Когда Она - Любовь...

Любовь способна жизнь отдать,

Когда она – любовь.

Она — спасенье, благодать,

Когда она – любовь.

Полна безмерной доброты,

Когда она – любовь.

Она естественна, как ты,

Когда она – любовь.

(Э. Рязанов)

Восьмидесятые – это годы, когда появление ребёнка на свет было пока ещё только большим желанием его будущих родителей. Несколько лет поиска причин – почему, когда так сильно хочешь иметь детей, они не получаются и недоумение — почему наоборот, когда другие этого не хотят, они даются им так легко.

И вот, наконец, после продолжительного лечения, мама желанного ребёнка узнает, что она беременна. И с этим известием приходит неописуемое счастье прочувствовать, что ты уже не одна. Что этот кто-то, с тобой и ты его уже любишь… И при этом, с каждым днем, приходят всё новые и новые ощущения -

нестерпимое желание поговорить с ним, когда он начинает подавать знаки своего присутствия, зарождающее чувство ответственности – хватает ли ему еды, достаточно ли кислорода, тепла и, конечно же, хватает ли ему внимания?

Посему прогулки на свежем воздухе, зарядка, полноценное питание, хорошая музыка, отдых, попытки не нервничать, желание ежедневно говорить ему «доброе утро» и «спокойной ночи» – становятся неотъемлемой частью её образа жизни. Правда, это не всегда удавалось, так как работала она в школе учителем — ненормированный рабочий день, шум, гам, тетради, обязанности классного руководителя, проверки уроков и воспитательных мероприятий со стороны администрации школы и так далее… Это доставляло кучу хлопот, забирало много времени и сил. Слава Богу, ученики в школе её понимали, потому уже не реагировали, когда учительница химии стояла за их спинами, хрустя яблоком или морковкой. Значит так надо.

В то время было очень трудно купить что-то вкусное из еды, всё — дефицит. Как-то, муж принёс большую, весом полкилограмма, консервную банку без всяких обозначений и открыл ёе. А там!? – вовсе была и не селёдка – целый килограмм печени трески!

-Ешь! Ребёнок должен быть сильным и здоровым…

Будущие родители старались. Он хотел мальчика и был абсолютно уверен, что так и будет – в его роду рождались только мальчики. А она… Она в тайне мечтала о девочке – нежной, ласковой, искренней, отзывчивой… Мечтала, чтобы у доченьки было такое же прекрасное детство, как было у неё. Чтобы ещё раз пройти через него теперь уже вместе с ней. Мечтала окружить её такой любовью, которую всегда получала сама от родителей. И чтобы эту любовь могла пронести её доченька через всю свою жизнь.

Беременность, к сожалению, протекала не так гладко. В начале сильный токсикоз, позже высокое давление, нефропатия. Угрозы срыва беременности часто приводили в больницу. Но всё это казалось не таким страшным в предвкушении того, что после всех этих временных трудностей придёт тот, кто уже тогда стал смыслом её жизни.

Так как треть времени беременности приходилась на зимний период, а зима была в тот год частенько с гололёдом, то, помимо боязни заболеть гриппом или подхватить ещё что-то инфекционное, возникало постоянно чувство страха упасть. Поэтому при передвижении она всегда на пути искала подходящие устойчивые предметы, за которые можно было бы ухватиться в случае падения.

Беременность сделала её привлекательной, более женственной. Это был, как раз тот самый, редкий случай...

В январе она вынуждена была в очередной раз, в связи с плохими показателями крови, лечь в больницу. В этот раз её соседкой по койке была женщина, у которой к тому времени уже было двое мальчиков, и она ожидала теперь девочку. Женщину звали Валентиной. Она имела отрицательный резус, вследствие чего в крови постоянно повышались антитела и поэтому врачи наблюдали за ходом течения её беременности и ждали подходящего момента для операции. Когда наступило первое ближайшее возможное время для родов, назначили «Кесарево».

Она запомнила Валентину перед уходом на операцию: запомнила, как та надела белую рубашку, перекрестилась, попросила благословения у Бога и как-то очень странно посмотрела, будто прощалась. В тот момент ей и в голову не приходило, что подобный путь придётся самой пройти, спустя три месяца.

Операция прошла удачно, родилась здоровая девочка. На следующий день она пошла в послеоперационную палату, чтобы навестить роженицу. На руке Валентины был небольшой браслетик из клеёнки с надписью данных о ребёнке:

— Такой же есть и у моей девочки, это то для того, чтобы мы не потерялись.

Через два часа, Валентину вновь увезли в операционную. А ещё через некоторое время её не стало. Это было подобно шоку. По сути, она была последним человеком, с которым Валентина общалась, была последней, которая видела её счастливое лицо оттого, что смогла родить – пусть даже путём операции, третьей по счёту. А потом она видела глаза мужа и родственников, которые пришли забирать девочку… Глаза полные отчаяния и невысказанного горя. Ей было страшно на них смотреть, а в голове упорно крутилось:

— Почему, почему так много несправедливости в мире? Женщины, которые хотят иметь детей, идут на смертельный риск ради этого и, в результате, такой исход, а другие, которых она также видела здесь, в больнице, делают аборты и с большой радостью освобождаются от той, другой жизни – за каких-то пять-десять минут выбрасывают, не спросив её об этом.

Конечно, каждый случай — индивидуальный, но в тот момент ей хотелось кричать и плакать… кричать и плакать…

— Почему, почему так? – но ответа опять не было.

Зима по календарю подходила к концу. Приближался март. Но холода не уменьшались, термометр показывал минус двадцать и в её, двадцать седьмой день рождения, двадцатого марта было также холодно, как и в первый год рождения, 1957.

Тем ни менее, возмутившись, апрель не замедлил простучать своей первой капелью, солнце стало светить всё ярче и светлее, а зелёная травка, показавшаяся из-под снега, вселяла надежду, что скоро все трудности будут позади и, где-то в середине мая, она сможет сказать:

–Здравствуй, моё солнышко, как же долго я тебя ждала!

Весна.…Какое прекрасное время года! До неё ты жил, будто в полусонном состоянии, а потом вдруг проснулся окончательно и снова почувствовал прилив сил и энергии, вновь проснулось чувство молодости, не зависимо от возраста. Опять вернулось детство с его красками, пением птиц, необыкновенными запахами, благоухающими в воздухе...

Радость переполняло её сердце, и даже сообщение врача о том, что нужно ещё на некоторое время лечь в больницу, было не такой уж страшной новостью.

Была пятница… (С тех пор она не любит пятниц) пришлось вновь прийти в ту же самую больницу, где, три месяца назад, умерла Валентина. Мест в палатах не было. Её положили в коридоре, на раскладушке, рядом с нескончаемо ревущим огромным холодильником. Ни о каком сне этой ночью нельзя было и мечтать. И она тихо бродила по коридору: от раскладушки к окну, от окна к раскладушке, в ожидании, когда же придёт наконец-то рассвет, который возможно рассеет, то гнетущее состояние и нехорошее предчувствие, закравшееся в её душу в ту долгую, бессонную ночь, когда ей так и не удалось ни на минуту сомкнуть глаз.

Утром жизненные показатели резко ухудшились и врачам ничего не оставалось делать, как перевести её этажом выше, откуда женщин забирали на роды.

В полдень пришли проведать сестра и лучшая подруга. С этого отделения уже нельзя было выходить для свиданий с посетителями, поэтому она могла только смотреть на их улыбающиеся, до боли родные, лица сквозь оконное стекло и, ей казалось, что они пришли из другого мира, куда возврата почему-то нет. Да… ей казалось тогда именно так.

К вечеру самочувствие ухудшилось, и она вдруг обнаружила, что не может совсем говорить. С большим трудом ей удалось подняться с постели — нужно было искать кого-нибуть из медперсонала. И она, из последних сил, пошла, держась за стенку, по коридору.

Была суббота. Наконец-то она увидела медсестру и стала, жестикулируя руками, показывать, что с ней не всё в порядке. Медсестра померила давление и затем, уложив её на кушетку, «пулей» выскочила искать дежурного врача.

Давление было запредельное. Всю ночь над ней дежурили медсестры и врач, ставили всё новые и новые капельницы. В один момент врач по её беспокойным глазам вдруг понял, что-то случилось, а так как она не могла говорить, он задавал ей вопросы и, в конце концов, догадавшись, чего она боится, успокоил, сказав, что вреда от капельниц ребёнку не будет. Тем ни менее каждый раз, проснувшись от непродолжительного сна, она клала руку на живот, чтобы почувствовать, что ребёнок жив.

В воскресенье отменили капельницы, речь вернулась, но вставать с постели не разрешили, приписав полнейший покой. И уже утром в понедельник, после осмотра, главврач сказал, что нужна срочная операция, так как искусственные роды невозможны.

– «Кесарево», – быстро пронеслось в её голове.

Сразу вспомнилась Валентина. Но времени не было ни для раздумий, ни для новой рубашки, ни для просьб о благословение. Её несли с третьего этажа на первый на простыне и через несколько минут она уже лежала на операционном столе и испуганными глазами смотрела на медсестру, стоявшею над нею со шприцом в руке. Чтобы хоть как-нибудь её успокоить, медсестра сказала:

— Не бойся, деточка, это ещё не наркоз.

И всё… Дальше она уже ничего не помнила.

Более шести часов врачи боролись за её жизнь. Она так и не смогла услышать первый крик своей доченьки, возвещавший о приходе в этот мир, она ничего не видела и не чувствовала,… но видимо там, на Небесах, знали, как ей этого хотелось, и потому, всё же, дали такую возможность, сохранив жизнь.

Очнувшись от наркоза, она в первую очередь посмотрела на руку, есть ли там повязка с надписью, как это было у Валентины и, убедившись в её существовании, снова заснула. Так повторялось много раз: проснувшись, рука автоматически поднималась к глазам и затем удовлетворённо ложилась на место. Но однажды, когда в очередной раз рука поднялась, глаза не обнаружили то, что хотели увидеть. Тревожный хрип – она опять не могла говорить, теперь уже из-за повреждения гортани трубкой для наркоза, привёл врачей к её постели. И так как она всё время показывала на руку, врачи поняли, в чём дело. Медсестра подняла с пола повязку, которая развязалась и упала во время сна, и, чтобы окончательно успокоить, принесла и показала ребёнка.

Слёзы радости и облегчения медленно катились из её глаз.

Через три дня она уже «бежала» в детское отделение посмотреть на свою доченьку. Так как ребёнок был недоношенным, он лежал в барокамере и казался оттуда ещё более крошечным и беззащитным: два килограмма и сто грамм весом, сорок семь сантиметров в длину, с чёрненькими волосиками и почему-то тёмными глазками. Она тогда не знала, что у новорожденных глаза всегда первоначально неопределённого цвета.

— Господи! Сохрани её. Господи сохрани… — шептала она не переставая.

На пятый день её перевели в отдельную палату.

И уже наследующий день к ней зашла главврач. Осмотрев и немного расспросив о самочувствии, перед уходом, чуть помедлив, она сказала:

— Всё же пришло время объяснить. Операция была очень тяжёлой. Долго не могли остановить кровотечение. Мы боролись за вашу жизнь. Вы… должны это правильно понять. Но детей, к сожалению, вы больше иметь не сможете.

Это звучало, как приговор. Во-первых потому, что больше никогда не сможешь, а во-вторых, как приговор на вечный страх за того, кого родила.

И когда, первый раз после барокамеры, принесли ребёнка на кормление, она смотрела на девочку и испытывала страх. Перед ней лежал крошечный человечек, жизнь которого теперь во многом зависела от неё.

— Сможешь ли ты её уберечь? – стучало в мозгу.

И этот страх никогда её потом не отпускал. Справиться с ним до конца она так и не сможет: отпустив на некоторое время, он всегда будет вновь и вновь к ней возвращаться.

После всего перенесённого, она потеряла сон. И в течение двух месяцев боролась с бессонницей, боролась с отчаянием перед наступающей ночью, а днём жила, как машина, нужная для ребёнка, как загнанный зверёк, спрятавшийся в норку и выходивший оттуда только при очень большой необходимости. Дома её окружали заботливые, любящие родные. Они старались всячески помочь, вернуть её к жизни, вернуть её улыбку, дать почувствовать, что жизнь продолжается, и, она – эта жизнь продолжается и для неё тоже, что всё это — только временные трудности. Но в тот момент она казалась себе такой одинокой и несчастной с этим своим, необъяснимым горем.

Медленно, очень медленно, по мере того, как ребёнок начал набирать вес, и это становилось заметным, страх потихонечку начинал её отпускать.

Жизнь возвращалась со своими праздниками и буднями, со своими радостями и огорчениями, со своими закатами и рассветами. Жизнь возвращалась к ней вновь той, другой жизнью, которая напоминала ей о своём присутствие теперь каждую минуту.