Петрович и Ёлка

Семён Петрович среди ночи
Проснулся вдруг от стука в дверь
негромкого. [Вот так щекочет
в груди какой-то странный зверь] 
Петрович в темноте нашарил
Лишь левый тапок — быть беде.
Отдёрнул штору — как фонарик
Луна светила в наготе
безоблачной. Декабрь морозил
и рисовал на окнах снег...
За дверью кто-то всё елозил,
и чудился звенящий смех.
Петрович натянул на уши
ночной колпак из ткани флис.
И, крадучись, пошёл послушать,
откуда звуки те неслись.
Он дома, не в шестой палате,
и на ночь жирного не ел...
Как выстрел, щёлкнул выключатель - 
и наш Петрович обомлел, 
хоть и сидел по малолетке,
не верил в бога и чертей.
Колючие тянула ветки
из-под двери закрытой… ель!
Зелёная, в иголках ярких,
пропавших свежею смолой.
Блестели шарики, подарки,
гирлянды вместе с мишурой.
Да лучше б это были волки, 
с волками жить — по волчьи выть.
Он никогда не ставил ёлку, 
а детские успел забыть.
А тут она, нахально прётся,
бодрит тревожным сквозняком.
И где-то слева отдаётся
то, что хранил он под замком.
И, как из шкафа с нафталином,
земных не ведая преград,
к Петровичу мгновенно хлынул
воспоминаний водопад. 
Из марли сшит костюм зайчишки,
на хвост отрезали помпон
с берета нового. Вот книжки
с картинками и патефон.
И мама в платье из кремплена
с причёской, в бусах и духах.
И это сладкое мгновенье - 
уснуть на маминых руках...
А дальше — время закружило,
и всё пошло и вкривь, и вкось.
Ах, сколько ёлок повалил он,
желаний сколько не сбылось...
Не те друзья, не те игрушки,
не то ценил, не то искал.
Впустую расстрелял хлопушки,
любовь и чувства растерял.
Лет пять не навещал могилу -
не дождалась седая мать...
А ёлка лезла и манила. 
И он подумал — не пущать!
Намусорит, насыплет на пол
иголок пожелтевших стаю...
В тиши ночной Петрович плакал,
под ёлкой маму обнимая...