «раненную птицу», пока одна отвязывала, другая держала Рахиль, чтоб она не рухнула от опьянения вновь приобретенной свободой.

Короче, в этот раз все кончилось благополучно для всех, включая больную.

А вот в другой раз…

Я вхожу в комнату, где мы обычно пьем чай и вижу широкую мужскую спину моей любимой медсестры, о которой бы в Германии сказали, что у нее не все чашки в буфете. Я бы сказал так, что часть сервиза была разбита, а часть украдена в процессе работы в закрытом психиатрическом отделении. Видимо оставшиеся 2-3 чашки были той связующей нитью, которая удерживала ее поменять халат на пижаму.

Так вот захожу я мирно попить чаю, у меня с чашками хорошо, плюс еще одна в руке, так называемая «сиротская» на пол-литра с надписью как на памятнике «Дорогому коллеге от сослуживцев. Пей спокойно!».

Так вот, я вхожу, думая о вечном… То есть о еде. Я всегда о ней думаю. Даже когда ем. Сейчас мысль была о домашнем бутерброде приготовленным «с любовью к самому себе» или… двух бутербродах. Вялый сэндвич с тунцом консервированной свежести, вызывал у меня слезу, и я жертвовал его больным и сирым, чем вес явно превосходил мой.

Так вот поворачиваю я ключ и слышу крик.

— Я тебя спасу!

Повторяю, в комнате одна медсестра, при чем, анатомически глаза у нее впереди, а талантом Мессинга она не обладает.

Застываю в дверях от ужаса, как суперклей, соприкоснувшийся с поверхностью, которую надо клеить.

Повторный крик.

— Не бойся, я уже спешу на помощь!

Повторяю, в комнате только одна медсестра. Понимаю, что последние чашки разбились и все ушли из дома, видимо в сумасшедший дом…

Когда человек встречается с глюком, с маленькой буквы в отличие от одноименного композитора, надо быть терпеливым и внимательным.

Ноги отрываются от пола, делаю первый шаг, значит меня просто приморозило от неожиданности.

Обхожу ее и сажусь на стул напротив, улыбаюсь. Накал улыбки ватт 250, даже гланды видны. Женщина сосредоточено смотрит в открытую коробочку с кефиром водит там чайной ложкой и приговаривает.

— Все будет хорошо. Главное не бояться!

Чувствую, что хорошо уже не будет, а если будет, то не с ней. От испуга произношу фразу, которую желаю только себе.

— Приятного аппетита!

Вижу, что медсестра на меня не смотрит совсем. А сосредоточена на содержимом коробочки.

И вдруг она говорит мне:

— Чего сидишь? Скорее дай салфетку!

Думаю, тоже хорошо, что не скальпель или пинцет.

— Если Вы не дадите сейчас салфетку, то она умрет!

Я предпочитаю дать салфетку и лишь потом спросит

-Кто должен умереть?!

Она опускает четверть ложечки с кефиром на салфетку.

-Вот!