Нищий Спас

Василий Павлович любил утренние прогулки по набережной реки, которая, даже оказавшись в бетонных путах большого города, величаво катила свои воды в далёкий, неведомый океан. Он всегда много ранее заданного времени расписания работы предприятия, где служил бухгалтером, выходил из своей квартиры, что находилась в бетонном доме-муравейнике – унылом и сером, от которого хотелось скорее отдалиться на неблизкое расстояние начала памяти о совсем других жилищах – без семи замков на дверях и добрых людях, когда-то обитавших в них.

Эта память о детстве и юности своей и города не оставляла его голову ни на минуту, но здесь на набережной, у воды, становиласьболее близкой и ощутимой во взгляде на широкую гладь реки, на вековечные деревья, растущие по берегу — в этом милом сердцу сюжетном пространстве он находил и себя, немного растерявшегося среди кварталов многоэтажных новостроек, гула и копоти улиц. И хотя от места его жительства до служебного кабинета было совсем недалеко, он не сменил своей привычки и каждое утро совершал пребольшой крюк, встречаясь по дороге с местами пребывания своего детства и юности и с самим собою – весёлым, красивым и юным, продолжающим присутствовать в сюжетах родного пространства.

Мало кто из окружающих людей понимал эту его заботу раннего пробуждения и надобности долгой прогулки, и относили утреннее путешествие к желанию оздоровления организма, уже утомлённого жизнью. Но как раз такое всеобщее обращение к здоровью, не нации, нет, а личному, как средству обогащения (лучше быть богатым и здоровым), к переписыванию рецептов от известных шарлатанов и пережёвывания снадобий от них же, изныванию в очередях к высокооплачиваемым докторам, с целью заручиться их поддержкой в дальнейшем продвижении к цели – бессмертию, Василий Павлович воспринимал как насилие над личностью, в жизнь которой вторгается некто другой, не всегда добрый пастырь, и заставляет жить по совсем не присущим твоей природе правилам. Он не сомневался в том – всё, что люди пытаются накопить в дороге к своему неблизкому счастью – здоровье, деньги – им не понадобится, так как будущего не существует, а есть только настоящее и прошлое. В память своего прошлого он и возвращался в неторопливом движении утренних странствий. Прогулка по набережной реки воодушевляла его мысли, они становились покойнее, стройнее, вылавливали из прошлых событий и мечтаний моменты радости и печали, не сопоставляя их с нынешней жизнью – суетливой и нервной. Достигнув полного собственного согласия между прошлым и настоящим, сейчас бы сказали нирваны, он добирался до места службы, где старался не нарушать достигнутого состояния прекраснодушия в отношениях с окружающими людьми. Он неизменно и радушно здоровался с дежурным на проходной предприятия и со всеми служащими, рабочими – бегущими, идущими и едва ползущими к месту работы. Весь рабочий день проходил несуетно, дело Василий Павлович знал, но не редко приходилось доказывать свой высокий профессионализм каким-нибудь выскочкам из министерства, что частенько появлялись в его кабинете и, желая доказать пользу от своей никчёмной деятельности, пытались поучать, давать советы столь же бесполезные, как и их присутствие здесь. Но терпение вознаграждалось скорым отбытием этих надоедливых мух, а по окончанию трудового дня его ждала прогулка в обратную сторону утреннего пути. Так и проходила жизнь одинокого человека пятидесяти пяти лет от рождения.

После давнего развода с женой, он более не отважился на совместную жизнь с женщиной, уж больно хлопотным оказалось это дело вблизи, когда после радостных встреч, гуляний под луной, страстных поцелуев и любовного шёпота, вдруг, в его квартире появилась жена и требовательно заявила о своих правах на его свободу, нисколько не сомневаясь, что ей должны безропотно уступить эту часть мужской жизни. Он не сумел этого сделать, хотя пытался, но некоторая, пока ещё только начинающаяся, любовь к одиночеству и мыслям в нём сопротивлялась женскому эгоизму, а нежелание уступить даже малую часть территории свободы родному человеку скоро разъединила их помыслы о счастье, и сделало чужими людьми. Они ещё некоторое время прожили вместе, но в отчуждении, без борьбы за право на совместную жизнь, и разошлись, кто на волю своего одиночества, кто ещё зачем-то нужным для себя, но невозможным без расставания здесь и встреч новых и радостных. Однако радости во встречах с людьми у Василия Павловича становилось всё меньше, а потом и самих встреч, а вот пространство одиночества неотвратимо ширилось, и в нём росла и мужала память прошлого.

Там, в родном ему мире, он встречался с людьми, беседовал с друзьями, любил и страдал. Два мира, на которые разделилась жизнь, редко пересекались, а скоро стали абсолютно параллельны друг другу, и нужен был крутой поворот, чтобы проявиться в одном из пространств сразу нынешнего и прошлого времени. Часы рабочего времени существовали реально, а вот остальное земное пребывание как бы удалялось воспоминаниями в другую жизнь, где прошлые события обрастали желанием их продолжения и потому длились выдумками Василия Павловича до бесконечности. Прошлая жизнь, её счастливые и не очень приятные моменты оживали в памяти и вырастали непомерно в согласии с желаниями владельца животворящего разума. Каждый эпизод памяти становился самостоятельным явлением, исключал из жизни последующие события, сам создавал иные пути развития, ведущие всякий раз к некоему более или менее счастливому концу, чем тот, которым, в общем-то, уже закончилась его жизнь.Так он считал и, наверное, небезосновательно, а вот в своих мыслях не допускал такого продолжения времени своей жизни – безликого, безнадёжного и подчас никому не нужного. Смысл всех придуманных жизней заключался в том, чтобы не приближаться к нынешнему прозябанию, а выйти на путь вечной радости и любви.

В этот день Василий Павлович проснулся раньше обычного и, предвкушая свою пешую и мысленную прогулку по родным местам, поднялся в добром расположении духа, прочёл перед Святым ликом утреннюю молитву и приступил к мытью, бритью, а после к завтраку.

В путь к месту службы он отправился как всегда вовремя и даже чуть раньше обычного времени. На выходе к набережной на него дохнуло осеннейпрохладой воды, ставшей густой и зелёной. Василий Палыч так привык к разным временам года, ждал перемен в природе, узнавал и находил свою прелесть красоты и в этой зелёной воде, на глади которой пламенели принесённые сюда ветром листья деревьев. Сколько времён года переменилось над рекой, но он снова и снова ожидал изменений в природе и даже будущие холода не пугали любителя прогулок, ему нравился падающий снег и замерзшая вода реки, по тонкому льду которой, ничего не страшась, катались на коньках ребятишки. Он нёс свои светлые мысли и уже подбирался к финишу прогулки, и тут у поворота в город увидал человека, стоящего у бетонного парапета речного ограждения. На всём протяжении пути в это раннее время лишь изредка можно было встретить спешащего прохожего, но этот человек стоял не двигаясь, будто ждал кого-то. Вскоре, подойдя ближе, Василий Павлович рассмотрел пожилого человека в очень ветхой для осенней поры одежде, держащего перед собой помятую шляпу – вниз тульёю, кудабыла склонена лицом его голова.«Нищий, — пронеслось в голове Василия Павловича, — и откуда он здесь в такое время? Да и вообще какая тут на безлюдье милостыня? – он пошарил в карманах, но мелких денег не нашёл. – Ну, не давать же ему тысячу», — подумал он и прошёл мимо. Нищий даже не приподнял головы, но через несколько метров Василий Павлович вдруг почувствовал, нет, не опаливший спину, а пронзивший насквозь ярким светом взгляд – так смотрит вслед непутёвому сыну отец. Он вздрогнул и обернулся, испугавшись чего-то необъяснимого, как показалось жадности своих мыслей, опередивших благое желание помочь нищему, нашедших причину возможности снять с себя вину за дурной поступок. Как шаловливый ребёнок, он попытался оправдать свой поступок глупостью, решив вернуться, но нищего на месте не оказалось – будто и не бывало.

Весь день Василий Павлович чувствовал необъяснимую тоску, всё валилось из рук, и он едва стерпел, пока дождался окончания времени работы. К месту его мыслей вспомнилась родная бабушка, которая в нелёгкое послевоенное время привечала нищих странников, старалась приютить и обогреть всякого бедолагу, просящего помощи, а на упрёки родственников и знакомых, не желающих творить милость по причине своего небогатого бытия, твердила одни слова: «А, вдруг, это Христос пришёл узнать о моей любви к людям, что он нам заповедовал?» «Какой Христос, — смеялись люди, — эта тётка в соседней деревне живёт и по миру побирается, а ейный мужик – пьяница горький». «Бог наш – Иисус Христос – всякоеобличье принять может, чтобы нас испытать, веру нашу в милость Господнюю», — отвечала она без всякого промедления и прогоняла от себя нерадивых советчиков. Наконец пробил час освождения от обязанностей государевых и он чуть не бегом отправился к месту, где утром встретил нищего. Но того на месте не оказалось. Он подождал, потом стал расспрашивать прохожих, но они в один голос твердили: «Какие тут нищие. Они в центре да на рынке, а здесь глухомань, кому подавать-то?» Один парень, бывалого вида, подумав по-своему, ухмыльнулся и посоветовал:

— А ты, дядя, к храму ступай, там и тебе подадут.

— Да мне не надо, — ответил Василий Павлович.

— Не надо, так чего ищешь?

— Нищего ищу. Утром здесь стоял, — указал место он.

— А чего его искать? Сам встань на его место и никого искать не надо будет.Сам стань нищим и всё тут, — парень довольно хихикнул от своей шутки и ушёл, а Палыч отправился домой.

Но и в спокойной, привычной обстановке своей квартиры найти душевное равновесие ему не удалось. Заняться чтением или просмотром телевизионных программ тоже не получилось. Телевизор пестрел полуголыми девицами, хохотал, умничал словами телевизионной шпаны, а строки книг прочитывались, но не воспринимались разумом – образ нищего возникал в совершенно неожиданных местах текста и печально глядел на чтеца с укором отца непослушному сыну. В таком смятении духа и раздумьях о причине своего беспокойства он лёг в постель и, может быть, уснул или продолжал оставаться в дремотной неясности понимания образа нищего, взбудоражившего его, в общем-то, спокойную жизнь своим эпизодическим появлением. Мгновение и только, но ни сна, ни покоя как не бывало.

То ли сном, то ли видением утомлённого разума явился к нему нищий и состоялся меж ними разговор короткий:

— Ты кто? — спросил Палыч.

— Ты же знаешь, — ответил тот.

— Что я знаю? — не понимал вопрошающий.

— Знаешь, кто я, — глядя прямо в душу, отвечал нищий.

— Зачем ты пришёл?

— Узнать, чему ты научился в своей жизни?

— А чему надобно учиться?

— Милосердию.

— Но я же не знал, что это был Ты.

— Мне твоё милосердие ни к чему, его желал нищий.

— Но я же вернулся, хотел отдать, что имел, а Ты ушёл.

— Задним умом все зрелы, а душа она должна на всякую боль тотчас отзываться.

— И что теперь со мной будет?

— Ищи.

— Чего искать-то?

— Спаса ищи. Нищего.

Проснулся Василий Павлович и не узнал примет окружающего его мира. Ненужным стало его бытие на земле. Найти нищего Спаса, а потом, что потом? Неизвестно, но искать надо. Он собрал в сумку немного вещей, положил хлеб и вышел из дому, не закрывая дверь – возвращаться сюда он больше не собирался. Заглянул к соседям, сообщил о своём решении идти на поиски нищего Спаса, отдал ключи и отправился вдоль набережной, нет, не в надежде сразу его встретить, но от того места, где он его впервые увидел, должен был начаться путь поиска.

В городе недолго обсуждали пропажу человека, ушедшего на поиски нищего Спаса – всем надобно было жить дальше и там не находилось места для чудес чудных.

Февраль, 2011г.

г. Талгар.