Золото Плевны ч.4-2 Выкуп

— Пойдём до зори, — рисовал план Батька. — Хрестом.
- Крестом.
- Микола, с поручиком в голове. Гриц – левое плечо. Сашко Гулый — правое. Вам не только поперед глядеть, но и склоны держать. Грицу – правый, Сашку…
-Левый, — отозвался Гулый.
Седовласый пластун первый, а за ним и остальные перекрестились. Слушая атамана или старшёго, пластуны занимались своими делами. Кто-то перекладывал небольшие заплечные мешки — торбы, кто-то делал на револьверных пулях насечки крестом.
-Зачем пули портите? – Меня передёрнуло, — точности не будет.
- Нехай, зато хоть в пятку попадёшь, пол стопы оторвёт. Один пистоль для точности, другой для урона. Вы, ваш бродь, свой тоже через один зарядите.
- Какой я вам ваш бродь, Иваном меня зовут,- не удержался, добавил, — Матвеевичем. С вами неразумным новичком пойду.
- Ну вот и гарно, возьми пули, сыпь — эти в один карман, а эти в другой. Всё Батько, готовы, можно и повечерять. Вычерпали до дна медный казан и со стенок соскребли до чиста. Забытая сытость растеклась по всему телу. Опять появился неизвестный мне струнный инструмент, опять дудочка тоненько стала затейливо выводить незнакомые мотивы. И словно струны и дырочки играли в моей душе, вытаскивая из неё давно забытое, а может никогда и неизведанное.
Турки первые в мире поняли, что музыка действует на человека особым образом. Они собрали оркестры и под их звуки шли в бой. Теперь оркестры есть во всех армия. Музыка может сотворить со взрослыми, совсем не изнеженными мужчинами, чудеса.
Микола пристроился рядом и потихоньку переводил смысл песен, или отдельные фразы.
Славянские языки менялись, незнакомые наречия чередовались с чем-то неуловимо знакомым. Слова оставались те же: трогали за душу, нагоняли слезу, тревожные воспоминания о доме, семье. Как там маменька? Выдержит ли сердце, едва не остановившееся со смертью мужа, если придётся сгинуть на чужбине старшему сыну? Жаль тебя, аж крутит всего изнутри. Но не могу, не могу по-другому. Никто Суздолевых не сможет заподозрить в трусости, не могу я опозорить род и имя своё. Ценность слишком велика. Золото – ничто, имя твоё – всё. С ним жить. С ним умирать. С ним, жить следующим Суздалевым. Будут ли они с гордостью вспоминать, или стыдливо упоминать, — да, был у нас такой родственник, но тут заиграла дивная тихая музыка. Казаки загрустили. Под очередную песню начал складывался из звёзд и облаков в ночном небе, образ Малики, и я боялся пошевелиться, любуясь дивными линиями гибкой фигуры. Девушка кружила в нескончаемом танце. И от него перехватывало дыхание. Господи, видел то мельком, а как в душу запала – запомнилась навсегда. Слушая старинные песни, я вдруг понял, люди сложившие много лет назад эти замечательные строки, были не глупее нас сегодняшних. Вот песня про злую мать, сгубившая невестку с дитём, пока сын был в походе. Это ведь образ злой войны, разбившей семью. И совсем не важно, что в песне казак живой, семьи то нет! Конечно, в жизни наоборот, да разве горе от этого меньше.   Сменилась тихая песня. Люди вокруг просветлели лицами. Стали переглядываться. Что-то за витало в воздухе. Особое. Я чувствовал невысказанное единение и рад был оказаться в нем. Никто не осудит сурового Батьку смахнувшего слезу. Песни говорили:
- Мы не одни, нас помнят, ждут, надеются. И чёрта лысого мы дадим нас, так просто ухлопать или заморить.
Новая песня. Совсем незнакомая речь. Микола сначала подпевал тихо, потом видя мою заинтересованность, тихо сказал:
- Сербская песня. Древняя, про воинов, где отважные мужи знают, что завтра умрут, но сегодня призывают сдвинуть стаканы, так же плотно, как завтра сдвинут плечи в бою.
- Сильная песня. Я прочувствовал.
Казак достал глиняную бутылку, пустил по кругу.
- По три глотка, чтоб спалось лучше.
- У Гамаюна знаешь, какие глотки?! В три глотка Чёрное море выпьет.
-  Да ни.… Загнул! Мабуть в пять!
Казаки негромко прыснули со смеху, давясь в смешках.Пошёл дождь. Языки пламени заволновались, зашипели. Посиделки пришлось прекратить.Как можно заснуть? Я опустил голову, прижимаясь щекой к мягкому войлоку. Знакомые запахи заворожили, закачали сознание, глаза сами собой закрылись и тут же — чужая рука затрясла за плечо.
   — Иван Матвеевич, пора.
Казалось, и не спал совсем, мысли метались от дома до предстоящей вылазки. Образы любимых людей – в грусти и в радости, сменялись кудрявой отарой — сотня баранов решит вопрос с провиантом и тёплой одеждой. И чтобы продолжить дальше жить ради тех, кто дорог, надо успешно выполнить задачу. Как много зависит от баранов!
Командование должно было все силы приложить, чтоб их получить, а начальство делало вид, что такая мелочь, как отара сама по себе, а обессиливший русский корпус отдельно и никто совсем не заинтересован в исходе непонятной операции. Мол, пять неизвестных босяков и мающийся от безделья, артиллерийский поручик, потерявший свои орудия, за так, между прочим, обеспечат войско мясом.
Стоп. Ладно. Чего-то разбурчался! Ну, плохо спал на новом месте, зато не мёрз и не голодал, а впереди дело весёлое. Не хлопотное. И все лучше, чем безделье в палатке.
Правда, дело оказалось в первую очередь скользким.После сотни падений на обледеневших камнях, мокрый как мышь, упёрся в каменную стену. Тёмный, отсыревший камень давил массивом, величественно возвышаясь над головой. Вздохнул, поражённый природой. Её внезапным вторжением в наш ход. Впрочем, пластун уже уверенно повёл в сторону, доверяясь своему чутью. Продвигаясь за Николаем вдоль неровной скалы, дошли до просвета. И я, что греха таить, задышал свободнее, хотя от частых падений –ребра болели и легкие не могли, как следует сделать полный вдох. Пластун сразу подал сигнал и показал, что можно отдохнуть. Через несколько минут с двух сторон подошли фланги. Гриц и Сашко. Отдышавшись, они пошли вперёд. Немного погодя пошли и мы. Здесь лёд лежал, только местами – причудливыми застывшими каплями, свисая с камней или растекаясь крохотными треснувшими панцирями в расщелинах – ступишь в такую и улетишь в каменный мешок, откуда уже никто не спасёт и не вытащит. Минуя опасные места, не смотря ни на что, до второй теснины дошли быстрее.
Природа зловеще улыбалась, капризничая.Что бы наш спуск был ещё чудесней, пошёл мелкий дождь. Противный, он струился по папахе, заливал глаза так, что приходилось часто промаргиваться. В этом месте между вертикальными стенками оставался проход саженей в двадцать. Здесь казаки повторили свой манёвр.
По моим прикидкам спуск продолжался около трёх часов. Когда я в очередной раз полетел пересчитывать камни своими рёбрами и сотый раз проклинал своё решение идти с пластунами, в голове появилась подленькая мысль:
— «Может не вставать и пусть будет, как будет.»Откуда-то ниже и правее:
— Псс.
Решив, что нет смысла и сил вставать в полный рост, на четвереньках, ногами вперёд, двинулся на этот «псс», пока не упёрся в большой камень.
— Ваня, сюда залазь.
Наверное, из-за дождя, светлее не стало. Почти на ощупь нашёл Николая.
— Тут, в камне трещина, залазь, с другой стороны.
Нашёл, с трудом залез, царапаясь лицом, чуть не потеряв меховую бурку с левой ноги.
Когда-то часть скалы отвалилась и катилась по склону, пока не треснула пополам. В этой трещине, уже поросшей мхом, мы с пластуном и устроились. Он прокричал птицей, в ответ с двух сторон, ответили «плечи».
   — Всё, отдыхай, можешь подремать.
Сразу пришла тупая боль. Навалилась, рвя сознание, со всех сторон. Невольно тихо охнул, прикрывая глаза. Начал себя ощупывать. Открытых переломов — нет. До чего мог дотянуться, было вымазано толстым слоем глины. Одежда отяжелела. Не приято, но сейчас — это тревожило меньше всего. Как это я, ухитрился ничего не сломать вот — чудо!
Внутренне стеная и охая, как- то незаметно уснул. Толчки по ногам, медленно вытряхивали из сонной неги.
— Просыпайтесь, граф. Вас ждут великие дела.
Знакомо. Где- то я это уже слышал.
— Гляди- ка, кажись пошло движение. – Николай тронул, кивком головы показывая направление. — Ты оглядись пока. Там саженей двадцать с твоей стороны, чуть ниже, кустарник густой начинается, со стороны скалы, мы там тропку протоптали. Можно потаённо почти к турецким позициям выйти. Посмотри по сторонам, запомни места, где укрыться от пуль можно.
— Зачем? С кем воевать собрался?
— Всегда так делай, где бы, не был.
Сдвинувшись в своей нише, осторожно высунул голову. Рассмотрел колючий кустарник, уже освободившийся от снега, Постарался запомнить расположение валунов побольше. Ветер опять сменился на злой, холодный, порывистый. Нас мало тревожил, но только, что стекавшие ручейки на глазах, покрывались льдом. Камни, как будто высасывали тепло через толстые слои одежды.
— Ты, как Ваня?
— Тело затекло.
— Напрягай ступни на пять счётов, раз двадцать, потом ноги до колен, потом от колен до бедра, так до головы, потом снова ещё раз.
Сперва было больно, словно сотни иголок впивались в тело, заболели все ушибленные места, но стало теплее, и снова почувствовал власть над своим телом.
— Точно, отару гонят.
Я высунулся ещё дальше. Постепенно разглядел, приближающееся, серое пятно. Неясно брехала собака. Позвякивал колокольчик.
Через час можно было рассмотреть две нитки конных, сопровождавших с двух сторон овечье стадо. Ещё через полчаса, то, что конные безжалостно пускают в ход нагайки, отгоняя, трясущих кулаками турецких пехотинцев. Вот овцы стали подниматься по урочищу. Конные перестроились в линию, осекая отару от равнинной части. Вокруг отары бегали две здоровенные собаки, не позволяя овечкам отстать или выйти из только им, понятного пространства.
— Нас собаки почуют, лежи не двигайся и глаза прикрой, порычат и убегут.
Конные снялись, ускакали рысью в даль.
— Мальчишка, тоже здесь, — рассмотрел мальчика верхом на ослике.
— Давно засёк, — отозвался пластун.
— Щас, найпервейше дило зробим, – видать волновался, невозмутимый пластун, раз перешёл на родной язык.
Первым мимо камня, звеня колокольчиком, прошёл чёрно-белый важный козёл. Тряся длинной бородой, он иногда замирал, вытягивал шею и злобно блеял, вытаращив круглые глаза. За ним, обтекая камень, с двух сторон шли мохнатые, перепачканные грязью и глиной безропотные овцы. Вислоухие животные покорились дождю, смирились с непогодой и грядущей неизбежностью.
Услышав рычание, я поглубже забился в щель. И, кажется, вовремя. Здоровенная собачья голова, заслонила свет, показывая мне желтоватые зубы в половину указательного пальца и злобно зарычала.
Страх, дикий до ужаса животный страх, вздыбил волосы на спине, вызывая учащенное дыхание и приступ потливости. С трудом сдерживался, чтоб не выстрелить, ещё труднее было закрыть глаза и не о чем не думать, однако этого, волкодаву хватило, чтоб не засчитать меня, как угрозу. Обежав камень, Миколу он просто обнюхал, даже без рычания. Может и хвостом вильнул – проверять не хотелось.
Тявкнув напарнику, псина умчалась по своим охранным делам.Овцы шли и шли, они тоже скользили на камнях и падали на грудь, прокатывались вниз, сбивали нижних.
— Вылазь, но в рост не вставай, следи за склоном.
Ужом вылез на волю, устроился за камнем головой к долине.
С другой стороны полилась турецкая речь. Микола разговаривал с мальчишкой. Ещё мгновенье и ослик зацокал за отарой.
— Добре, гроши у меня.
Над ущельем полетел условный клёкот.
— Можно вставать? Турок не видно.
— Лежи, Ваня, пока отара первое гирло не пройдёт, будем лежать.
Я доверился чужому чутью на опасность и опыт в засадных стычках. Переглянулись. Пластун подмигнул. Чуть сдвинул папаху. Расправил усы. Серьезный, а у самого смешинки в глазах – никогда не унывает. Лежим себе рядышком, на чёрной бурке. Холодный дождь моросит, обдавая порой тяжелыми каплями мокрого снега — мёрзнем, но настроение отличное. Дело действительно пустяковое оказалось, но сколько солдат нам будет благодарно. Корпус такую вылазку надолго запомнит и не раз у костра вспомнит. Может, и награждение моё вновь вынырнет из небытия штабных бумажек – возродится набранный ход. Отара начала втягиваться в узкий проход. Турчонок спешился и потихоньку начал спускаться, видя ослика на поводу. Значит, передал овец Гамаюну. Дело сделано. Я облегченно выдохнул.
И вот тут началось, то, чего и опасались пластуны.Время замерло, набухающей каплей, а потом прорвалось с первым тревожным удара сердца.
Сперва раздался двойной птичий крик. Я невольно посмотрел в небо и действительно увидел парящего орла. Голодная птица кружила над овцами. Несколько раз стремительно промелькнул силуэт Сашка. И, наконец, стала видна причина тревоги.
Слева внизу, из-за левого отрога в нашу сторону быстро двигались три десятка чёрных всадников. Справа неслышно появился Гриц.
— Черкесы!
— Что-то маловато их, чтоб отбить отару, тут хитрость какая — то.
-Ответил Николай.
— Казаки, в круг!
— Мыкола, Сашко левый, я центр, поручик тыл, а ты справа, если что уходи с золотом в схрон, завтра тебя вытащим на рассвете.
— Добре. Матвеич, поднимись вон-туда,- он ткнул рукой назад, — смотри только вверх. Ветра почти нет, после выстрела смещайся на границу порохового облака, Выстрел — опять отбегай.
Грицко быстро побежал вниз, забирая влево. В каждой руке у пластунов было по револьверу.
Как-то обидно, что меня, офицера, задвинули в тыл, хотя в душе, я понимал, что в такой ситуации пластуны разбираются куда, как лучше. Мальчишка, похоже, тоже не обрадовался, остановился, а потом бросил ишака и побежал вверх, что-то крича. Одновременно раздалось три ружейных выстрела со стороны конников.
Глаза от удивления полезли на лоб. Саженей в пятьдесят, ниже теснины, прямо из скалы, из камня, выбегали люди в чёрных черкесках и высоких такого же зловещего цвета папахах. Мало похожие на добрых джинов, они уверенно действовали по своему плану. И от их решительных фигур стало не по себе – обреки знали, что делали, основываясь на свои обычаи и традиции.
Сперва черкесы кинулись вверх к уходящей отаре, но бегущая наперерез овчарка и два метких выстрела, уложивших двоих нападающих, снизили пыл. «Черные джины» проявили осторожность и залегли возле упавших. Не суетились. Не торопились. Вскоре одного потащили к скале.
— Коля, сзади! – вырвалось у меня. Казак обернулся.
— Добре, держи их.
Стрелять мне было далековато… Я осмотрелся, наметил будущие позиции для стрельбы. Приготовился.Внизу внезапно загрохотало: два выстрела, ещё два, пауза пять секунд, снова два и ещё два. Защёлкали, кажется со всех сторон, винтовки. И резкая смена – всех накрыла тишина. Потянулась пауза — из-за порохового дыма ничего не видно. Обреки наверху, очень быстро рассыпались по ширине ущелья, и, не теряя темпа, стали приближаться. Выстрелы Гамаюна в спины, их не остановили.
Черкесы двигались очень ловко и сноровисто, почти не оскальзываясь, со стороны казалось, скользили по воздуху. Чужое движение «змейкой», сбивало с толку. Попробовал удержать на мушке одного, перевёл на другого. Потерял. Внизу опять загрохотало. Ударяясь о камни, выбивая яркие искры, пули с визгом меняли направление. И быстро, как потревоженные шмели, злым жужжаньем заполнили ущелье. Черкесы с моей стороны, стали останавливаться, вскидывая длинные винтовки, выцеливая моих пластунов. Пора. Потихоньку потянул спусковой крючок, грохнул первый выстрел — один есть, сразу во второго – и не понял результата. В глубоком приседе, переходя на четвереньки для скорости, перебежал к намеченному заранее валуну, где дыма почти не было. Выстрел, ещё — противник вскрикнул, перебежка, последние два выстрела наугад в сторону врага больше для острастки. Назад за камень, перезарядить. Пальцы на холоде деревенеют, не гнутся. Однако, гнезда в револьвере забиваются быстро. Не знаю, какой я нанёс урон, но нападавшие из засады, залегли. Ещё задымил пространство изрядно. Самому ничего не видно. Отбежал от места последнего выстрела, рассмотрел горца с винтовкой, стоящего на колене, прицелился, но в последний момент, он нырнул вниз и выстрелил в меня. Зажужжали рикошеты. Перебежать. Сразу три выстрела. Горячим мазнуло по щеке. Слезы, дождь, кровь? Непонятно. Падаю, заползаю за валун. Стреляю и снова меняю позицию. Быстро перезаряжаю, и привычно перебегаю. И тут железной палкой по голове! Зазвенело в ушах. Дрогнула картинка, закачалась, наливаясь красным цветом. Привычный серый день растворился в новых красках. Словно паровоз шибанул или великан какой.
Дыхание моментом сбивается.Поперхнулся воздухом, давясь. Повело вправо. Нога сделала шаг в сторону, другой. Носок бурки зависал при каждом движении и неуверенно трогал воздух, словно боялся не встретить поверхность, а провалиться в пропасть и увлечь за собой тело. Как же так? Как такое могло случиться? По касательной прилетело или прямо в голову? Мир закружился в бешеном ритме. Замелькали картинки.Камни: серые, мокрые, грязные — бесконечные отвесы припорошённые лёгким снежком.
Небо без дождя: чистое, с парящим орлом в вышине – кажется, я так к нему приблизился взглядом, что видел немигающий зрачок хищника и каждое пёрышко. Посмотрели друг на друга. Оценили. Птица беззвучно открыла мощный клюв, улетая на новый круг. Тело горца, с застывшим оскалом сползало вниз.
Теперь я видел себя как со стороны. Вот упал на колени. Закрыл глаза. Боли нет, отступила.
Как же хорошо. Наступило долгожданное спокойствие.
— Ваня, поручик!!! Вставай!
Громкий выстрел над головой вернул в ущелье. Слабость. Сильно мутило. Дрожащей рукой схватился за плечо пластуна, он подхватил, обняв за спину, приподнимая. Ноги не стояли, не держали тело, но я упрямо продолжал подниматься.
— Тихо. Не так резко. Давай, Ваня, осторожно ступай на ноги. Уходить нужно.
Поскользив бурками по камням, всё-таки почти встал, но тут же завалился на Николая.
— Добре, давай. Левой, правой. Левой, правой. Слушай меня! Мой голос. Двигаемся, поручик.
Мы у скалы.
— Давай Ваня, я тебя на плечи возьму, так быстрее будет.
Держа за левую руку, он подсел под меня, взял за правую ногу, и я уже у него на плечах. Теперь он бежал, бежал вниз к турецким позициям.На один его шаг, я взлетал вверх и тут же чужие жёсткие плечи били мне в грудь и живот, вышибая воздух из лёгких. Постепенно приноровился, отрываясь вверх, коротко вдыхал, опускаясь, напрягал живот и не мешал выбивать из меня воздух.
Что-то обожгло правый бок – вздрогнул, смерть не пришла, значит пока живой. С разгона врубились в непроходимый кустарник. Ветки протестующе затрещали, прогибаясь.
— Терпи, артиллерия,- казак уложил меня на спину, сбросив на длинные сухие колючки. Одну такую я видел в опасной близости от глаза. Заглянул в лицо, проверяя. Натянуто улыбнулся.
— Ничего, ничего. Это мелочи. Терпи. Невеста то есть, Ваня?
— Нет, — прошептал я.
Когда пластун отрубил очередную колючую ветку, я провалился на камни. Теперь стена колючек была на вершок, выше моего лицаМикола ухватил меня за башлык и поволок за собой. Мне оставалось только покрепче зажмурить веки, хотя багровые круги от этого не исчезли. Иногда голова ударялась о камни, и тогда боль пронизывала до пальцев ног. Пропадали и звуки редкой стрельбы, где- то далеко- далеко…
Через час, а может десять минут, колючки над головой пропали. Появилась узкая полоска свинцового неба. Тропа.
— Я сам попробую.
С трудом перевернувшись на четвереньках, пополз за казаком.
Спина стала неметь, и что- то в моём теле было явно лишнее. Пуля, наверное, сидит.
— Сейчас, за мной ползком, сможешь?
— Угу.
Я, стоя на коленях, упирался руками на камни и меня качало в разные стороны.
Николай ящерицей нырнул под колючие ветки. Я тоже с удовольствием распластался и уже без всякого удовольствия, обламывая ногти о камни, пополз под кусты, стараясь не потерять из виду грубые башмаки.Опять оказались возле скальной стенки, и поползли вдоль неё.
— Сейчас будет щель, лезь туда и обживайся, я пока следы попутаю.
Залазь, не опасайся, не брошу.