Мой ослепительно-черный

 Сейчас там — весна. Я это знаю точно, потому что уже вторую неделю подряд меня будит пение какой — то неугомонной птицы. И еще я слышу новые звуки: еле уловимое шелковое дрожание молодых лист  ьев, вместо сухого скрежета веток, по-другому звучат голоса за окном, они летят дальше и стремительней, словно пространство расширилось и разрослось ввысь.

   Каждое утро начинается со звуков, запахи приходят позже. Они вползают в мой мозг, без приглашения: мои ноздри чуют, что санитарки делают кофе, дрянной, дешевый кофе, но сколько бы я отдал за один глоток даже такого суррогата. Вот гудит чайник, выключился маленьким выстрелом кнопки, горячий напиток наполняет небольшой картонный стаканчик и можно наслаждаться, делая небольшие глотки у открытого окна. Интересно, они понимают как это восхитительно – использовать все свои чувства, все мышцы, впитывать жизнь, просто не спеша выпив кофе весенним утром.

   Там – весна, а тут – внесезонно, вневременно, мертво. И неизменно, без надежды на передышку меня преследуют звуки систем, аппаратов и датчиков, которые послушно отмеряют мое существование. Мой персональный ад. Мир скукожен до черной бесконечности, мое тело — это только мой мозг, над ним я еще имею власть. Пока что.

   Сегодня смена Людмилы. Скоро я услышу ее слегка сбивающиеся с ритма шаги, и она привычно дотронется до моего лба теплой мозолистой рукой. Но я так нуждаюсь в этом прикосновении. Это мои нити с тем миром. Я застрял между двух миров и не могу разобраться, какой из них мне кажется более желанным. Жалкая, неугасимая жажда жизни перевешивает все, и, как утопающий, я всей душой жду этого утреннего прикосновения.

   Но дверь неожиданно распахивается и быстрая, легкая, незнакомая мне поступь нарушает мир тикающих приборов и трубок. Мелодичный, но слишком громкий, слишком веселый голос беспардонно разбивает мой черный покой:

— Дмитрий Шевцов, тысяча девятьсот девяностого года рождения. Восьмая палата. Я правильно попала?

Пауза. Я полон негодования. Она что и правда ждет какого то ответа? Но очевидно нет – просто забавляется. Потому что через несколько секунд продолжает:

— Доброе утро, Дмитрий. А я Надя. Что это у вас закрыты роллеты? Там такой сегодня день!      Быстрое движение в сторону окна и сквозь веки я впервые за долгое время чувствую солнце. Оно разбавило черноту, пролилось золотым сиянием по темному куполу, прикоснулось лучом к моей руке и замерло. Какое блаженство.

   Надя уже стоит около своей медицинской тележки, создавая невыносимый стеклянно-железный шум Что-то бубнит, сама с собой спорит, пытаясь разобраться какие капельницы мне нужно ставить.

— Так… это, это и глюкоза.

— Нет!- хочется заорать мне.- Глюкозу мы не ставим по утрам!

Но вот незадача – я не могу говорить, я ничего не могу. Они говорят я в коме. Ха ха. Я тут, господа. Я тут Надя. И мне не надо глюкозу, и не надо солнца, а мне хочется чтобы это громкое недоразумение исчезло из палаты. Хочу назад в черную тишину.

— Какой ты молодой, Дима, и красивый, – ставит капельницу, наклонившись своим живым теплом и пушистый локон слегка касается моей руки. Пусть убирается к чертям собачьим!

* * *

   Каждый третий день отныне — мой кошмар. Врывается громкая, неуемная, трещит без умолку. Подходит к окну и рассказывает, что большая старая абрикоса под окном расцвела, что рыжая кошка наконец родила троих, черных как смоль, котят, что лужи во дворе после ночного дождя, а в них воробьи плескаются.

   Мне это безразлично. Пусть пропадут пропадом коты, лужи и Надя. Я живой труп, а трупы смердят и разлагаются. Так дайте мне насладиться этой последней возможностью в черной тишине. Одному.

* * *

   Я думал, что хуже не может быть, но эта дурочка стала приносить книги и читать мне вслух. Такое дерьмо. То женский роман, то историческую муть, то стихи, а я их вообще не воспринимаю. Придушил бы ее. Но подозреваю, что Надежда неубиваема. Сегодня читала что-то про незнакомку. Не помню автора. Но ничего так. Телевизора и интернета все равно нет. Приходится слушать...

   А что действительно классно, она стала открывать окна пока не видит старшая и я несколько минут, как кислородный наркоман, вдыхаю не этот стерильный тошнотворный запах больницы, а запах жизни. И еле уловимый аромат духов, когда она приближается. Игла втыкается в мои уставшие, истерзанные вены, а в меня вливается запах ее тепла и мягких волос. Я знаю, что они золотистые и вьются. Откуда такая уверенность?

* * *

  Надя говорит, что там уже пришло лето. Чуть раньше, чем по календарю в этом году. Когда ставит мне капельницу чувствую, что она теперь в легком платье под медицинской формой. Утром стала прикладывать узкую, чуть прохладную ладонь к моему лбу и говорит, все время разговаривает со мной, словно тащит бульдозером из моей уютной навозной ямы.

— Дима, сегодня 28 мая. Вторник. Такой чудесный день! Идет дождик, обожаю майские дожди. Знаешь, как здорово оказаться под теплым ливнем, вымокнуть насквозь, набегаться по лужам, обнять каждую каплю!

Ее послушать – каждый день чудесный.

— Ты ведь меня слышишь, я знаю. А у меня есть хорошая новость! Юрий Иосич сказал, что у тебя положительная динамика на последней томографии. Мозг твой живет. И ты будешь жить. Возвращайся, Дима!

Мне хочется, чтобы она читала. Любую ерунду. Своего Блока. Она словно понимает и я слышу шорох страниц, слышу взмах ее ресниц и как где-то там далеко, невыносимо далеко, майский дождь обнимает не нас ...

* * *

— Дима там такое лето, такое лето! – пританцовывает со штативом для капельницы. — А ты бы меня пригласил в кафе, скажи?

— Знаю, пригласил бы. Думаешь не знаю, что я тебе нравлюсь, у тебя вон кардиограмма скачет сейчас.

Хохочет, поправляет простыню, вдруг наклоняется и я чувствую на губах еле уловимое касание. Это длится секунду, но достаточно, чтобы я задохнулся от нежности. А следом приходит слепая ярость, хочется разорвать в клочья простыни, разбить аппараты, зонды, вырвать из рук иглы. Просто дайте мне еще пожить, у меня есть для чего !

* * *

    Утро. Новый день. Вдруг солнечный свет острым ножом вспарывает мой черный мир.

Я широко раскрываю глаза. Она, золотоволосая и прекрасная, широко распахивает дверь в палату:

— Дима, сегодня такой день!

— Да....