Цикорий

Цикорий делает сознание четким, так что человек говорит и думает логично, без всяких непоследовательностей. 

Из энциклопедии

«Как сказала, так и будет, и другого не дано!» Больше сорока лет этот диктаторский девиз был нормой жизни Софьи Михайловны. Годы выкристаллизовали властность и отчеканили ее в жестких, будто прорубленных чертах смуглого лица, в блеклых карих, но необыкновенно пронзительных глазах, в складках небольшого рта с пухлой нижней и узкой верхней губой. Софья Михайловна была учительницей истории и завучем в местной школе, вдовой, матерью трех сыновей, свекровью трех невесток,  бабушкой семи внуков и Большой хозяйкой Большой семьи.

Музой истории, как известно, является Клио – видимо, самая покорная и гибкая из сестер-муз. Во всяком случае, за время рабочей практики Софьи Михайловны, свиток Клио переписывался, а подчас и перелицовывался не раз. И каждая последующая версия свитка называлась соответственно: «Древняя история», «Новая», «Новейшая»… И всякий раз Софья Михайловна терпеливо и усердно штудировала страницы новых учебников, поражаясь сговорчивости музы истории.

Софья Михайловна никогда не отдыхала. На отдых у нее просто не было времени. Многолетняя привычка завуча все держать под контролем сделала ее несгибаемой. Сыновья называли ее Гауляйтером, невестки – царевной Софьей, внуки и ученики – Софушкой и Фрекен Бок. Коллеги  и того похуже – Фюрером и Львихой. Софья Михайловна не обижалась, порог обиды она давно уже переступила. Она знала, что имя ее означало – «мудрость» и давно уже мудро решила про себя: «С любовью обойдусь, пусть лучше слушаются». Слушались, надо сказать, со скрипом: любое действие порождает противодействие, — но так же со скрипом признавали со временем: Львиха была права. Она олицетворяла собой порядок, а порядок  подразумевает незыблемость и надежность. И действительно было жестко, но надежно. Как простая, без гурманских причуд, но сытная и не требующая особых хлопот еда.

А еще Софья Михайловна совсем забыла, что когда-то очень-очень давно ее звали Софиат, и отца ее звали Микаилом, и была она смешливой девчушкой с румянцем на смуглых щеках и копной кудрявых черных волос.  И звали ее ласково – маленькая Всадница, потому точь в точь она была похожа на задорную девочку из картины Брюллова «Всадница». И жили они далеко-далеко на юге, в степных краях, где небо похоже на огромную перевернутую синюю тарелку, а степь на волшебный  ковер.

И не вспоминала Софья Михайловна, как ее мать, молодая красавица СариЯ плела венок из голубых цветков цикория, и, смеясь, надевала его на голову дочери. И приговаривала: «Терпи казак – атаманом будешь! Стебли у цикория жесткие, зато сломать трудно, и цветы долго не вянут». А потом легко шлепала по худенькой зАдушке и Софиат бежала, раскинув руки  по огромному, волшебному, ковровому и синему счастью.

Больше всего Софья Михайловна любила рождение утра, минуту когда рассвет прорезал тьму и являлся словно ниоткуда, и вселенская тревожная ночь отступала. Утро – это всегда обещание нового дня, залог установленного раз и навсегда порядка. В утре было легко, ночь скреблась тигрицей, кровавила сердце и одолевала тоской по чему-то, что хотелось забыть, что приносило боль.

В детдоме для детей врагов Родины Софья Михайловна запомнила куски серого, плохо пахнущего мыла, машинку для стрижки волос, после которой она перестала быть похожа на девочку-Всадницу, один матрас на три человека и толстую тетку в белом халате. У тетки были колючие красные глаза, и она все время бегала и кричала: «У меня 20 тарелок и 12 ложек на 200 человек! Что мне делать?! Говорила я, кто меня слушает?!»

А еще помнила Софья Михайловна, как впервые за много месяцев заплакала, когда нянечка со смешным именем тетя Груша погладила ее по стриженой голове,  перекрестила и сказала шепотом: «Ничего, Сонюшка, Бог даст, ты жива будешь. Живи, Сонюшка»…

И Сонюшка выжила.И стала Софьей. А потом уважаемой Софьей Михайловной. И давно знала, что родителей ее расстреляли,  а родственники от нее отказались. Почему? Она не спрашивала себя об этом. Многих расстреливали и от многих отказывались. А еще она знала, что ей непременно надо жить. И любить  эту землю, которая была ее Родиной, потому что другой она не знала. Да и не было дано другой. И Сонюшка любила и трудилась для нее.  И привыкла к этому. И годы были милостивы к ней, она не превратилась в обрюзгшую старуху, лишь чеканились, застывая, черты лица, да царственной оставалась осанка. Стареющая Львиха. Да – стареющая, но ведь это только причастие, а главное-то – существительное:  Львиха!  И она любит жизнь, и крепко держит на ней свою маленькую твердую лапу. И – уж будьте покойны! – пока эта лапа есть, можно не волноваться – все будет идти своим чередом, не нарушая порядка.

Вот только к  цветам была равнодушна Софья Михайловна… А их дарили ей часто – бархатные дорогущие розы, пышные георгины, белоснежные лилии, разноцветные гладиолусы и какие-то замысловатые букеты, где бумаги и ленточек было больше чем цветов. И все цветы были помпезными, будто  гордились собой и важничали неизвестно почему .

А она отдавала их коллегам, дарила невесткам, нисколько не жалея, не глядя даже на их красоту. И глаза ее оставались сдержанно приветливыми, не более.

Поэтому все удивились, и даже не поняли, отчего Львиха вдруг сильно закусила губы и изменилась в лице, когда однажды пятиклассник Рома Павлов  протянул ей большой букет ярко-голубых цветов с жестким стеблем.

— Это цикорий, — серьезно провозгласил он. — Очень полезный цветок. Из него делают кофе и еще жарят и тушат. Он от многих болезней помогает. И еще он очень красивый.

— И стойкий,- улыбнулась Софья Михайловна. – Ты где такую копну собрал, Рома? Наверно руки измочалил?

— Ничего не измочалил, — буркнул Рома. – А его вон там — на пустыре полно. Бабушка говорит – этот цветок-утешение. Когда даже трава не растет, он пробивается.

— Измочалил, все-таки. Давай сюда ладони. Ну, давай же, я как классный руковод за тебя отвечаю! – Львиха низко наклонила голову  и принялась протирать поцарапанные мальчишеские ладони.

— Цикорий я знаю, Рома – тихо сказала она. – Действительно очень полезный цветок.  Спасибо тебе.

В течение нескольких следующих дней домочадцы сильно удивлялись. Львиха таскала охапки синих цветов, уставила ими все вазы, банки и тазы в доме, а в один из воскресных дней собрала сыновей с семьями и объявила:

— Сажаем на даче цикорий. Запаслась семенами и корневыми отводками. Выезжаем через час.

         Спорить было невозможно, но один из сыновей попробовал сыронизировать:

— А что, налаживаем частное производство поддельного кофе?

Львиха приподняла бровь, что являлось признаком сильного гнева, но спокойно отчеканила:

— У этого растения масса полезных свойств. Противовоспалительное, желчегонное, успокивающее. Кроме того, просто красивое и неприхотливое. А еще его в народе называют «Петров батог». По легенде, апостол Петр использовал его как хворостину для своих овец.

— Мама!- не выдержала старшая невестка. – Скажите попросту – «Я так хочу! Как сказала, так и будет, и другого не дано!» Все поймут. И про овец тоже все поняли!

— Да, я так хочу. Я прошу вас, — вдруг сорвалось с губ Львихи. – Пожалуйста.

Домашние переглянулись. Мать стояла перед ними величественная  и изо всех сил прижимала к себе пакет с корневищами, будто боялась, что его у нее отберут.

Через два часа все уже были потные, грязные, лазали по земле и рассаживали отводки жестких стеблей. Потом, уже накупанные, пили чай с медом и творожным пирогом, и Львиха сидела в своем кресле во главе стола и взгляд ее по прежнему был пронзителен и тверд.

А еще через год большой  участок дачи напоминал ярко-синее море. И – странное дело – в первый раз после того, как зацвел цикорий, Софья Михайловна перестала бояться ночи. И рассвет, прорезающий тьму, был просто вестником утра, а не единственным спасением от тигрицы, по имени Память.