Грехи прошлого

— Не люблю я эту Воркуту! – говорила Анна Петровна, директор вагона-ресторана. – Как только приближаемся к ней, у меня начинается непонятная слабость. А как отъезжаем, всё как рукой снимает… Янка, так тебя и растак, разве не видишь, тут крошки на полу? Не выношу грязи! Убери их! – голос директрисы постепенно срывался на визг, грозя перерасти в самую настоящую истерику.

Официантка Яна тут же брала метлу и принялась подметать пол, сетуя на излишнюю чистоплотность своей начальницы. Притом весьма избирательную. Лучше б начинала с себя! А вернее, с той грязи в виде трёхэтажного мата, что постоянно сыплется у неё изо рта. Как-то Яна не выдержала, сказала об этом начальнице, а та в ответ:

— Материлась, матерюсь и буду материться! Тебе придётся к этому привыкнуть!

Девушка честно пыталась привыкнуть, но поведение начальницы день ото дня становилось всё более невыносимым. Анна Петровна орала и срывалась по любому поводу. Не успела убрать – в крик, недостаточно расторопно подала клиенту блюдо – в крик, слишком шумно одевается утром или раздевается вечером в служебном купе – в крик, отвлекла по рабочему вопросу, когда та не в настроении – в крик. И ладно бы кричала только наедине, а то ведь и на людях не стеснялась. Более того, присутствие клиентов или начальника поезда, напротив, даже вдохновляло начальницу отчитывать подчинённую, чтобы показать: мол, я здесь главная! Если же кто-то из них упрекал Анну Петровну в некорректном отношении к сотрудникам, она опять же срывалась на Яне: мол, из-за тебя, такой-сякой, меня диктатором считают! Сначала девушка думала, что её начальница попросту не умеет держать себя в руках. Но ведь Анна Петровна ни разу не нахамила клиенту, и с проводниками в таком тоне не разговаривала. А уж сказать что-то грубое начальнику поезда – Боже упаси! Осознание того, что именно её начальница избрала на роль девочки для битья, всё больше крепло в мозгу Яны.

Поезд тем временем приблизился к Воркуте. В отличие от Анны Петровны, Яна испытывала к этому городу совсем другие эмоции. Ей хотелось прогуляться до центра, приобрести сувениров. Но как назло, стоянка поезда всего несколько часов, а вокзал в такой глуши, что только в ближайший супермаркет и можно успеть. Ну, ещё взять на вокзале в кофейне авторский латте и прямо со стаканом в руке прогуляться до паровоза, на котором Дьяченко привёз уголь освобождённым от блокады ленинградцам.

Пока Анна Петровна, уставшая от криков на официантку, дремала в служебном купе, Яна вышла на улицу и прошла несколько метров, пока не увидела паровоз. Около него стоял проводник Артём.

— Это ты, Яна? Вот смотрю на этот паровоз и вспоминаю, как сейчас, свою прошлую жизнь. Я ж с этим самым Дьяченко в одной бригаде работал.

— Да ладно! И когда ж ты успел?

Артёму от силы можно было дать лет тридцать пять. А тут – работал в сороковые годы. Прикалывается, что ли?

— Серьёзно тебе говорю – это было ещё до того, как я родился тем, кем я есть. Не всякий помнит свои прошлые воплощения, но мне вот повезло, если можно так выразиться. И знаешь, Анна Петровна тоже помнит своё.

— И кем же она была? – усмехнулась Яна. – Небось, чекистом каким-нибудь? Или самим товарищем Сталиным?

— Нет, она была простым рабочим, который по доносу попал в Воркутлаг. А вот ты, Яна… Даже не знаю, говорить тебе или нет?

— Давай уж говори, раз начал.

— В общем, ты как раз была чекистом. И в прошлой жизни ты её мучила. А она всё помнит, поэтому так к тебе и относится. И на Воркуту у неё такая реакция, что сил ни на что нет – она ведь в этом Воркутлаге умерла от истощения.

— Да ну тебя! Что-нибудь как скажешь!.. Так, я тогда в супермаркет, а то через час отправляемся, надо ещё вагон подготовить.

Вернувшись из супермаркета, Яна отправилась в купе – надо было переодеться в рабочую одежду. И хотя она старалась делать это потише, Анна Петровна проснулась и набросилась на неё – какого она тут шебуршит, поспать не даёт?

— Слушайте, если Вам так неприятно меня видеть, давайте, приедем в Москву, и я сразу уйду. Хотя я не помню, что я там вытворяла в прошлой жизни…

— Зато я помню! Хорошо помню, как ты выбивала из меня признание в антисоветской деятельности. Ну, а сейчас я над тобой начальница! Жалко, побить тебя не могу, корпоративная этика, будь она неладна, но орать на тебя и гонять, как собачонку – это в моей власти!

— А чем Вы, в таком случае, лучше меня? А вернее, того чекиста, что был мной? Он издевался над теми, кто от него зависел, и Вы вот тоже злоупотребляете властью.

— Заткнись! – завизжала Анна Петровна. – А то как двину! Надоела ты мне!

— Тогда нам точно лучше больше не кататься вместе. Скажите диспетчеру, чтобы в Москве дал Вам другого официанта. Отомстили – и довольно.

Ей вдруг стали вспоминаться картинки из прошлого. Вот она, здоровый мужик, бьёт ногами скорчившегося на полу подследственного.

«Это я? Или всё-таки не я? Но я ведь так себя не веду. Или это всё потому, что у меня нет власти? А вдруг если стану директором вагона-ресторана, как мечтала, буду вести себя ещё хуже? – думала девушка. – Нет, наверное, я всё-таки не буду соглашаться на повышение. Впрочем, официантом тоже всю жизнь не буду. Постараюсь, раз такое дело, поступить на исторический, чтобы проводить исследования, разоблачать преступление палачей ГУЛАГа и добиваться реабилитации безвинно репрессированных. За свои грехи всё-таки надо отвечать!»