Кролик под стихотворным соусом

Холодно. Ужас, как холодно… На улице всего-то — 1°, а пронизывающий ветер все равно пробирается в квартиру сквозь огромную балконную дверь и оконные стекла. Батареи в комнате уже третью зиму служат декоративным украшением и пылесборником. Отопления нет от слова «совсем»… В Тбилиси правит зима 1993 года. Грузия свободна. Свободна от газа, света, регулярной подачи воды, от еды… Зато есть свобода слова, митингов, собраний, свобода ношения оружия – любого — холодного и очень «горячего», свобода от закона, а для кого-то и от совести.

Но надо жить и выживать и в этой безумной гонке цен, в безденежье, безнадеге… И никакого тебе «света в конце туннеля»! Завтра надо снова тащиться на «базроба» и стоять в рядах продавцов прежней счастливой жизни. Здесь продают все: югославские постельные комплекты, трусы-«недельки», ночные рубашки из ненужного теперь приданого, хрусталь, старую и новую посуду, старую и новую обувь… Не продают, нет! Стоят и обреченно вглядываются в лица проходящих мимо. Вот идет мужчина… А вдруг – купит! Вдруг ему позарез нужен прибалтийский кремовый пеньюар или набор почти новых мельхиоровых ложек? Нет, прошел мимо. А мне нужны рубли, русские рубли, которые имеют вес валюты. А «талонные» сигареты и водку я неделю назад уже обменяла на сахар и муку, чтобы испечь лепешки.

Хорошо, что недавно пришел очередной гумконвой и в базарных киосках появились пакеты, украшенные грозными надписями: «Not for sale». Ага, щаз – «not»! В тех пакетах сухое молоко, яичный порошок, суп «Оссем» («15 минут — и он готов!»). Жирный торгаш вместо одного пакета дал целых три. Ошибся из-за цвета вновь выпущенных «купонов»! Светло-малиновые и сиреневые. Надо было вернуться и отдать лишнее, но вспомнились его сытость, запах водки и хинкали, масляно-липкий взгляд. И благая мысль растворилась в чувстве голода и трезвом расчете. Сегодня придут друзья, нужно поделиться с ними. Честному Мишке – работнику макаронного цеха – начальник велел убираться на все четыре стороны, потому что не вывез по его приказу несколько ящиков макарон. А Мишкина жена – инженер – домработница у богатых людей. Да здравствуют богатые люди, которым нужно мыть пол и драить унитаз!

Вот уж поистине неисповедимы пути господни! И когда это мама почувствовала приближение тяжелых времен? После ее смерти в кладовке я обнаружила запасы несметных сокровищ: керосиновая лампа, канистра керосина, свечи, ящик хозяйственного мыла и ящик «Земляничного», подсолнечное масло, две бутылки спирта, ящик спичек, ну и еще всякие драгоценности. После честной дележки с друзьями осталось еще немного и на продажу.

Холодно! Ужас, как холодно! Хорошо, что есть сделанная Мишкой из какой-то чугунятины печка-буржуйка! А в соседней комнате лежат наворованные ящики из бывшего продуктового магазина. Сейчас «накормлю» свою буржуйку дровишками, и жизнь станет лучше и веселее. Ну, вот! «Вьется в тесной печурке огонь,,, ». В комнате уютно. Картошка в мундирах (целых два мешка приволокли «с боями» из Марнеули) весело булькает в кастрюльке, обещая сегодня сытно накормить собой. Ее еще можно испечь в той же печке, а вот жарить – это непозволительная роскошь и свинство! Жир надо беречь!

Стук в дверь – тревожный сигнал! Бандитский Чикаго тридцатых годов – детская песочница по сравнению с теперешней Нахаловкой, но это шумно ввалились старые друзья – Нугзар, Мишка и Заира. Мишка тащил какой-то продолговатый ящик, жутко напоминающий детский гробик. Оказалось, ящик ворованных макарон. (Слишком много ворованного для одного рассказа, но такова жизнь!) Его все-таки выперли с работы, и он, озлившись на весь мир, стащил эти злосчастные макароны. Их делили радостно и шумно. Вечер обещал быть томным: тепло, по кружке супа, картошка и сухари. Если сразу не порезать хлеб на мелкие кусочки и не засушить, то на следующий день он покрывается удивительной красоты радужной плесенью – таковы особенности муки из американского гуманитарного конвоя. Так, ужинать будем при свечах. Лампочка и так едва светилась, как рахитичный светлячок, а тут печально подмигнула и потухла. Заткнулся на полуслове телевизор. Ну и по фиг! Буржуйка создавала поистине буржуазный уют, стеариновая свечка сгущала тени, придавая комнате особую атмосферу…

Все испортил Мишка. С русскими народными восклицаниями (практически не употребляемыми в нашем интеллигентном кругу) он резко вскочил и выбежал из-за стола.
-Вот что это сейчас было? – озвучила я всеобщее недоумение.
Минут через 10 нарушитель спокойствия возник на пороге, удрученно держа за уши не то кролика, не то зайца.
-Блин, отбегался косой…

Оказалось благодарный клиент (а Мишка, как и положено хорошему инженеру, отлично «шарит» в автомобилях) подарил ему живого кролика, которого они заперли в багажнике. Заперли и забыли в суматохе увольнения и кражи макарон. Тушка безвольно висела в Мишкиных руках, но вдруг конвульсивно дрыгнула задней лапой и затихла. Теперь уже навсегда. Покойный был жив еще минуту назад. Что делать? В реанимацию поздно, хоронить мясо – жалко. Кот Мика, похожий на порядком отощавшего, но все еще внушительного манула, неодобрительно следил со шкафа за происходящим. На его морде явственно было написано брезгливое отвращение к человеческому чистоплюйству.

Самым решительным оказался Нугзар. Он ринулся на кухню за тесаком, а затем поволок обреченного кролика на балкон. Вскоре по комнате расплывался чудесный дух жарящегося на шампуре кролика, Мика яростно пожирал сердце-почки-печенку кролика-страдальца. С буржуйки сняли верхнюю крышку, отсветы огня играли на лицах, время от времени освещая углы огромной комнаты.
-Почитай! – попросили друзья.

И полились стихи, которых в памяти моей хранилось множество. Блок сменял Пастернака, Ахматова – Цветаеву. Ахмадуллина, Асадов, Мандельштам, Гумилев…Трещали дрова, шипело мясо, чавкал невоспитанный кот, звучали нетленные слова. Я смотрела на их милые, одухотворенные лица и думала: «Поистине, от смешного до великого — всего лишь шаг!»