Всё могло быть иначе

Мы сейчас если и можем на что-то надеяться, то только на чудо. А это нерационально, опрометчиво, и главное — его не будет. Мы его не заслужили. #глобальноепотепление

C чего всё началось? Трудно сказать. Может быть, с того момента, когда Человек позабыл о себе, что он сам — лишь часть Природы?.. Техницизм вскружил нам голову, и мы возомнили, что нам всё возможно… Как оказалось, далеко не всё.

Благодаря успехам в науке и прежде всего в физике, в прошедший XX век мы стали не то, что ощущать, мы сумели прямо-таки изведать границы мироздания! Но что же за ними? Однажды каждому из нас предстоит то узнать.

* * *

Севастьян остался последним из старейшин в своём племени, и почти каждую ночь, когда он ложился в постель, его ожидала мучительная мысленная пытка. Как? Как объяснить им, тем немногим, кому придётся дальше торить человеческий путь в такое оказавшееся столь безотрадным будущее, — что у того когда-то такого громадного, бывшего столь внушительным и амбициозным мира, оно стало именно таким?

«Мы ни хрена не думали о будущем!» — воскликнул однажды в сердцах он, не выдержав, в ответ на расспросы младых вечером у костра. «Но почему, папа?» — тщётно нарушила образовавшуюся затем тишину его дочь…

«А о чём вы думали, дедушка?» — спросила на следующий день внучка, когда вдвоём они отправились за водой к ручью.

Присев на поваленное дерево, он молчал, а потом произнёс:

— Каждый думал о себе.

Маленькая — так прозвали её в племени, — безотрывно смотрела на него своим стремящимся понять, ясным взглядом голубых глаз.

— Но так ведь и должно, дедушка? — продолжала она. — Разве мы не думаем о себе сейчас?

— Мы не думали о других, понимаешь? — пронзительно заговорил он. — Совсем! А ещё мы не заботились о Природе. Потом нас стало слишком много и… Произошло то, что произошло! Природы вдруг стало резко не хватать на всех. Люди начали убивать друг друга, чтобы выжить. Весь тот мир — сгинул, как будто и не бывало!

Она взирала на него с явным беспокойством.

— Это может повториться вновь? — как будто издалека донёсся до него её взволнованный голос.

Он поднялся, взял набранное ею ведро и молча пошёл. «Почему это не тревожило нас тогда?» — думал он. Вспоминал про себя долгие беседы с другими старейшинами, покуда те ещё были живы. Опять бесконечным рефреном в голове зазвучали слова покойного близкого друга, старейшины Степана: «Мы ведь наперёд тогда всё знали! Понимаешь, ведь знали!»

* * *

«Будь достоин называться человеком!» — гласила надпись на одной из скрижалей, которые оберегало племя. Но что есть человек? По завету старейшин, об этом неустанно следовало толковать с молодёжью. Так и сегодня, когда племя собралось перед сном.

— Быть человеком, это значит… — начал он в очередной раз свою речь у кострища и внезапно запнулся. Все столько раз повторяемые слова показались неожиданно пустыми, не могущими донести всю глубину того, что надо было передать, сообщить этим окружившим его людям, на чьих смиренных лицах отражался огонь.

* * *

Один из дней принёс напасть. Лес на острове был давно поделен на равные участки между всеми племенами, границы отмечены и всем известны, сбор плодов на чужих участках запрещён. Как выяснилось, один из сынов его племени повадился нарушать запрет, в чём был уличен и теперь сурово наказан. Подобного до того долго не случалось и племя, неслыханное прежде дело — зароптало. Как же так, — ходили среди них разговоры, — разве плодов в лесу не достаточно на всех? Разве не опадают они, оставаясь в большинстве не собраны, и гниют? За что же старейшина пролил кровь сына?

— Однажды плодов может не хватить на всех! — заявил мрачно он племенному собранию, прознав о ведущихся пересудах.

— Разве этому ты нас учишь, отец? — осмелился возразить один из сынов. — Рассказывая вечерами о человечности!

— Молчи, глупец! Молчи! — вскричал, разъярившись, Севастьян.

«Что ты знаешь о Законе? Что ты знаешь о порядке?» — твердил он тому, оставшись наедине. Но тот не понимал. Как Севастьян мог ему объяснить то, в чём иногда сомневался сам? Когда ещё были живы другие старейшины, вместе они, исходя из природных ресурсов острова, вывели допустимую численность его населения, превышать которую сочли опасным. И лишь они знали — а ныне остался только он один! — каким безжалостным образом она сберегалась… «Иначе просто нельзя, иначе — погибель всем!» — убеждал он себя в минуты мучительных раздумий. Как он мог в том им признаться, сталкиваясь раз за разом на протяжении всех этих лет с нестерпным — по его воле! — горем несостоявшихся матерей?

«Это — во благо!» — был он когда-то непреклонен перед ними.

А ведь эту страшную тайну ему нужно было теперь кому-то открыть, на кого-то возложить выполнение жесткосердной обязанности. В противном случае остров ждёт полный крах! Один лишь Всевышний знает, как, сколько лет, бесконечной пыткой, всё это мысленно изводило его из ночи в ночь, изо дня в день.

* * *

«Что тебя терзает, дедушка? — теребила его за руку Маленькая. — Я же вижу! Поделись со мной, и станет легче, так всегда бывает». Годы безостановочно шли, а Маленькая, как он всё также продолжал её называть, подросла, из маленькой девочки превратилась в пусть всё ещё младую, но уже такую серьёзную деву. Пришёл час и ей повстречать свою любовь. А он же, дряхлея и видя её счастье, терял последнюю решимость и бесконечно терзался сомнениями. И ведь не было рядом никого способного! Зря всматривался он в их простодушные лица, попусту тратил время в разговорах… Вроде бы недавно, как в ходе естественных причин лишилось старейшин соседнее племя, упустило контроль над рождаемостью, и вот тамошние представители всё чаще и чаще нарушали границы — не получая наказания…

Севастьян зачастил наведываться в тайник, проверял там хранимое, но тянул, откладывал неизбежное. Без чего — сознавал! — обрекает остров на много худшую развязку… Так и умер там однажды: присел — и не встал, остановилось сердце.

И напрасно искало его в лесу племя, напрасно звала Маленькая…