Серко

Вижу иногда, как мимо нашего дома по тротуару  верхом на лошади, негромко цокающей подковами,  проезжает  молоденькая наездница, лет, наверное, пятнадцати-шестнадцати.  По  тому, как она держится в седле, видно, что они давно уже единое целое – эта девчонка и пегая лошадка с вплетенными в  гриву легкомысленными бантиками. 
Откуда   и зачем здесь лошадь, среди тесно, впритык стоящих друг к дружке десятиэтажных панельных и кирпичных домов, с закатанными в асфальт и бетон дворами?  Могу только догадываться, что живет лошадка в каком-нибудь гараже, приспособленном под конюшню. А используется для катания горожан за небольшую плату – недалеко от нашего дома есть  площадь, вот там лошадка, видимо, и трудится.   
Вообще более трудолюбивой  скотинки, чем лошадь, на земле нет. Вон даже в каменных джунглях ей дело нашлось. А в деревне на ней держалось (да кое-где и сегодня  держится) если не все, то многое.  И работать на лошадях сельские дети приучались с еще более раннего возраста, чем упомянутая мной девчонка.  Что и понятно – лошадь не трактор, специального обучения не требует. 
Я не могу сказать, когда впервые  взял в руки бразды управления лошадью. Но рано, очень рано. А если быть точнее, то уже где-то  лет в десять-двенадцать,   когда отец счел возможным доверить мне это ответственное дело.  
У отца моего определенной специальности не было, и потому он трудился  на разных работах. Помню, что  был он и сеяльщиком, и молотобойцем, кузнецом. Меня эта его, несомненно, полезная для общества трудовая деятельность, никоим образом не касалась. И я рос себе потихоньку, бегал со своими сверстниками на рыбалку на Иртыш, купаться в теплых  пойменных озерах.  
Но к тому времени, когда отец ушел работать  гуртоправом (а проще – коровьим пастухом), я уже заметно подрос, учился в местной восьмилетке,  и он решил, что хватит мне без толку топтать пыльные сельские улицы и торчать с удочкой на берегу реки. Настала пора  помогать и ему. 
В принципе, все было правильно. Нас у родителей было уже трое  «спиногрызов», из коих я был старшим, и чтобы прокормить всех, обуть-одеть, отец с матерью тянули жилы не только в совхозе (там платили тогда очень мало), но и на собственном подворье.  
Бате выделили лошадь, верхом на которой он  пас совхозных коров.  Эта же лошадь запрягалась им в телегу или сани при необходимости что-нибудь перевезти. И чаще – не по работе, а дома, на что руководство отделения смотрело сквозь пальцы. Если бы у тружеников села отобрали этот «бонус», трудно сказать, кто бы остался работать в совхозе с его вшивыми зарплатами в начале 60-х годов.   
Отец сначала брал меня с собой в поездки за водой на Иртыш, за дровами в пойменные леса, а потом уже стал доверять и самому совершать эти поездки. Я, в свою очередь, брал с собой подросшего среднего братишку. И мы лихо гоняли в громыхающей телеге или в визжащих полозьями по снегу санях  по сельским улицам и проселочным дорогам. 
Кого-то, может быть, смутило бы такое незаурядное зрелище: едущий в несусветную жару на телеге пацан  с озабоченным видом  зачем-то ковыряется хворостиной  у лошади меж ног.  И лошадь, а если быть точнее, жеребец,  воспринимает это спокойно, и на его обычно бесстрастной  морде как бы даже можно прочитать выражение благодарности.   Еще бы –  таким образом я сковыриваю и смахиваю палкой впившихся в конский круп и внутреннюю часть его бедер   оводов и слепней.   Кровососы причиняют ему  нестерпимую боль. Конь  крайне раздражен и гневно фыркает, пытает сам  сбить их своим  длинным и густым, как метла, хвостом,  или достать копытом, но у него это плохо получается.  Хвост то и дело со свистом пролетает рядом с моим лицом, а копыто бьет в передок телеги. Серко может взбеситься и понести,  поэтому я и сковыриваю вампиров прямо по ходу езды.    
Вспоминается также, как я  однажды чуть не угодил под конские копыта. Это случилось уже в ту пору, когда отец доверял мне заменить его на пастбище на пару-тройку часов, когда он приезжал домой пообедать  и немного отдохнуть. 
Не сказать, чтобы я с большим удовольствием шел ему навстречу, потому что, откровенно говоря, и лошади побаивался (вы когда-нибудь видели вблизи это, без сомнения, красивое, но очень сильное, исключительно мускулистое животное с тяжелыми копытами  на мощных ногах и трехсантиметровыми зубами, прячущимися за бархатными губами?), и  ковбоем быть совсем не хотел. 
И я еще не забыл, как в прошлом году  отца отвозили в районную больницу, зашивать большую рваную рану на предплечье.  Это он повздорил с Серко, когда тот вдруг  заупрямился во время  запрягания его в телегу и не хотел пятиться назад, хотя никогда ранее с этим проблем не было
Отец взял и с досады треснул ему кулаком по морде. А Серко обиделся  и, недолго думая, ухватил его своими зубищами, как собака, за руку, и еще помотал башкой…  Реву было тогда, ругани на весь двор! Батя пару недель потом отдыхал  на больничном.  
А когда снова вышел на работу, то хотел отказаться от Серко.  И уже попросил было у конюха дяди Тимоши подобрать  ему  другого коня. Но когда Серко увидел отца, то подошел к краю загона у конюшни и радостно заржал, скаля те самые зубищи, которыми совсем недавно так здорово покусал отца. Он явно приглашал хозяина помириться с ним и возобновить т рудовые отношения.  И батя растрогался  и сказал дяде Тимоше, что никого другого ему не надо. 
Ну так вот, когда отец приехал  пообедать домой  на том самом Серко и попросил меня подменить его на пару часов (я знал, где обычно пасется табун, всего километрах в трех от деревни), я вздохнул и  поплелся во двор.
Серко  стоял в тени раскидистого клена, привязанный к изгороди  палисадника,  и лениво отмахивался  хвостом от вездесущих паутов. Открыв входную  калитку, я отвязал Серко и вскарабкался в седло, вставил ноги в стремена, заранее подвязанные отцом повыше, потому что росточком я пока еще не вышел. И сказав: «Н-но!», тронул бока коня пятками, и мы поехали со двора. 
И хотя мал-то я был мал, но по селу  должен был проехаться как заправский всадник -  если на галопом, то хотя бы рысью.  Вдруг меня увидит объект моих тайных воздыханий,  одноклассница- красавица Любочка? Так пусть увидит  осанистым и бравым, мчащимся во весь  опор.   
Я уже знал, как надо вести себя в седле  при том, или ином аллюре: при езде рысью, чтобы не отбить себе попу, особенно худую мальчишескую, надо, уловив ритм  бега лошади и  привставая  на стременах, слегка отрываться от седла и вновь опускаться в него, и все будет тип-топ.  
А при галопе, напротив, угнездиться  в седле   плотно, держась одной руку за луку, и тогда будешь чувствовать себя, как на мягко вздымающейся и опускающейся волне.  В общем, как-то вот так мне это запомнилось (с тех-то  пор я в седло больше и не садился). 
Я пристукнул стременами по  бокам Серко, понуждая его ускорить ленивый шаг, и он перешел на рысь.  И я,  гордо не смотря по сторонам,  поскакал по главной сельской улице, распугивая кур и оставляя за спиной облачка пыли, вздымаемой копытами жеребца. 
Но далеко  не уехал – седло  вместе со мной вдруг сначала медленно, а потом все быстрей стало крениться набок, и я, ничего не понимающий,  с застрявшим в глотке криком ужаса,  внезапно очутился под брюхом  у Серко, вместе с провернувшимся седлом.  
Ноги мои застряли в стременах, и потому я не вывалился из седла, а остался висеть вниз головой, между двумя парами  конских  копыт, во время скачки почти встречающихся между собой. А сейчас, в месте их встречи, болталась моя голова, и копыта эти должны  были по ней непременно настучать.  А если жеребец еще и напугается и понесет галопом, то мне точно будет хана. 
Но умница Серко, как только почуял неладное, тут же встал как вкопанный посреди улицы. И подбежавшие ко мне мужики (уже не помню, кто это был), высвободили  мои ноги из стремян и выволокли меня из-под конского брюха. 
Оказалось, что отец, когда приехал домой, на несколько дырок ослабил подпругу (широкий такой кожаный  ремень, фиксирующий седло),   чтобы дать передохнуть коню, и забыл сказать мне об этом.  
Седло сразу не поползло набок, когда я в него взбирался, только из-за моего небольшого веса. Ну,  а во время скачки ослабленная подпруга  съехала по   брюху  коня назад, вот тогда-то седло и провернулось  вместе со мной  по оси, и я повис вниз головой.  Как хорошо, что Любочки в этот момент рядом не оказалось,  и она не увидела моего позора! 
А я тогда, подтянув при помощи тех же мужиков подпругу (там нужна немалая физическая сила, которой у меня тогда еще не было), снова взобрался  на покорно дожидающегося меня Серко, и мы с ним продолжили путь  к месту выпаса коров.  
Я практически и не управлял  жеребцом – он сам знал, куда  ему скакать. И уже на месте, в знак благодарности  за свое спасение от увечья или чего похуже,  я  скормил  Серко всю прихваченную с собой  и посыпанную сахаром  горбушку хлеба -  обычный пацанский «бутерброд» в деревне в те годы. 
Потом Серко исчез, а вместо него у отца появилась другая лошадь  — Карька. Я тогда спросил отца:
— А где же наш Серко?
Отец немного замялся, потом сказал, что Серко  заболел,  и его отправили в ветлечебницу, в райцентр. И как же я горько плакал, когда узнал правду, выболтанную мне нашим пьяным  ветеринаром. 
— На колбасу отправили. Но… ногу он сломал, ик!… — почти добродушно ответил мне небритый и воняющий перегаром и креозотом (в нем купали овец после  стрижки) дядя Витя на мой вопрос — когда Серко вернут обратно из ветлечебницы.   
Конечно, я тогда был уже тогда не настолько маленьким, чтобы не  знать предназначения  всех животных, разводимых как в нашем отделении совхоза, так и у себя во дворах   трудолюбивыми моими односельчанами.  
Но Серко-то был не глупой коровой или жирной свиньей, чтобы просто так вот отправить его на заклание, лишь потому, что он сломал ногу,  на полном ходу угодив ею  в сусличью норку.   
Ведь он же был трудяга и очень сообразительный, и отношения к себе заслуживал совсем иного, чем прочие животины  (которых, впрочем, мне тоже всех и всегда  было жалко). Ведь можно же было его вылечить и вернуть домой!  
Все это я со слезами на глазах выпалил в лицо пьяному нашему ветеринару, сидящему  на  бревне  под   стеной конюшни  с папиросой  в зубах рядом с конюхом дядей Тимошей. 
Дядя Тимоша конфузливо отводил глаза в сторону, а ветеринар разозлился и, выплюнув  измочаленный окурок, сказал мне сиплым своим голосом:
— Иди-ка ты отсюдова, сопляк, если ничего не понимаешь в нашем деле…
Нет, я все понимал, но жалость к Серко продолжала душить меня еще долго, и отец, видя это,  несколько дней  ходил с виноватым видом.  Хотя, оказывается, он и сам чудом не пострадал в тот день, когда в степи упал вместе с оступившимся Серко на землю. 
Потом он, оставив тоскливо ржавшего и время от времени пытавшегося встать на ноги Серко,  ушел в деревню за помощью. Хотя что это была за помощь – мне наш вечно пьяный ветеринар уже разъяснил в доступной ему форме.. 
Вот что я вспомнил, провожая взглядом удаляющуюся по городскому тротуару неожиданную пару – цокающего копытами коня и ладно сидящую в седле молоденькую девушку. Ну, удачи вам, ребята! И смотрите, пожалуйста, под ноги…