Я с раннего детства любила музыку и хотела учиться. Мне было пять лет, когда на нас свалилось пианино. Выбрасывали старый инструмент с верхнего этажа, а чтобы не платить за вывоз – отдали нам на первый. Дореволюционный немецкий Ritter с резьбой, колоннами и канделябрами. Настройщик, глянув на бабушку поверх очков, изрек: 

— Предлагаю использовать для хранения картофеля, как инструмент – восстановлению не подлежит.

Но, на мой взгляд, звук был чудесный, а если на колки приспособить металлические кнопки – то просто волшебный, как у клавесина.

Полагаю, благодаря отсутствию денег на утилизацию этой старины, и я имела счастье все детство провести рядом с этим инструментом, легко превращавшимся то в пещеру, то в сказочный замок, то в далекий остров.

Когда мне стукнуло шесть, бабушка пригласила к нам на чай свою подругу – ЗасРАКу (Заслуженного работника культуры) — и попросила прослушать меня на предмет музыкального слуха. Помню ласковое выражение ее лица и фразу, сказанную бархатистым контральто: ”Может быть у девочки есть другие таланты?”

Учиться музыке меня тогда не отдали.

Однажды в третьем классе к нам пришли работники муз. Школы – осуществлять набор среди желающих. Конечно, я очень хотела. Прослушав меня, двое седеющих мужчин посмотрели друг на друга и один из них сказал: “Все-таки у девочки есть ритм, а у нас на духовых недобор” Так я целый год играла на трамбоне, потом сжалились, перевели на кларнет.

Но, тем не менее, пятилетние мучения с инструментом, хором, оркестрои и сольфеджио (до сих пор вздрагиваю при этом слове), смогли развить мой музыкальный слух, чуть не похороненный в черном и очень старинном пианино.