Язык без костей

***

— Сколько молодцев зазря положили! – возмущалась Пульхерия, взваливая на плечи коромысло с двумя наполненными водой вёдрами. – А всё оттого, что государь наш, лиходей эдакий, вздумал войной на соседа пойти! Кому она нужна, война эта окаянная? Только лихо одно от неё!

— Ты бы, Пульхерия, язык-то прикусила! – недобро покосилась на неё Марфа, соседка, зачёрпывая в ведро речную воду. – Государь-то наш о нас же, грешных, и печётся! Разобьём соседа, не оставим от их городов да селений камня на камне, так и земель в царстве-государстве нашем поприбавится. Да и слава о нас такая пойдёт! Увидят соседи, что силушка у нас есть, так и стороной нас обходить станут, испужаются войной на нас идти.

— Так ить и не зарился покуда никто на земли наши. Кабы на нас кто напал – был бы другой разговор! А что молодцы наши ради славы гибнут – худое это дело! Вот у Гавриловны Ванюша внучок был единственный, жить бы да жить пареньку. Ан нет – забрили лоб в солдаты, да и сложил он голову на поле боя. Гавриловна-то от горя хворая совсем стала. Я-то, хоть и замужем не была да деток не родила, а жаль мне бедолажку! А у тебя-то сын, ужель молчит сердце твоё материнское?

— Да ежели мой Кузя с печи бы не упал, да ноги бы у него не отнялись, он бы сам в солдаты пошёл за дело наше правое! Печалуется парень шибко: рад бы, да не может! А ты-то, Пульхерия, чего-то больно язык распустила. Уж не шпионка ли, врагом-супостатом купленная? Гляди, как замолвлю словечко, да как выпорют тебя жандармы прилюдно, чтобы на государя нашего хулу не возводила, царство наше не позорила.

— Дура ты, Марфа, да не лечишься! – бросила Пульхерия ей на прощание.

Плюнув соседке вслед, Марфа набрала в вёдра воды, взяла коромысло да и отправилась домой.

Лишь только зашла в избу, увидала, что печь пуста, стала Кузьму кликать. Никакого ответа.

— Ну, вот! – промолвила она с досадой, поставив вёдра на лавку. – Стоит мне только за порог, как опять!

Вздохнув, замесила Марфа тесто хлеб печь. Как вдруг дверь открылась да вошёл в избу Кузьма.

— Воротилась, матушка? – осведомился он, забираясь на печь.

— Давно уже воротилась, а тебя снова нет. Небось, как всегда, по девкам в село дальнее бегал? А ежели увидит кто да жандармам-то и донесёт? Ужель хочешь, чтобы тебя, как Гавриловны внука, забрали да воевать отправили? А коли, не дай Бог, убьют тебя до смерти, что я, горемычная, делать буду? Ты ж один у меня единственный, кровинушка моя!

— Да не кручинься, матушка! – отвечал Кузьма. – Шёл-то я через лес, чтобы не увидел никто.

— А ежели девицы сами проговорятся? Или Пульхерия проведает чего да и разболтает? У неё же язык без костей!

— Да полно, матушка, что же я, совсем дурак, на глаза людям показываться? А без девок мне, парню молодому, житьё-то худое! А девицы-то сами прячутся от батюшек да матушек строгих, так что болтать особо не станут.

— Эх, Кузя, выпороть бы тебя как следует, чтоб мать слушался! – вздохнула Марфа.

***

— Слышь, соседка, вот иду давеча лесом поутру, глядь – сын Марфушин, Кузьма недалече. На своих ногах идёт, ей Богу! Да ещё шустрый такой! Видать, исцелился парень от хвори лютой!

— Да Бог с тобой, Трофим, что ты говоришь-то? – Пульхерия так и всплеснула руками, насилу коромысло с плеч не свалилось. — Парень-то, как упал с печи, на ноги не встаёт. Видать, обознался ты, али в темноте да спьяну привиделось. Ты вот что, лучше о том зазря не болтай. А то подумают люди, будто глумиться вздумал над бедой Марфушиной.

— Да полно, отчего же мне болтать? – усмехнулся Трофим. — Чай, не баба, чтоб языком чесать.

— Вот и славно! Ну, будь здоров, сосед, не хворай!

Поправив коромысло, пошла Пульхерия домой.

«Ишь ты, какой глазастый выискался! – думала она по дороге. – Сказать, что ли, Марфуше, чтобы прятался парень получше? А то ж найдутся люди «добрые», донесут, куда надобно, да забреют парню лоб в солдаты. Я-то его уже не впервой вижу. Хорошо, Трофим, пьяница горький, в лесу оказался. Гавриловна бы непременно всей деревне поведала. Она, как внучок родной погиб, на весь белый свет, будто чертиха, зла. Хоть и дура Марфуша да ханжа, каких в целом свете не сыскать, а жаль, если недоросля её на войне убьют! Совсем ведь баба одна останется!».

***

«Да уж, обознался, привиделось! – думал Трофим, глядя соседке вослед. – Как бы не так! Нынче-то лето бабье, поутру ещё не такая темень. Да и горькую я уже неделю как не пью. И Кузьму-то Марфушиного я издали узнаю, чай, не слепой. Видать, спасает Пульхерия парня от рекрутчины, хоть и матушку его не жалует. Хорошая баба, хоть и языкастая! Да, видать, не у всякой бабы язык без костей. Эх, брошу я, наверное, водку эту проклятую да к Пульхерии-то и посватаюсь. Отчего бы и нет? Я холостяк, она дева старая. Кто знает, может, за трезвого-то она за меня и пойдёт?».