Золото Плевны ч. 10-2 К своим

Въехав в именье, по давней привычке, оставил свою кавалькаду в кустах. Сам выдвинулся, чтобы понаблюдать. Бог знает, что за ночь могло произойти. Встающее солнце сверкало в кристаллах снега, хозяйки затопили печи в куренях. Дым из труб поднимался прямо вверх. Всё, как всегда. Вчерашний пожар здесь никак не сказался. Ни признаков беженцев, ни следов военных не видно. Чтоб не привлекать внимания, оставлю лошадок здесь, и хоть силком, заберу Ивана и к Софии. Если вернёмся сюда, то вместе с русской армией.
С Росицей я попрощался.
 Пока семья Дончо седлала лошадей, побежал к её хате. Стукнул в окошко, дверь открылась, словно она ждала меня.

Продолжение:http://pisateli-slaviane.ru/7545-zoloto-plevny-ch-11-1-sshibka-v-sumerkah.html
— Ухожу. Прощай. — Горло сдавила непонятная сила.
— Храни тебя Бог. — Вдруг обняла, прижалась щекой к моему небритому лицу.
Плачет, ощутил стекающие, уже и по моей щеке слёзы.
Осторожно отстранившись, разжал её ладошку, вложил золотую лиру.
— Может, дом купишь себе в Софии или Тырново или ещё чего.
Ведунья посильнее прижалась. Продолжил:
— Я бы к морю перебрался, знаешь какое оно красивое.
 Она улыбнулась, вытирая слёзы:
— Как я?
— Ты лучше.
— Иди, я буду бояться за тебя.
— Не нужно. Со мною Бог и все архангелы его. Прощай. — Пора было бежать, а то что-то глаза подозрительно защипали. Отстранился. Перекрестил лицо женщины. И двинул вперёд, не оборачиваясь. С каждым шагом прибавляя ходу, словно птицей взлететь в небо хотел. На бегу, зачерпнул снега и до боли растёр лицо. В этом походе судьба не раз сводила с разными молодками, но никогда не было так тяжко.
 Всё это уже в прошлом, теперь пешком двинулся к тыльной стороне нашего временного убежища. Сарай большим пятном выделялся на свежем снеге. Из хозяйского дома вышел кривоногий десятник. Сильно припадая на одну ногу, старик решительно направился к сараю. Зачем это. Никогда он сам не ходил.  Если я нужен был ему срочно, присылал хлопчиков. Сразу же, будто наблюдала и у окна паслась, из докторского флигеля выскочила эта скаженная Иванка. Девушка что-то кричала, — не разобрать. Суетилась. Да, что там у них происходит? Бежит и кричит, рыдает. Полушубок, накинутый на ночную рубашку, соскользнул. Блеснула полными голыми икрами. Забежала перед он- баши, тот грубо оттолкнул, так, что упала, беспутная, в снег. Вскочила, не озаботившись одёрнуть рубашку, опять догнала турка. Тут на солнце сверкнула сталь и Иванка некрасиво, сперва будто присела, не распрямляя ног, боком, завалилась в снег.
Наповал! Никаких сомнений, что бедной девицы уже на этом свете нет. Такое я наблюдал не раз.
— Вот тебе раз!
 Из револьвера, гада, не достану, винтовка осталась притороченной, да и сейчас убийцу перекроит сарай. Я побежал, понимая, что никак не успею, турок явно шёл убивать Ивана. Вытащил добытый пистоль, стал палить в воздух, попутно отмечая сильную отдачу. Мощная штука.
 Снег хоть не глубокий, по щиколотку, не позволял бежать быстро.
— Ваня, не стреляй. Сгоришь! – Закричал на ходу. Нельзя стрелять на сухом как порох, сене. Это и каждый ребёнок знает, но графу напомнить не мешает.
 Влетев в сарай, увидел живого поручика под крышей на сене и, пытающегося поднять лестницу, кряхтящего он-баши. Молодец граф, быстро сообразил, сбросил лестницу. Турка я просто толкнул, так, что он полетел в сено, выронив и лестницу, и шашку. Десятник, выбравшись из свалившейся на него сухой травы, окатил меня, таким яростным взглядом, что я опять испугался пожара. Попытался кинуться на меня, запыхтел, но я легко увернулся. Для меня старик слишком медленно двигался, ещё и путался ногами в сене. Ударом кулака, опять отбросил десятника на исходную, подобрал добытую Иваном богатую шашку. Вопросительно посмотрел, то на одного, то на другого. Поручик с несчастным лицом, махнул рукой, потом, мол, расскажу. И невнятно спросил:
— Папиросы есть? Давно не курил.
 Турок перевалившись на бок, с трудом встал на колени.
— Убей! Он, — старик ткнул перстом в сторону Ивана,  — убил моего хозяина. Осмелился явиться в его дом, с оружием, пожалованным самим  султаном. Только кровью неверного можно смыть такой позор. Его или моей.
Да, не кругло как-то получилось.
Я привычно сдвинул шапку на макушку. Покарябал щеку. Чувствовал ведь, ничего хорошего не получится. С другой стороны, выбора- то у нас не было. — Вань, только не стреляй.
  — Да, что у меня других забот нет кроме этого старика? Всыпь ему нагайкой! Да, вышвырни на улицу охладиться.
— Вань. Слышь – не стреляй. Айдын-бей Иванку зарубил.
— Как зарубил? – пробормотал побледневший граф. Вся спесь слетела с лица молодого дворянина. Подбородок затрясся, но живо справился с эмоциями. Вспыхнул гневом, закричал:
 – Как зарубил?!
— На смерть.
Поручик вскрикнул и проворно съехал вниз. Пошёл медведем на турка. Остановил рукой, преграждая путь. Отдав шашку, на всякий случай стал между мужчинами.
— Её не вернёшь. Раньше надо было думать.
  — Будь проклята эта железка, — прошептал Иван, сжимая шашку, — будь проклята эта война.
— Господин поручик! – Повысил голос я. Нужно было быстро вытащить его из пропасти переживаний. — Война не кончилась, будут ещё потери, — скажу ему обидное, — Что-то по солдатам своим, Вы так не убивались. – Точно, выпрямился, лицо высокомерное состроил.
— Для того их матери рожали.
— Скажи это матерям! Ладно. Не ко времени этот разговор, иди с Иванкой попрощайся, только не долго. Всё, уходим. И вот, на две лиры, с лекарем расплатись.
Опустился рядом с десятником.
  — Уходи, не буду тебя убивать. Знаю, думаете, ваш бог за христианские души не наказывает, а я думаю, накажет. — Понял ли, может, догадался, но заплакал горько. Чего- то лопотал сквозь слёзы и кашель, я не вникал. Повозившись с тяжеленой лестницей, позвал его. — Кончай сырость разводить, я не поп и не мулла, грехи не отпущу, помоги лестницу приладить. — Пошёл за сарай ножом отрыл наши сидора, пора в своё одеваться, хватит в чужое рядиться. Зашил добытые золотые в специальные кармашки в черкеске на спине и груди. Пусть пока кольчугой послужат.
Жалко девку. Всё хамылём, да хамылём. Вот и добегалась. Прими, Господи, её душу бессмертную. Зашептал молитву заупокойную. Чего ж так не весело получается.
Папаху на голову, башлык на плечи, шашку на пояс. Разложил мундир Ивана, постиранный, заштопанный, залатанный бешмет. Ещё с нами разок сходит и заплаток будет как у пластуна. В щёлку осмотрел, что на белом свете творится. Иванку уже унесли, возле докторского флигеля невеликая кучка женщин, вот и поручик мой идёт — ногами снег загребает.
Сейчас в оборот его нужно, болью физической, душевную перебить.
  — Быстро, Вань облачайся, опять ты поручик российский. Тикать треба, турки рядом. Давай помогу, пистоль заряжен? Брось эти чувяки турецкие, бурки свои натягивай. Болгары постирали всё, погладили, гляди портяночки, что платочки у мамзелей на балу. Папаха твоя счастливая.
 О, це гарно! Всё Вань, бегом, жеребчик тоби заждався, и мой поди зажурився. Конив, у нас по два, каждому по заводной, так что помчим як витир.
— А, что далеко неприятель? — вынырнул, все-таки из скорбных мыслей.
— Уже должны были подойти, – врал боевому товарищу, помогая сесть в седло.
  — Давай мимо окон Малики проскачем. Хочу глянуть в последний раз.
Я вздохнул.
— Давай, друже. Нам всё едино в ту сторону, к дороге нам ходу нет. Через сад и огородами, Вань, огородами. Прощаться не будешь? – спросил я, когда проезжали господский дом.
  — Нет туда мне ходу.
  — Неужто отставку дала?
  — Покрасоваться вчера решил, шашку пристегнул, а турок, что я на батарее зарубил, её отцом оказался, ну и… Прокляла меня Малика. – Забормотал Иван, отводя глаза. — Всю ночь не спал. Не украл же я эту железяку, честно в бою взял. Мог ведь и он меня зарубить,
Маменька её тоже. Пощёчин Малике надавала, наверно за враньё и флирт со мной, в общем, влип я как шведы пол Полтавой.
  — Не журись, значит не судьба и, правду сказать, чего дома невест мало?
  — Тут другое.
— Другое?
— Микола, ты почему десятника не убил?
— А, ты?
— Я себе так противен был, особенно, когда увидел,- он шмыгнул носом,- Иванку.
Я покачал головой.
— Это не наша земля, не нам здесь порядки устанавливать. Он-баши на коленке маленькую Иванку качал, а зарубил походя. Нехань, между собой сами разбираются. Наше дело армию турецкую зничтожить.
 Хоть застрелись, теперь ничего не изменишь, только иродов миром не мазаных, порадуешь. Помолись за упокой девичьей души.
Поручик замолчал, тихо зашептал молитву. Дождавшись окончания, продолжил:
  — Давай лучше тихенько заспиваем, — я запел старинную песню, про степь привольную, про шашку острую, дружбу казацкую, про то, что бабы последнее дело. Повеселел поручик, плечи распрямил, и про Иванку словом больше не обмолвился.
  — Туда ли скачем, дороги то нет?
  — На кой нам шлях, направление я знаю.
— Без компаса как-то скучно, то влево поворачиваем, то справа объезжаем.
  — О, тут компас должен быть, — я постучал себя по лбу. — Мы с Грицом и его дядями два раза в Абхазию по горам ходили. Через немирных черкесов, через перевалы заснеженные, а там петли, мама не горюй, по нескольку дён. Ночью по Полярной звезде и Чумацкому шляху, днём по солнцу.
Хочешь, байку расскажу, только она, того, с запахом.
— Байка — это выдумка?
    — Ни, сам участвовал, — серьёзно ответил я на вопрос,- так вот. Нашли пластуны ущелье, по нему на седмицу путь короче, да и легче идтить. Но ущелье то, не то чтобы сторожат, но считают своим, горский народец. Запросто могут залогу зробыть. Выход узенький по — другому никак не выбраться. Как черкесов от этого места отвадить. Напугать нужно, да так чтоб деттям и всем кунакам рассказали. Сперва мишку нашли. Какого? Дохлого медведя. Под камнепад, бедолага, попал. Верхнюю часть засыпало, нижнюю, понятно шакалы объели. Откопали. Зубы, вместе с нижней челюстью, круглым камнем выбили, как будто получил косолапый страшный удар. Лапы и голову подрезали так, словно оторвал кто. У кого такая сила есть? По муслимским  верованиям только у Шайтана, когда он в человека оборачивается. В самом опасном месте заветного ущелья, голову на осину насадили, а лапы подальше разбросали.
— Ну, а запах где?
— Погодь. Понаблюдали. Собралось там басурман с полсотни, лапы нашли, друг-дружке в нос тычут, а голову, всё-таки побоялись трогать, но следы пошли искать. Мы так одно место обработали, деревьев наломали, козлиными копытами вмятин наделали, будто битва великая была.
Погалдели, абреки, погалдели, чувствуем, не прошибло. До печёнок не достало. Думали — мараковали и вот, что придумали. Взяли кусок трубы, по пояс лошади длинною. Дырка — с два кулака. Неделю всемером  по-большому в эту трубу ходили.
— Фу. Нет, ну пошло, господа.
    — Не фукай, не сдуешь. Ходили и утрамбовывали, потом нашли самые большие валенки, пробрались к медвежьей голове. На самого тяжёлого хлопца одели валенки. Песком досыпали, чтоб след хороший оставался и пока он поперёк ущелья следы оставлял, из трубы куском дерева выдавили кучу тебе по колено будет.
    — Ну, и? – заржал поручик.
Сработало, всё-таки стала отпускать его боль душевная. Я деланно зевнул, скрывая хитрость.
  — Всё, спокойно через то ущелье ходили, а через кунаков своих слух пустили, что полюбил Шайтан с джинами, которые в пластунов обращаются, в этом ущелье, игрища свои устраивать.
  — Неужто поверили?
  — Про пластунов много всяких баек ходит, слугами Идриса, называют,  шайтана или дьявола по-нашему. Попадёт пластун в оборот, залезет в кустарник непролазный- чегирь, а где тропа свинячья, по которой только на пузе можно проползти знает. Пару метких выстрелов сделает, ну черкесы понятно за камни и оттуда палить.  Вперёд под пулю, никому не хочется. Прополз пластун в другое место, черкеску на куст, башлык на ветку. Ружьё к камню или дереву приладит, верёвку к курку присобачил, отполз в сторонку, дёрнул. Ружьё от выстрела освободиться, подтянул и ходу по тропке звериной. А перед отходом по волчьи завоет, джигиты это понимают, как опять же дьявольские штуки, мол, в волка противник превратился. Осмелев, в ответ-то больше не стреляют, кидаются с кинжалами  на рваную черкеску.
  — Почему с кинжалами?
  — Шайтана, только кинжалом убить можно.
— Отчаянной храбрости люди. С ножом на дьявола!
— Вот и приходиться хитрить. На чуни мои подывись. Не парижский фасон, зато не определить, кто прошёл, в какую сторону.
Иван с уважением стал смотреть на мои, страшные на вид, бесформенные башмаки, сшитые из кожи кабана, щетиной наружу.
  — Николай  Иванович, сбавь прыть, внутри всё огнём горит. Кажется, рана открылась. Зажила же ведь, думал!
 Только перешли на шаг, справа в стороне дороги ружейная стрельба.
Встал на седло, всё равно, даже дыма порохового не видно. Пальба смещалась в сторону именья.
Конная сшибка.
  — Знать, казаки турок гонят.
  — Поскачем?!
  — Стихло уже. Может разъезд обоз пощипал, или станичники отдыхать басурманам не дают. Пока мы с тобой приплетёмся, там ветер и следы заметёт. Вот туда будем держать, — веско сказал я, и показал вероятное расположение российской кавалерии.