Выжить

ВЫЖИТЬ

— Что это? — лицо полковника Тропова стало наливаться кровью. — Я тебя спрашиваю!

— Герр полковник, — немец-портной уронил невтачанный рукав нового мундира и никак не мог наклониться, чтобы поднять его.

— О, Господи! — причитал он, нелепо сгибался в пояснице и отставлял вбок деревянный протез.

Полковник, в сметанном мундире со штрихами портняжного мела и белыми нитками, держал на вытянутой руке слегка потускневшую бляху и совал ее в лицо портного.

— Товарищ полковник? — за штору примерочной заглянул капитан Навихович.

— Глянь, — гремел Тропов, — что у гада!

Он протянул капитану бляху. На потускневшем от времени металле орел со свастикой держал в когтях полуостров: «Krim 1941–—-1942».

— Понимаешь? — прерывисто дышал Тропов.

— Так точно, товарищ полковник, — ответил Навихович. — «Крымский щит», нарукавный знак. Награждалась 11-я армия Манштейна и 3-я румынская Антонеску.

— Севастополь, — полковник Тропов с треском сорвал с себя недошитый мундир и швырнул его на пол.

— Простите, герр полковник, — бормотал немец, пряча глаза, — дети… Не уследил… Играли...

— Мыс Херсонес, — Тропов рванул на груди нательную рубашку и обнажил шрам, похожий на бугристую дорожку. — Да я тебя...

Он замахнулся, и немец испуганно вжал голову в плечи.

— Навихович, — разжал кулак полковник и ткнул в старый френч, — идем отсюда.

Полковник застегнул непослушными пальцами тугие крючки на воротнике, скрипнул сапогами и, отфутболив в сторону лежавший бесформенной кучей мундир, вышел из примерочной.

— Поехали, — скомандовал он шоферу, тяжело усаживаясь рядом. Капитан Навихович, державший под мышкой кожаную папку, запрыгнул на заднее сиденьие, когда «виллис» уже тронулся.

Они покатили по узенькой улочке, мощенной красным булыжником. Мимо почти сказочных домиков с остроконечными крышами и стрельчатыми окнами, мимо палисадников с распустившимися цветами и аккуратно постриженными кустиками, мимо испуганно останавливающихся и снимающих шляпы немцев, мимо выстроившихся у водопроводной колонки женщин, мимо танков, стоявших на площади, и красного флага, развеивающегося у здания бывшей городской управы.

Полковника раскачивало на неровностях мостовой, развороченной танковыми гусеницами, и он хватался за поручень, чтобы не вылететь из машины, ругался, точно сплевывал, и невидящим взглядом смотрел вперед.

— В комендатуру? — спросил Навихович.

— Что? — не понял Тропов, но потом отрицательно замотал головой: — В замок.

***

Солнце слепило, вспыхивая в набегавших волнах и выбеливая жаром прибрежные скалы. Чайки, словно бинты на ветру, кружили над обрывистым берегом, каменистой полоской тянувшимся вдоль моря, пикировали, устраивали галдеж и драки.

Хотелось спать. Хотелось тишины. Хотелось, чтобы все закончилось.

Лейтенант Тропов в расстегнутой гимнастерке сидел на круглом валуне, наполовину ушедшем в песок, и смотрел, как прибойная волна шуршала галькой и облизывала сбитые носки его задубевших сапог. Пот липкими струйками скатывался из-под пилотки и, пробиваясь сквозь брови, разъедал глаза.

Уцелевшие бойцы полулежали на каменистом пляже и смотрели в море, в горящую на солнце синеву, постепенно сгущавшуюся к горизонту почти до полной черноты. Время от времени они переводили взгляд на небольшой бревенчатый причал, но потом снова устремляли свои взоры в море.

В отличие от рядовых красноармейцев, лейтенант Тропов в горизонт не всматривался и кораблей не ждал. Он понимал, что они не придут.

После того, как немцы прорвали оборону и взяли Инкерманские высоты, а вслед за ними Сапун-гору и Малахов курган, судьба крепости была решена.

Разодранные, ополовиненные, а кое-где уменьшившиеся вчетверо, войска измученно откатывались к скалистым загородным бухтам, надеясь на то, что прорвавшиеся эсминцы снимут их с берега. Немецкие самолеты с методичным остервенением бомбили отступавших, оставляя после себя разбросанные вдоль берега трупы. При виде тысяч плетущихся солдат и пустого моря лейтенант понимал, что за ними никто не придет.

Добравшись до мыса, после которого отступать стало некуда, лейтенант Тропов отдал приказ роте отдыхать, а сам уселся на валун, опустив ноги в воду. Он обреченно разглядывал, как маленький краб-паук бочком пытался перебраться через его сапог, чтобы спрятаться в расщелине под камнем. Это почти удавалось, но каждый раз волна опрокидывала крабика и возвращала его на прежнее место. Он отчаянно дергал клешнями, переворачивался и снова устремлялся к сапогу лейтенанта.

Тропов слышал, что два дня назад последним транспортным «Дугласом» улетел на большую землю командующий флотом, оставив вместо себя командира Приморской армии. Он знал, что день спустя нового командующего забрала последняя подводная лодка, уходившая на Кавказ. Руководить обороной остался другой генерал, но и он ушел на «морском охотнике», приказав остаткам армии сражаться до последнего и в плен не сдаваться.

Тропов все это знал, как и то, что скоро им всем придется умереть.

***

— Товарищ полковник, — Навихович дотронулся до плеча Тропова. — Список.

Он протянул полковнику раскрытую папку.

— Венецианские зеркала XIV века.

— Сколько? — спросил Тропов.

— Четыре штуки.

— Коллекция картин малых голландцев...

— Почему «малых»? — перебил полковник.

— Такое название, — объяснил Навихович. — Картины по размеру маленькие. Пейзажи, интерьеры, бытовые сюжеты. Рейсдал, Доу, ван дер Нер.

— Ценные?

— Очень.

— Еще что?

— Пятнадцать бочек рейнского и мозельского, обстановка… В общем, все как просили.

— А насчет эшелона? — поинтересовался Тропов.

— У нас целый вагон, так что и машину погрузим, и остальное.

Неделю назад капитан Навихович свез в родовой замок баронов фон Кенингов то, что велел добыть полковник Тропов: старинные зеркала для командующего фронтом, мебель начальнику штаба армии, коллекционное вино комдиву и, конечно, машину для самого полковника.

Не просто автомобиль, а настоящий кабриолет «Майбах SW-38». Шесть цилиндров и сто сорок лошадей под капотом, полуавтоматическая коробка передач, мягкий складной верх, ярко-красный салон из натуральной кожи, приемник «Телефункен» и еще тысяча разных штучек.

— Авто понравится, — убежденно говорил Навихович. — Произведение искусства.

— Ты вот что, — полковник вернул ему список, — скажи, откуда про «Крымский щит» знаешь?

— Э-э.., — смутился капитан. — В историческое время живем. Через десяток лет… Короче, пленных расспрашивал. Коллекционирую.

— И много расспросил?

— Про «Крымский щит»?

— Про него.

— Почти все. К примеру, было несколько золотых экземпляров. Один у румынского маршала Антонеску, и точно такой же ко дню рождения у Манштейна. А еще...

— Себе в коллекцию нашел?

Капитан Навихович замялся.

— Говори, — строго приказал полковник.

— Так точно, — признался Навихович. — Военный трофей.

Полковник Тропов покачал головой, но ничего не сказал.

***

— Корабли! — услышал лейтенант крик и оторвался от настойчивого крабика, штурмовавшего сапог.

Отдыхавшие солдаты вскочили на ноги и, приложив ладони к глазам, смотрели в море. Там появилась сначала одна, а потом еще две точки.

— Корабли! Наши! Ура!

Точки увеличивались в размерах и приближались к скалистому берегу.

Солдаты вскакивали, забрасывали на плечи вещмешки, подхватывали винтовки и, спотыкаясь, бежали к бревенчатому причалу. Из неглубоких известковых пещер, служивших укрытием при бомбежках, вылезали все новые и новые люди, перемазанные с ног до головы мелом и пылью. Они присоединялись к толпе у входа на причал.

Красноармейцы лейтенанта Тропова тоже поднялись и начали собираться. Лейтенант, не переставая всматриваться в катера, сделал им знак оставаться на месте.

Тем временем толпа солдат около узкого причала густела. Дорогу ей преграждала охрана во главе с офицером-сапером. Красный от напряжения, со вздувшимися венами на шее, он что-то кричал и размахивал выхваченным пистолетом. Потом несколько раз выстрелил в воздух, но это никого не остановило.

Толпа смяла охранение, погребла под собой саперного офицера и загрохотала сапогами по дощатому настилу причала.

Первые добежали до края, уперлись в деревянное ограждение и остановились. В них тараном врезались бегущие сзади.

Под напором тел доски затрещали, ограждение закачалось и отвалилось бортом перегруженного грузовика, увлекая за собой людей.

— В укрытие, — закричал лейтенант бойцам.

На мачте переднего катера взвился трехцветный итальянский флаг с гербом посередине. Матросы на его баке разворачивали крупнокалиберный пулемет.

— Тах-тах-тах, — застучал он, словно вбивая гвозди.

— Тах-тах-тах, — вторили ему пулеметы идущих следом катеров.

На причале убитые падали под ноги уцелевшим, кто-то прыгал в море, кто-то просил помощи, кто-то стрелял по катерам. Подломилась опорная свая, и причал завалился набок, сбрасывая оставшихся на нем солдат.

Катера сделали еще пару заходов и, развернувшись, ушли в море.

Лейтенант, чертыхаясь, встал с земли. Его бойцы тоже поднимались и отряхивались.

— Немец на подходе, — сказал лейтенанту старшина-здоровяк. — Где оборону держать будем?

— Здесь, — ответил Тропов и показал глазами на груду валунов, словно специально сложенных стеной по верхнему краю берега. — Больше негде.

Старшина проследил за его взглядом и согласно кивнул.

Лейтенант оправил под ремнем гимнастерку.

— Пусть письма напишут перед боем, — сказал он, доставая из кармана папиросы и предлагая их старшине: — Последние.

Потом посмотрел на часы, подарок мамы в день выпуска из училища.

— Времени — пятнадцать минут.

— Слушаюсь, — козырнул старшина.

Лейтенант Тропов сел на камень, устроил на коленях полевую сумку и достал из нее огрызок карандаша. Карандаш был сломан. Лейтенант вздохнул и еще раз посмотрел на часы.

***

Мелкий гравий захрустел под колесами, когда «виллис» въехал в тополиную аллею, ведущую к замку баронов фон Кенингов.

— Ты охрану выставил? — спросил Тропов у Навиховича.

— Должна прибыть через пару часов, — ответил тот. — Там смотритель остался. Я сказал, что мы приедем.

— Охрану выставить, — рассердился полковник.

— Да кто возьмет? — оправдывался Навихович. — Тяжелющее все.

— Ты наших не знаешь? — продолжал сердиться полковник. — Растащат за милую душу.

Чтобы перевести разговор на другую тему, капитан Навихович спросил:

— Товарищ полковник, а как вам удалось выбраться из Севастополя?

Тропов отвернулся. Помолчал. Потом приказал водителю остановиться и вылез из «виллиса».

— Перекур, — сказал он.

— У меня «Echt Orient», — протянул ему раскрытую пачку Навихович. — Трофейные. Пятый номер.

— Нет, — отмахнулся от сигарет полковник, — я свои.

Нахмурившийся, он облокотился на капот «виллиса», прикурил от зажигалки капитана и глубоко затянулся.

— Бомбили нас так, — сказал он, — что головы не поднять. С моря, с суши, по кромке обрыва. А чуть перестанут — тишина. Только волна плещет. Ласковая такая, летняя. Под скалу уходит, чмокает, а оттуда — вся в крови.

Полковник помолчал, сделал еще пару затяжек.

— Старшина мой за бойцами следил. Винтовка у него снайперская. Кто руки вверх и на кручу — бац, и готов. Девчонка, помню, к нему подползла. Гражданская. «Дяденька, — говорит, — застрелите меня, страшно очень. Все равно убьют».

— А вы? — спросил Навихович.

— А я, как дурак, на часы смотрю. Сколько жить осталось, думаю. Мать вспоминаю.

Полковник сделал последнюю затяжку. Бросил окурок на землю и раздавил ногой.

— Ранило меня. Потом контузило. Когда очнулся, немцы пленных к виноградникам отогнали. В ком евреев признавали — сразу на расстрел. Чистили. Другие по полю ходили и добивали тяжелых, которые подняться не могли.

Тропов вздохнул. Снял фуражку и вытер платком вспотевший лоб.

— Ко мне двое подошли, — продолжал он. — Автоматы на шеях, рукава закатаны, каски по самые глаза. Я мертвым притворился. «Жассы», — скомандовал старший, пацан совсем, но с гефрайтерской нашивкой, и рядовой, пожилой такой, присел, чтобы часы снять. Я глаза сдуру и открыл. Он перепугался, но затвор не передернул. «Таг, — сказал. — Тихо». Отнес часы гефрайтеру и ушел, не оглядываясь. Пожалел, видать.

— А потом?

— Ночью к морю спустился. Жуть. Помню плот из мертвецов. Несколько сотен. Старшина мой лицом вниз. А рядом — девчонка гражданская с платьем на голове. Между ног у нее — ребятенок. Я к ним подобрался и у старшины фляжку с ремня снял.

— А дальше?

— Не поверишь, нашел бревно от причала и поплыл.

— Да ну!

— Точно тебе говорю. Через два дня подлодка подобрала. Без сознания был.

Полковник прислушался.

— Что это? — спросил он и подался к дверце «виллиса».

За деревьями стрекотали выстрелы.

— В замке, — крикнул Навихович.

— Заводи, — приказал полковник водителю и достал спрятанный под задним сиденьем автомат.

— Пьяный вдрабадан! — орал капитан Навихович и волок за шиворот едва державшегося на ногах сержанта в пилотке, съехавшей на затылок, и шинельной скатке через плечо. — По венецианским зеркалам! Четырнадцатого века! Из автомата!

— А что, — едва ворочал языком сержант, — я ему: «Ур?», а он мне: «Ур шон, камерад». Часы, мол, сдал. Фашист! Я и полоснул по зеркалу.

— Не по зеркалу, — тряс сержанта Навихович, — а по всем четырем!

Из-за спины капитана испуганно выглядывал немец-смотритель и бормотал невнятное по-немецки.

— Говорит, что мародер, — перевел Навихович. — Варвар.

Полковник Тропов исподлобья взглянул на тщедушного немца, и тот попятился к двери.

— Что там? — спросил полковник, показав на вещмешок понурого сержанта.

— Да так, — отмахнулся капитан, — дребедень всякая.

Он развязал горловину и принялся высыпать из мешка содержимое. На пол со звоном упало несколько зажигалок и десяток авторучек, вывалились американские игральные карты с полуобнаженными девицами, а потом бомбочками посыпались трофейные часы. Они сыпались, сыпались и сыпались, раскатываясь по полу. Серебряные «Сильвана» и хронометры «Ханхард», с одной кнопкой для вермахта и двумя — для люфтваффе, часы на кожаных ремешках и золотистых цепочках, большие и маленькие, женские и мужские. Казалось, ни конца им не будет, ни края.

Полковник, не отрываясь, смотрел на драгоценную россыпь, лежавшую у него под ногами.

— Сколько их? — спросил он сержанта.

— Не считал, товарищ полковник, — ответил, покачиваясь, будто на ветру, сержант. — Может, восемьдесят, а может, и сто.

— А зачем тебе столько, солдат? — спросил полковник.

— «Жассы», — копируя немецкий выговор, захихикал сержант, — нравятся. — Потом с трудом вскинул голову и добавил: — Товарищ полковник, мы же победили. Теперь все ихнее — наше. Бабы, часы, велики...

Полковник присел к лежавшему поблизости золотистому диску, нажал на кнопку, часы открылись и заиграли Штрауса. Нажал еще раз, и мелодия поменялась.

Он присмотрелся к внутренней поверхности крышки, где тонкой готической вязью была выгравирована надпись по-немецки.

— «В день рождения сыну от мамы», — перевел Навихович.

— От мамы, — повторил полковник и посмотрел на стоящего перед ним сержанта. — Где взял?

— У фрица, — пробормотал сержант. — Заберите, если нравятся.

— Да замолчи ты, — пхнул его в бок капитан Навихович. — Под трибунал пойдешь.

— Немца кокнул? — спросил Тропов.

Сержант засопел, поправил заскорузлыми пальцами пилотку и, казалось, мгновенно протрезвел.

— Пацан был совсем, — сказал он. — Раненый.

Облизал губы, кашлянул и выдохнул перегарно:

— Отпустил к ебене матери… Пожалел.

Полковник понимающе кивнул, сгреб часы в мешок и сунул его сержанту.

— Пошел отсюда!

Сержант и капитан Навихович непонимающе переглянулись.

— Вон! — заорал Тропов, и сержант припустил к выходу, прижимая вещмешок к груди.

Подъехала машина из комендатуры. Грохнули парадные двери, и в комнату вошел лейтенант с тремя автоматчиками из комендантской роты.

— Здравия желаю, товарищ полковник, — гаркнул он, вскидывая руку к козырьку.

— Выставьте охрану, — приказал полковник и повернулся к Навиховичу: — «Майбах» на станцию перегони и проследи, чтобы погрузили, как надо, а зеркала для командующего надо найти новые. И еще.., — он помолчал немного, — золотой «Щит» мне отдай. Себе другой найдешь.