Хроники одной еврейской семьи( продолжение8)

                                 Г Л А В А 10

Конечно, Исаак не был так популярен, как все эти мировые скрипачи, но, безусловно, обладал талантом. Скрипка в его руках пела, и звук ее передавал  все оттенки:  она плакала и ласкала,  мелодия уходила в голубое небо, и никого не было между ним и Создателем.   В этот миг ему не нужно было  ни публики, ни оваций – он играл Богу, и слеза упала из всевидящего ока, и люди, стоящие  вокруг играющего Исаака, безмолвно плакали, не стесняясь своих слез.   Все настолько были поражены его игрой и звучанием, что даже когда он остановился,  еще какое-то время стояла оглушительная тишина. Такой игры и такого звучания никто и никогда не слышал — и по красоте и по эмоциональному  настрою.

Исаак положил скрипку и подошел к своей Дворе.

-  Тебе понравилось? – спросил он свою жену.

Она стояла, счастливо улыбаясь, и по ее прекрасным розовым щечкам все еще текли слезы.

— Я люблю тебя  Ися, -  только и смогла сказать  она, и принялась целовать Исаака.

Крики и поздравления неслись со всех сторон, люди старались  продраться  поближе к Исааку, и вскоре они оказались в большой, орущей толпе. Каждый норовил похлопать Исаака по плечу и пожелать счастья и благополучия. Тут оркестр опять выручил его, заиграв веселый танец.  Ну а как же без танцев на еврейской свадьбе! Со всем возможным задором  вжарили, иного слова и не скажешь,  танец – фрейлехс,  да так, что люди прямо запрыгали от удовольствия – этот танец был одним из любимых  в то время.

По ритму фрейлехс  напоминает твист, но в нем есть определенный набор движений, своеобразная походка — люди становятся в одну линию или круг, а если танцор более других искусен в этом танце, то он выходит в середину круга и задает  общий тон.  Чем больше народу участвует, тем лучше.   А уж после фрейлехса  обязательно идет танец под названием  «шер» – это тоже старинный танец, обожаемый евреями, живущими в Европе.  По преданию, он возник  у портных. В нем наглядно изображался процесс шитья. На еврейских свадьбах  шер символизировал обычай стричь невесте, накануне свадьбы, волосы. В древности шер танцевали только женщины,  но в описываемое время он изменился, и его танцуют парами и мужчины, и женщины. Во  время танца часто меняются партнерами. Делается это примерно так – двое мужчин выходят вперед,  поворачиваются друг другу правыми плечами, а затем левыми,  и каждый встречается с женщиной. Таким образом, движение мужчин напоминает портновские ножницы. Танец этот зажигательный и очень зрелищный.

Обычно танцы сопровождаются текстами и песнями, которые в большинстве взяты из Торы и других  священных книг – это молитвы, обращенные к Всевышнему. И каждый раз, когда танцоры с мольбой вздымают руки к небу,  возникает ощущение,  будто душа устремляется к Богу.  В каждом танце из тех, которые были на свадьбе у  Исаака, была своя особая прелесть,  свой, присущий только этому месту колорит,  но объединяет их одно -  в разных странах мира их танцуют ЕВРЕИ.  Больше двух тысяч лет  они были рассеяны по всему миру,  но не растеряли свою национальную культуру. Соединившись с национальными  традициями других народов,  она лишь обогатилась, не потеряв присущего ей колорита.

Пировали несколько дней, приходили поздравлять Исаака совсем уж незнакомые люди. Танцев и песен на этой свадьбе было много – веселая была свадьба, но и этому мероприятию пришел конец.

И потекли будни этой семьи.   Исаак по-прежнему ездил за товаром, пропадая по целым дням. Он возвращался только поздно  вечером. А  по воскресениям он играл в оркестре,  в парке.  Музыканты, которые были у него на свадьбе, после того, как услышали сольную игру  Исаака, стали относится к нему с большим почтением и уважением. Ведь раньше, когда Исаак играл только свою партию  в оркестре, было не очень понятно, насколько он хорошо играет, но после его свадьбы, его много раз просили сыграть что-нибудь с оркестром в качестве солиста, но Исаак отказывался, ссылаясь на то, что для такого исполнения нужно специально заниматься на  инструменте, а на это у него нет свободного времени .

Но вот однажды, несколько богатых евреев, содержащих городской парк, сами предложили Исааку оплатить время, затраченное на репетиции, для исполнения концертной программы.

— Послушай  сюда,  – сказал один из  встретивших его  после концерта человек, – общество уже давно наслышано о твоем мастерстве, некоторые даже слышали, как ты играешь, и поэтому мы хотим предложить тебе сыграть целый концерт, на свой выбор любых  произведений, – продолжил он менторским тоном.

Манера, с которой разговаривал подошедший, Исааку не нравилась, но он привык слышать такие интонации от своего тестя, и только лишь слегка поморщился. Собеседник растолковал это по-своему.

-  Мы знаем где и как ты работаешь, – опять начал он в своей манере, – но не переживай, все издержки, которые ты понесешь,  в результате твоей подготовки, мы компенсируем.

Задумался Исаак. С одной стороны, он не хотел вступать ни в какие переговоры с этими делягами, но с другой – второй  такой возможности может и не быть,  и дело не в том,   что он не может играть, а в том, что он не может бросить  свою основную работу. Отец в последнее время сильно  сдал и деньги, которые они зарабатывали,  напрямую зависели  от Исаака. Брать деньги у своего тестя Исаак категорически не мог, да и вообще старался держаться от него подальше, живя своей семьей.

— Я подумаю – только и ответил Исаак.

— Вот и хорошо, – потирал руки человек, сразу понявший, что вопрос решенный, – и посоветуйся со своим тестем, он у тебя – голова.

Ни с каким тестем разговаривать Исаак и не собирался. Он пришел к своему, сильно постаревшему отцу, и рассказал об этом предложении.

Выбирать, конечно, тебе, о чем речь, – сказал отец Исааку, – но будет ли это иметь продолжение, большой вопрос, а клиентов потерять можно на раз-два.   Наш магазинчик кормит нас уже 15 лет,  вот и ты вырос в нем, и твои братья и сестры.  Но я вижу, как тебе хочется играть на скрипке,  ну да ладно, пару, раз и я смогу тебя подменить. Хорошо, давай согласие на один концерт, а там посмотрим, – закончил отец.

Двора зная об этом предложении, очень обрадовалась, когда Исаак рассказал ей о своем согласии.

— Любимый, – воскликнула она, – ты у меня такой талант,  ты будешь блистать на этой сцене, все мои знакомые подруги просто обзавидуются мне. А уж как папа будет доволен, ты себе не представляешь!

— Азохен вей! Как будет доволен твой папа, я представляю. В разговоре со своими толстосумами он уже представляет дело так, что будто это он занимается со мной на скрипке, и учит меня всем премудростям игры, – ворчливо сказал  Исаак.

— Ися, прекрати! – в который раз заступилась Двора за своего отца.

— Он столько делает для нас, столько помогает. Ты просто несправедлив к нему.

— Самое главное, что я не прошу его об этом, более того стараюсь вообще с ним  не разговаривать.

Вот этого он как раз и не понимает, и оттого обижается.

Такие короткие разногласия между Исааком и Дворой  периодически возникали, но были они скоротечны, потому что молодые сильно любили друг друга и подолгу спорить не могли.  Обычно Двора первая подходила к Исааку, обнимала его и крепко целовала,  на этом все споры и заканчивались.  Вот и сейчас она подошла к нему и сказала с такой любимой Исааку интонацией:

— Ты меня любишь, Ися?

— Да, любимая, – всегда отвечал Исаак, потому, что когда она так подходила и спрашивала, он сразу терял волю и возможность отстаивать свое мнение.

Исаак дал согласие. Согласовали программу выступлений, и он начал готовиться.

Когда-то, во  времена занятий с кантором, Исаак выучил специальные приемы  для развития техники, и сейчас эти знания ему пригодились. Хоть и много воды утекло с тех пор,  а не забыл Исаак свои занятия с кантором.  Не забыл он и как ставил ему кантор руку,  как учил его нотной грамоте, вибрации. Обладая природным слухом, Исаак свободно импровизировал на заданные учителем темы. Другое дело, что жизнь музыканта у него не сложилась, но и те годы, проведенные на занятиях с учителем, даром не прошли.

Все шло своим чередом, но однажды отец Исаака  Аарон, утром позвал его к себе. Когда Исаак зашел к нему в комнату, он сразу заподозрил неладное. Тот лежал на кровати бледный, немощно откинув голову на подушку.

— Сынок! – почти простонал он, – ты прости меня, ради Бога, сегодня я должен был уехать за товаром,  да вот все никак не могу подняться,  а меня будут ждать, по рукам уже ударили и все согласовали. Да и с конем последнее время сладу нет, уж я его и так и этак, а все норовит взбрыкнуть или укусить,  по тебе, бедолага, скучает.

Смотрит Исаак на отца, прямо слезы на глаза наворачиваются, и про себя думает:

— Ну и дал же мне Господь родиться таким глупым и бестолковым. Самолюбие свое потешить захотелось, счастье свое в другом месте задумал поискать,  а про отца родного и думать забыл,  пошли мне, Господи, исцеление, а вслух сказал:

— Это ты прости меня отец, Бога ради, я один у тебя такой непутевый – ведь ты всегда меня учил: от добра добра не ищут, еврей должен всю жизнь без ропота принимать и радоваться хлебу, дарованному свыше,  а меня несет все куда-то, об отце забыл, о Боге забыл. Но уповаю, может сжалиться надо мной Господь, внемлет гласу моему, обратит милосердие ко мне.

Набожный был Исаак, хоть и не показывал людям этого, ведь не только музыкой с кантором занимался, но и о Боге много разговоров было, и Тору они вместе читали, и разъяснял ему непонятное кантор.

— Ни в коем случае не вставай, – сказал ему Исаак, – я сам везде управлюсь, главное, не переживай.

— А как же концерт?

— Ой, я тебя умоляю, концерт не убежит, я уже готов, –  Исаак  пошел запрягать свою лошадь.

А что, дело знакомое:  надел хомут, закрепил оглобли,  дал корочку хлеба, и пошел потихоньку.

Выехал из города -  красотища кругом,  спокойно на душе у Исаака, отца вот только жаль —  совсем, сдал старик, ну да ничего, даст Бог, поправится.

Дорога знакомая, едет Исаак и напевает вполголоса отрывки из произведений, которые собрался исполнять на концерте. Вдруг как тряхнет его, наклонилась резко повозка, и вылетел Исаак с козел,  на землю полетел и ударился больно.  Поднялся с земли, чертыхаясь, смотрит – одно колесо в пыли на дороге валяется.   Присмотрелся Исаак и охнул — передняя ось переломилась.  Давно уж думал  он, что пора менять переднюю ось, да все руки не доходили. 

— Ну, вот сейчас и дойдут руки  для починки  — подумал Исаак.

— Ладно,-  решил он, — день только начинается, авось и успею.

Огляделся,  вокруг не души,  в обе стороны дороги не то что  повозки, так и ни одного странника.  В другой раз едешь, только и успевай покрикивать, чтобы дорогу уступили, или подвезет кого, а нынче, как назло, никого, только птички издевательски чирикают.

Повозка- то тяжелая, одному трудно ее приподнять -  и так попробует он подлезть и этак, ничего не получается.  Призадумался Исаак.

— Рычаг нужен  или палка толстая – тогда приподниму, — решил он.

Присмотрелся, ничего подходящего не видно.

— Что же это такое, – в сердцах воскликнул он,  — когда не надо, постоянно кто-то под ногами крутится, а тут…

Побежал Исаак  к лесу, благо недалеко  было, выломал лесину, попробовал, вроде, крепкая. Ну, теперь должно получиться. Подсунул лесину под телегу, приноровился, приподнял повозку – одной рукой на плечо лесину положил, а другой колесо подправлять начал.

— Все получилось – подумал он – сейчас клин забью, и готово. Потянулся рукой, чтобы заклинить колесо, и в этот момент соскочила лесина с плеча и прижала левую руку к тележной оси. Жуткая боль обожгла все тело,  рука сразу как будто онемела. Исаак упал на колени и громко завыл в голос, пытаясь высвободить руку, казалось, что кисть уже  оторвана, хотя это было не так. Любое движение причиняло нестерпимую боль. Он будто был в капкане, словно лис, почему — то пришло в голову это сравнение, ну прямо хоть отгрызать руку придется. Сколько-то прошло времени, а только услышал Исаак, как вроде повозка, какая – то едет.  И точно, крестьянин с сенокоса возвращался. Остановилась телега,  и подбежал коренастый  мужичонка.

— Экось тебя скрутило-то,  милок, – сказал тот,- ну потерпи, щас я тебя освобожу.

Подхватил он палку, подсунул под телегу, поднажал и высвободил Исаака.  Отвалился тот от своей повозки, упал на спину и боится на руку взглянуть

— Эй, – спрашивает, -  как тебя  зовут?

— Микола, – отвечает крестьянин.

Это был обычный человек, украинец, который по счастливой случайности проезжал мимо,  и если бы не он,  то руку, впоследствии, наверное, пришлось бы резать.

— Посмотри что у меня с рукой, – с мольбой в голосе попросил Исаак.

— А шо, на месте рука-то, тилько посинела трохи, – ответил тот со своим малоросским  говором,  – ништо,  у нас в селе добрый дохтур, тебе на раз  руку-то перетянет, и опять поедешь, как миленький.

Пересилив себя, посмотрел Исаак на руку и чуть в обморок не упал: вся кисть набухла и почернела и дальше до локтя тоже уже синеть начала. Если бы не этот Микола, почитай все, без руки бы остался совсем.

А тот, пока суть да дело, быстро поставил колесо на место, привязал за уздечку лошадь Исаака к своей  лошади, и говорит:

— Давай, милок, я тя подсажу на свою телегу и поедем к нам,  к дохтуру.

Сказано – сделано.  Поднял он Исаака, на руках донес, и положил осторожно в сено, но как не старался, а боль в руке  была сильной и от любого толчка отдавала по всему телу. Но делать нечего, тронулись они, и неожиданно быстро, за косогором, показалось довольно большое село.

— Виш – говорит Микола, — ужо и приехали, а вона в той хате и дохтур пользует, -  и показал в сторону своей рукой.

— Да, батенька, – проговорил  пожилой врач,  осматривавший руку Исаака.  Свечку  Николаю угоднику надо поставить тебе и нашему Миколе. Если б  не он, – гангрена тебе обеспечена,  и не смотри так на меня, я чай не слепой, вижу, что ты еврей, а только молиться тебе на Миколу надо.

Но неправильно истолковал его умоляющий взгляд пожилой доктор, совсем не о том  думал сейчас Исаак. Конечно, он безумно благодарен был этому крестьянину, и не остался бы перед ним неблагодарным.

— Что у меня с рукой, – с дрожью в голосе спросил Исаак.

— На месте твоя рука, не бойся, не отрежем.  Ну, перелом в кисти,  и еще два пальца сломаны, гематома большая – это совсем ерунда, в свинцовой повязке она  быстро сойдет, а на кисть и пальцы я шину наложу и повязку сделаю. Через месячишко  опять по своим еврейским делам кататься будешь, – с бодростью в голосе произнес свой вердикт доктор.

— Через месячишко! –  Исаак тихо ахнул.

— Что, не веришь? – доктор рассмеялся. — Это у вас, когда взаймы попросишь одолжиться, то ждать до прошлогоднего снега будешь, а я уж за свои слова отвечаю.

Пока они разговаривали, доктор быстро и, видно, профессионально, занимался с рукой Исаака и довольно скоро сказал:

— Ну вот! Повязка готова, укол я тебе сделал и пока болеть не будет, ну а потом, вы народ терпеливый, не переживай, заживет твоя рука.

Все-то время, пока Исаак находился в комнате, у доктора, он был, как в тумане, и уже не столько боль в руке занимала его мысли, сколько то, что концерт, к которому он готовился, уже точно не состоится.   И будет ли он вообще играть на инструменте, и как он будет жить без скрипки?

Он не помнил, как сел на свою повозку,  как доехал до дома. Помнил только, как жена, увидев его, перевязанного, запричитала и заохала,  увела в комнату и, видя его состояние, ничего не спрашивала, уложив его на кровать.  И сразу, едва коснувшись головой подушки, Исаак провалился в глубокий сон.   Не слышал он, как подходил к нему его отец и гладил по взмокшему лбу, причитая, что это он во всем виноват,  и не отмолить теперь этот грех, вовек, у  Господа.

На следующее утро к Исааку пришел его тесть. Посмотрел на него, как бы с сожалением, и сказал:

— Подвел ты меня Исаак, сильно подвел, – я уже и билеты на наш (на этом слове он сделала ударение) концерт почти все продал, теперь придется обратно деньги возвращать. А ведь у меня репутация, – снова со значением заметил он, и в голосе ни капли сочувствия, одно раздражение. Ну, да ладно, мне некогда, – деловым голосом произнес он, — поправляйся скорей.  Одно только меня успокаивает, что ты только руку покалечил, а не что другое, — с намеком добавил всезнающий тесть.

Прав был тесть, ничего против и не скажешь, – не было у него пока внуков, как ни хотелось.  Не знаю, в чем тут дело, а не дал пока Господь счастья материнства, его жене Дворе, уж, как ни старались.

Прошел месяц, и точно, не обманул доктор, и опухоль давно спала, вот и повязку с руки сняли. Надо сказать, что шевелил Исаак иногда пальцами,  немножко и больно было, а все-таки чувствовал  он в пальцах какое-то неудобство. А, уж когда совсем  повязку сняли,  то увидел он, что средний и указательный палец срослись не совсем правильно. Оно и не так в глаза бросалось, но сразу Исаак понял, что на скрипичной карьере можно ставить крест.

Переживал Исаак, очень сильно переживал о случившемся, даже волосы в некоторых местах на голове поседели. Много ночей не спал спокойно Исаак, прокручивая события того дня и все представлял, как бы случилось, и так и этак…

Так и переживал бы дальше, если б  не повстречал знакомого раввина.

— Смотрю я на тебя Исаак и диву даюсь,  до чего ты глупый и неблагодарный человек, -  начал  раввин, – за то, наверно, и Господь тебя наказывает. Сколько людей вокруг тебя горе мыкают, хлеба досыта не едят,  мерзнут в стужу, голодают,  а ты все честолюбием своем  маешься, гордыню никак унять не можешь. Грех большой тебе стенать и жаловаться, все у вас в семье сыты, обуты, каждый день  продукты из деревни свежие: сметана, сыр,  масло и рыба в каждую субботу, и все своим трудом добыто, и за все заплачено.  Глядят на вас люди и по-хорошему завидуют. Так на то ж мы и евреи на свете, чтоб своим  трудом и терпением пример  другим  подавать.  Не гневить надо Господа, все дающего от щедрот своих, и всех по труду их питающего, а славить горячо и истово и тогда  пошлет он нам исцеление истинное, а не притворное,  и заступится за нас, евреев потому, что больше за нас заступиться некому. А за то, что гневишь ты Бога нашего денно и нощно, то он и наказывает тебя, деток  тебе родить не дает, чтобы образумился ты. И велик тот грех и наказание за него сполна получишь. Пророческими оказались эти слова, только вспомнил об этом Исаак много позже.

Замолчал раввин, на съежившегося Исаака глядючи,  жалко стало горемыку, но и в себя того привести тоже надо, а без подобной встряски не очнется человек, а то, может, и совсем угаснет.

— Ни мне, ни тебе не должно судить о деяниях Всевышнего, а принимать все безропотно, а еще упрашивать надо Господа, молиться ему и умолять:  — Внемли гласу нашему, услышь мои молитвы, Отец всемилостивый,  обрати милосердие свое к нам, пожалей меня и жену мою, и дай деток нам, не наказывай меня более.