Миколка

Взметнулась беда под небеса. Через истошный крик детей, причитания обезумевших матерей, да зубовный скрежет мужчин шагала, оставляя за собой разруху и зловоние.

Преодолевая тревогу и страх, народ трудился, надеялся — жил.

Гордей рос таким же, как все его сверстники: по утренней зорьке бежал к реке с самодельной удочкой; в жаркий полдень, оттолкнувшись от края высокого косогора, летел в гущу солнечных зайчиков нежащихся в прибрежных волнах; под бездонным небосводом, подсвеченным россыпью звёзд, в росных лугах пас лошадей в ночном дежурстве.

Окончив школу, выучился на шофёра, отслужил в армии, женился…

Годы пролетели, подобно тени по земле от низко пролетающей птицы. Наступил день, когда, не скупясь на душевное слово, сослуживцы проводили Гордея Савельевича на заслуженный отдых.

Кто мог подумать тогда, что в привычную жизнь войдёт трагедия. Зло, оно ведь всегда внезапно. Коль случается несчастье по вине природных сил, потери переносятся терпеливо, потому что находишь собственную причастность за допущенную провинность — вольную или невольную — перед Небесными вершителями судеб.

Войну ни понять, ни принять невозможно…

Фронт железной метлой вымел молодёжь из села. Опустели дворы, стихли вечерние песни на придворных лавочках, захлебнулся тревогой задорный смех кокетливых девчат.

Гордей опять пошёл в гараж, за баранку многотонного тягача.

— Завтра вот сюда поедешь, — встретил у ворот заведующий автобазой, протягивая бумажку с адресом, — нужно срочный груз в прифронтовую зону доставить. Путь не близкий, попросили, отказать нельзя. Своей работы за глаза, только ведь: нужней туда, где важней, сам понимаешь. Смотри там по месту, будет возможность, постарайся обернуться скорее, чтобы здесь график не ломать.

Оформив документы, Гордей до вечера простоял под загрузкой, наутро выехал пораньше. Около полудня, почувствовав усталость, стал искать место, где передохнуть. Увидев впереди просторную площадку у придорожного кафе с такими же большегрузными машинами, повернул в их сторону.

В тени навеса, переговариваясь, сидели водители. Проходя мимо, Гордей поздоровался со всеми, прошёл в помещение. За прилавком никого не было. В ожидании продавца, принялся изучать меню.

— Дай денег, — раздался сзади тихий голос.

Обернувшись, увидел худенького паренька. Вид нуждающегося вызвал двойственное чувство: спутавшиеся волосы на его голове, неопрятная одежда, глаза с воспалёнными кровавыми прожилками вокруг поблекших зрачков вызывали брезгливость; пронзительная боль во взгляде отзывалась в душе щемящей жалостью.

Гордей никогда не отказывал подобным людям. Не лез к ним в душу, понимал, раз опустился человек по жизненной лестнице, значит, причина есть — своя эта причина у каждого. Не сомневался, раз обратился человек, значит, на помощь надеется.

— За что я должен тебе давать? — спросил, запуская руку в карман, в котором лежал кошелёк.

Спросил без интереса, так просто — мельком, чтобы паузу заполнить на момент передачи денег. Любой человек свой ответ приготовил: кто жаловался, что обокрали сонного не за что домой добраться; другой, что пьёт шибко и если не опохмелиться, сердце горлом выскочить может; кто обещал помолиться о здравии за доброе к себе отношение…

Ответ этого паренька был неожиданным.

— Просто так, — ответил просто.

Не в силах справиться с нахлынувшим возмущением, Гордей досадливо сморщился.

— Я деньги просто так не раздаю, — отрезал, вынимая руку из кармана.

Получив отпор, паренёк отвернулся, ничего не сказав, побрёл к выходу.

— Стакан чая и бутерброд с колбасой, пожалуйста, — обратился Гордей к вышедшей из подсобки буфетчице.

Пока девушка готовила заказ, поинтересовался:

— Что за экземпляр?

— Вы про что? — не поняла она.

— Да вон, про него, — кивнул вслед выходящему на улицу молодому человеку.

— Боль наша, — пробормотала продавщица. — Уже подходил к вам?

— Да, — подтвердил Гордей, расплачиваясь, затем съехидничал, — не мешает?

Её взгляд заставил шофёра прикусить язык: приветливые глаза девушки внезапно наполнились гневом.

Заметив растерянность пожилого посетителя, женщина справилась с нахлынувшей эмоцией и, помолчав немного, ответила:

— Не всё так просто. Вы здесь впервые и, наверное, никогда здесь больше не остановитесь, а вот ребята, — кивнула в сторону дальнобойщиков под навесом, — никогда мимо не проезжают, ради него останавливаются.

— Что же в нём особенного такого? — пробормотал Гордей, поражённый переменой в настроении собеседницы.

Женщина задумалась, словно решала: стоит ли говорить или не нужно, затем, не смотря Гордею в лицо, стала рассказывать:

— Миколке было чуть больше года, когда родители привезли его сюда. Отец с матерью распределение получили после педагогического института, в школе нашей историю и литературу стали преподавать. Через два года у них родилась девочка, такая же светлая и добрая, как её старший брат. Мы всей деревней любовались этой семьёй: для себя в пример брали, другим советовали. Родители с малолетства приучали детей к ответственности за всё, к чему душа прикасалась. А раз душа в человеке от природы заложена широкая, значит, благодать вокруг неё лебёдушкой кружит. Все, кому довелось рядом с ними побывать, счастья желали их семье и доброй доли. Только, не суждено было сбыться этому. Нет на свете сильнее Господа Бога нашего, а уж ему на Небесах видней, как правильнее поступать.

Женщина замолчала, достала из-под прилавка тряпку, принялась протирать прилавок, словно раздумывала насколько можно довериться?

Через недолгую паузу отложила тряпку, подняла глаза:

— Когда детки подросли, беда пришла. Проснулась деревня среди ночи от молвы жуткой, будто войной пошёл на нас тот, кто досель в голос трубил об искреннем братском отношении к нам. Вскоре, всё ближе стал слышен стрёкот автоматных очередей, да уханье рвущихся снарядов. Отец с Миколкой в первый же день в военкомат пошли, а мать с дочкой ждать остались.

Вскоре, чужие люди с оружием в деревню вошли, хозяйничать принялись. Учительницу с дочкой забрали, увезли куда-то, а в доме у них казарму себе обустроили. Многие дворы опустели: кого также увезли, а кого прямо на улице за неосторожное слово из автомата убили. Хоронить запретили, чтобы для остальных примером были. Так и лежали сельчане по улицам — в домашних халатах, да тапочках на босу ногу.

По весне наши село освободили, внимательно кругом осмотрелись, записали подробно. Тогда и стало известно, что пленных держали в школьном подвале и в старом коровнике. Издевались над ними, а перед отступлением отвезли в сосновый бор и расстреляли, чтобы не смогли они рассказать про всё, что было.

Вскоре, Миколку с фронта на побывку отпустили. Зашёл он в свой дом, а там нет никого. Он в сельсовет, узнать про сестру, про маму. Там с правдой оттягивали, как могли, только, сколько не старайся, всё одно говорить пришлось. В правде той и про отца выяснилось, что похоронное известие на него сельсовет получил через неделю после начала войны. За ту похоронку маму с сестрёнкой в плен забрали. Нашёлся работник сельской управы, которому новая власть приглянулась, все архивы ихнему руководству показал. Те ознакомились, ну, и давай лютовать.

Когда узнал Миколка правду, зашёлся воем нечеловеческим, на землю опрокинулся, выгнулся в конвульсиях. Как ни старались местные доктора вывести его из этого состояния, ничего у них не вышло, пришлось из города специалистов вызывать. Как его из той пропасти вытаскивали, про то никто до конца не знает. Осколками малыми долетали слухи, только никто повторять их не решался, чтобы не касаться раны болючей. Несмотря на старания, не получилось у докторов полностью Миколке здоровье выправить.

Девушка перевела взгляд на парнишку у двери.

— Он смирный, всё понимает, только, когда находит на него чернота, ходит по улицам, своих по имени зовёт. Какая-то бабушка при встрече сказала ему, что на Небо они улетели, что ангел с ними рядом, поэтому сейчас не болит у них ничего, — рассказчица замолчала, мотнула головой, прогоняя подступивший к горлу комок, смахнув слезу, закончила шёпотом. — После разговора того стал Миколка деньги собирать. Спросили, зачем они тебе, коль на себя не тратишь? Ответил, дорога дальняя, хочу собрать, чтобы хватило до них долететь.

Забыв про чай и бутерброд, Гордей в полном смятении пошёл к выходу. Не дойдя до двери, остановился, достал кошелёк.

Увидев перед собой мужчину, Миколка встал.

— Прости меня, парень, — голос Гордея дрогнул. Преодолевая удушливый спазм, кашлянул, протянул деньги, — не со зла я, извини, Бога ради!..

Миколка взял купюры, вобрал голову в плечи, ничего не ответив отвернулся, медленно побрёл прочь.

Выезжая на трассу, Гордей увидел его: ссутулившись, Миколка брёл по просёлку от главной дороги в направлении деревенских крыш, виднеющихся сквозь частокол сосновых деревьев. Зажав в кулаке деньги, бережно нёс надежду на скорую встречу с любимой семьёй.

Выровняв машину на полосе, Гордей сильнее надавил на педаль газа, сосредоточено вглядываясь в извилистое полотно дороги. Нужно было торопиться, через сто километров его ждали в прифронтовой зоне.