Курение убивает

                          КУРЕНИЕ  УБИВАЕТ.
                          (Надпись на пачке сигарет.)                                

Всё, о чём я сейчас поведаю, я узнал позже, со слов близких и очевидцев. Теперь же постараюсь расставить цепь событий по времени появления оных.
           Часов в двенадцать пополудни, мама попыталась меня разбудить и, не добившись результата, вызвала "скорую". Меня отвезли в больницу и без всякого предварительного осмотра бросили в палату «смертников». Часа через два появился врач. Произведя некоторое визуальное обследование (я увидел это позже, на других больных), поставив капельницу он, уверенный и спокойный, ушёл беседовать с мамой. "Видите ли, – сказал он, оценивающе глядя на маму, –  у нас нет абсолютно никаких медикаментов. Конечно, «Пирацетам», со всеми витаминами, мы будем ставить вашему сыну, но судя по его состоянию, ему вряд ли это поможет. У него, скорее всего, обширный инсульт, и я даже не буду называть вам сумму, которая потребуется, чтобы как-то привести его в сознание и способности хоть что-либо сказать. И как это не прискорбно будет звучать, надежды почти нет. Пропуск вам дадут постоянный, можете находиться рядом". Объявив свой приговор, врач подошёл к медсестре и, отдав ей все распоряжения относительно моей персоны, удалился к себе в кабинет. Он был хороший врач, он был      добрый и порядочный, я в этом убедился лично, но что он мог сделать...
          Придя в себя (а это, по словам врача, было уже хорошо), я почти сразу определил состояние, в котором нахожусь: во-первых, у меня не получилось словесно уточнить место своего пребывания, а во-вторых, я понял, что тело моё почти не слушается моей      головы. Когда еле-еле свернув голову влево, я  увидел капельницу, а чуть далее мужика на   койке, всё стало на свои места – это была клиника, а я был её пациентом.                                                                                                                                                                                                                     Даю слово, я не испытал страха в этот момент, он придёт много позже, уже дома, а  сейчас в голове стучала одна однословная мысль: "Курить!" С этой мыслью я пролежал  довольно долго: мне дважды поменяли «бутыль», и совсем молоденькая медсестра  мне миленько при этом улыбалась. Уже началась программа "Время" (кому-то принесли  телевизор),  когда вдруг до меня дошло, что если в зубах не окажется сигареты, я просто  умру. Мозги стали соображать остро и анализировано. Почему в тот момент около  меня никого не было, выяснилось, когда мама пришла ко мне на следующий день: она  сидела дома с сестрой и ждала звонка из больницы, а сестра боялась оставить её одну.
          А я был один. Нехотя, но правая рука, всё-таки, поползла к левой, и я резко выдернул  иглу из вены. Сосед со словами: "Ты чё, дурень, делаешь?"- попытался встать, но я,  замотав головой, изобразив пальцами букву "V", поднеся её к губам, заставил его не звать  медсестру. "Что, курить хочешь?" Я кивнул. "Терпи, братан. Двое суток потерпел в  безсознанке, теперь пострадай. Были бы мы одни, ради Бога, а здесь, вон напротив, мужика ещё до тебя привезли, так ты оклемался, а он в коме, и рядом с ним — тоже не жилец, так что терпи". Я высказал предположение по поводу палаты смертников и что меня надо просто довести до туалета, т.к. я и без него знаю, что в палатах не курят. Он посмотрел на меня: "Не мычи. Ты что думаешь, я понимаю по-коровьи?" Сообразив, что речь отсутствует, я резко повернулся влево, на живот и шлёпнулся на пол, больно ударившись о ножки капельницы. Из носа пошла кровь, сосед открыл рот, но не произносил ни звука ввиду охватившего его паралича.  Я на автопилоте сел на задницу, взял с тумбочки пачку (его, соседа), зажигалку и пополз к двери. Будто в кино, истекающий кровью солдат, я полз через убитых, под взрывами фашистских бомб, чтобы соединить разорванный кабель связи, сомкнуть цепь любой ценой: руками ли, зубами ли, телом, живым или мёртвым, потому что от этого зависела Победа роты, полка, армии, страны. Так я полз в коридор. Немецкий солдат, отойдя от шока, перескочил через меня, выбежал из палаты и взвыл с криком о помощи гестаповским  палачам. "Сестра!" – орал он из последних сил. А я полз и знал, что обязан доползти сам, потому что помощи не было и потому, что должен выкурить сигарету, пусть даже последнюю.
          Подбежали обе, когда голова моя была в коридоре и стали все вместе меня тянуть обратно. Не ожидали они от меня такой прыти: я вырывался и полз дальше. Но они не понимали, что это было не сопротивление — это была битва за жизнь. Я перемахнул коридор в два рывка, благо женский  туалет оказался напротив, и дверь в него была приоткрыта. Сестра побежала куда-то, а моя голова оказалась уже в курилке. Почти разорвав пачку, где-то в подкорке я понимал, что мне могут не дать закурить, я судорожно щёлкнул зажигалкой и затянулся. Тут подбежали эсэсовцы дивизии «Мёртвая голова» из приёмного покоя. Они забрали у меня и сигарету, и пачку, и попытались потащить меня обратно, но я вырвался. Цель моя была достигнута: я успел несколько раз затянуться, и умиротворение вошло в моё сердце.                                                                                                                                                     Я заплакал. Я плакал о том, что я жив, что я достиг цели, что жизнь очень хорошая вещь что,…  что… Но присутствующие поняли мои слёзы по- своему: "Отстаньте вы от него, — сказала та, которая мне улыбалась, — пусть курит, пусть подыхает, с ним возятся, как с ребёнком, а он тут гонки устраивает. Шумахер!" И она пошла к своему рабочему столу. "Не поймёшь вас, девчонки,– проворчал охранник,– то "помогите", то "отстаньте". Нам чего, больше всех надо!?" Он отдал мне сигареты и зажигалку, а я, протянул, совершенно спокойно, руку и сказал: "Затащите меня в туалет". По действиям охраны мне стало понятно одно — я был понят. Мой сосед по палате сказал: "Мужики, давайте перетащим его в мужской".
          Утром пришёл врач. Он сел на краешек кровати, долго смотрел на меня, хмыкнул, крякнул и ушёл. Вскоре пришла мама. Она плакала и целовала меня. Я забыл, когда последний раз она целовала меня. И я опять заплакал, только теперь — это был маленький мальчик, разбивший коленки об асфальт и испугавшийся за маму, бежавшую к нему. Мальчик боялся, что мама упадёт и также разобьёт коленки, и ей будет больно — она ведь женщина, а ему не больно — он мужчина.

05.05.2005 г.