Жертвоприношение

Алексей Горшенин

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

(Книгоиздательская драма)

Прозаик Семипядьев сподобился сочинить роман. Ну, написал и написал — с кем не бывает! Ладно, однако, если бы просто утолил сочинительский зуд. Или, там, для полного творческого кайфа устроил бы друзьям-приятелям показательную читку своего гениального творения. Зато потом, притушив огонь тщеславия, занялся бы полезной собственному карману и здоровью сограждан коммерческой деятельностью. К примеру, сбытом обмундирования для безопасного секса. Так нет же! Семипядьев вознамерился свое произведение донести до широких читательских масс, что, как известно, достигается с помощью печатного станка.

Но дело не в самом этом, вполне нормальном для пишущего человека желании. Да и к печатному станку нынче, в отличие от времен минувших, доступ прост и никому не заказан — было б чем заплатить за доступ.

А вот с этим у Семипядьева ощущалась сильная напряжёнка. Был он человеком дорыночной закваски, деньги делать не умел, копить — тоже, да и вообще привык, чтобы за его же собственный труд не он кому-то, а ему платили.

Странная, конечно, по нынешним временам привычка. Можно даже сказать — причуда. Особенно если учесть, что сочинял Семипядьев не запутанные, как лабиринт Минотавра, детективные головоломки, не бросающие в холодный пот жутики, не сдвигающую крышу набекрень мистику; писал он не про «человека с ружьем», то бишь с автоматом или гранатометом наперевес, и даже не прозу высокого сексуального накала, а рассказывал о жизни рядового обывателя. Но, опять-таки, изображал в книгах своих не забористую бытовую чернуху с криминальным уклоном, где собутыльники, либо сожители, обалдев от совместного распития или проживания, наносят друг другу тяжкие телесные повреждения, а другие персонажи напропалую ловчат, жульничают, за каждым кустом и забором самозабвенно трахаются и ненасытно делают «баксы», «мани», «бабки». Напротив, Семипядьев художественно воспроизводил ту нормальную человеческую обыденность, в которой люди пекутся о куске хлеба насущного, изводятся сердечной тоской, растят детей, мечтают о счастье, добром будущем, любят природу и — даже смешно и неприлично как-то об этом сегодня говорить! — Родину-мать…

Только какой это нынче товар?! Ни один уважающий себя делец за него гроша ломаного не даст! Потому как в цене стали не нормальные житейские, а страсти роковые, серой попахивающие.

В одном из издательств, куда, было, сунулся Семипядьев со своим романом, ему без обиняков так примерно и объяснили. Правда, сжалившись, дали бесплатный совет — все-таки, поискать спонсоров. Может, сказали, кто и захочет прихоть вашу оплатить. Мир ведь не без богатых чудаков…

И Семипядьев бросился искать богатых чудаков…

Ему крупно повезло. Через какой-нибудь месяц он уже мчался в полиграфкомбинат с нужной бумажкой от солидной финансовой фирмы, обещавшей взять на себя все расходы по выпуску его романа. Фирма «веников не вязала», а потому ее гарантии возымели действие: печатный станок заработал.

Семипядьев, приунывший, было, в процессе обивания порогов богатеньких офисов, воспрянул, расправил крылья и снова поверил в то, что «жизнь прекрасна и удивительна». Он уже не попирал тяжело бренную землю, а скакал игривым козликом, не чувствуя под собой ног.

Отныне Семипядьев дневал и ночевал в полиграфкомбинате. Он путался под ногами у его работников, подгонял печатников, суетился и нервничал так, словно кто-то назначил ему срок, нарушение которого было смерти подобно.

Однако никто никаких сроков ему не назначал. Фирма-спонсор его тем более не торопила. Ей даже и выгодно было, если дело затягивалось. У богатеньких чудаков тоже, оказывается, имелся свой расчет. Спонсируя выпуск книги Семипядьева, они вкладывали деньги в культурную акцию, которая давала право на льготный налог. При этом в соответствующих органах спонсорами Семипядьева дело представлялось так, будто издавали они не одну-единственную его книгу, а многотомное собрание сочинений, на которые тратятся внушительные средства. И поскольку сия маленькая незатейливая хитрость давала фирме навар куда больший вложений в Семипядьева, постольку и сам романист был для нее просто находкой. Но о том наш герой не подозревал и с сердечной признательностью готов был лобызать щедро дающую руку.

Однако в один прекрасный момент громом среди ясного неба обрушилось на Семипядьева ужасное известие: фирма-благодетельница лопнула!

Что с ней случилось? Да черт знает! То ли сами богатенькие чудаки перестарались, изо всех сил ее надувая, то ли со стороны кто помог? А может, хозяева фирмы просто «финт ушами» сделали, от налоговиков или кредиторов уходя… Но факт остается фактом: фирмы в одночасье не стало — растаяла, как мираж.

Небо над Семипядьевым померкло и налилось грозовыми тучами. Горячее желание нашего героя как можно быстрее увидеть свой труд напечатанным выходило ему теперь боком: тираж был готов, оставалось оплатить и забрать. Но так как фирма испарилась, а, кроме обещаний и письменных гарантий на красивом бланке, других ее следов (деньги так и не поступили) в полиграфкомбинате не осталось, финансовый вопрос в сгустившейся грозовой атмосфере повис над головой Семипядьева топором палача.

Романист заметался в поисках выхода. В денежных дяденек, доступ к которым на порогах офисов преграждали устрашающего вида детинушки в кожанах или камуфляже, а у дверей их кабинетов — глянцевые красотки в юбках до пупа, он больше не верил. Вписавшихся в современные реалии друзей-товарищей, умевших делать из воздуха деньги, а, главное, бескорыстно с ними расставаться, — тоже не имел. Творческое же сообщество, в котором Семипядьев много лет состоял, и вовсе ввиду полного обнищания ничем помочь не могло.

Оставалось два более-менее сносных варианта: либо рассчитываться недвижимостью в виде крохотной однокомнатной «хрущёвки» в отдаленном районе, доставшейся ему после развода с женой, и дачи, от которой бывшая супруга Семипядьева гордо отказалась ввиду сильной запущенности участка и ветхих строений на нем; либо собирать нужную сумму, христарадничая где-нибудь в подземном переходе.

Последний вариант был, пожалуй, даже предпочтительней в денежном отношении. Это подтвердили и профессионалы, с которыми Семипядьев проконсультировался возле церковной паперти. Указали они, однако, и на то, что в их деле очень важна хорошая психологическая подготовка и высокое актерское мастерство, чего, понимал, Семипядьев, ему как раз и не достает. Если даже и сможет он, преодолев слюнявую интеллигентскую стыдливость, протянуть просящую руку навстречу толпе, то вряд ли сумеет сделать это с достаточной убедительностью. Как ни крути, а один на один с чистым листом «над вымыслом облиться» куда проще, а, главное, для собственной чести и достоинства, безопаснее.

В общем, и эти варианты для Семипядьева были неприемлемы.

Между тем, наступил кульминационный момент в книгоиздательской драме Семипяльева: высокое полиграфическое начальство, вызвав бедного сочинителя, «на ковер», потребовало немедленно рассчитаться. Иначе…

В очах директрисы комбината вспыхнул электросварочный огонь и высветил вдруг под суровой начальственной сенью лик одинокой сорокапятилетней женщины с печатью неутоленной страсти «бабы ягодки опять». Рассеянно слушая сбивчивые объяснения Семипядьева, она не спускала с него заинтересованно оценивающего взгляда.

Семипядьев тем временем слезно раскаивался в своей близорукости, из-за которой не сумел предвидеть скорый крах спонсора, и умолял дать ему последний шанс. Он согласен на любую, даже самую черную работу в типографии. Он будет трудиться, не покладая рук, день и ночь, но обязательно рассчитается сполна!.. Бормотал Семипядьев и еще что-то подобное, хотя понимал в глубине себя, какую чушь несет — ведь ему и до гробовой доски не отработать!

Зрелище, конечно, Семипядьев в эти минуты представлял собой непрезентабельное, если не сказать — жалкое. Но взгляд опытной женщины, обостренный жаждой неутоленной бабьей страсти, как рука умелого реставратора, убрал все лишнее и обнаружил перед собой моложавого, весьма приятной наружности мужчину с пышной гривой русых волос, шелковистой бородкой, не толстого и не тонкого, но вполне еще притягательного для особ противоположного пола любого возраста.

Цепко ухватив все это, директриса, как ни рассеянно слушала, и лепет Семипядьева без внимания не оставила. Сжигаемая страстью женщина в ней глубоко и потаенно вздохнула, а начальствующая дама строго спросила:

— На все, говорите, согласны? И по электричеству можете?

— М-могую… — запинаясь, подтвердил Семипядьев и покраснел

Сама того не подозревая, директриса наступила ему на больную мозоль, ибо именно электричество стало причиной его семейного краха. Гуманитарий до мозга костей, он в свое время имел неосторожность жениться на девушке совсем иного типа мышлении, убежденной в том, что мужчина уже рождается с отверткой и плоскогубцами в руках, с умением починить в доме всякую электрическую и прочую в хозяйстве вещь. У ее мужа такое умение начисто отсутствовало и, помучавшись с Семипядьевым какое-то время, она подала на развод. Когда на суде ее, как водится, спросили о причине, она так прямо и рубанула: «Да он же дефективный — пробки починить не может!»

Пробки чинить Семипядьев так и не научился, но предпочитал в том никому не сознаваться. Тем более в таких ситуациях, как сейчас.

— Вот и прекрасно! — с тигриной обворожительностью улыбнулась директриса. — У меня как раз утюг перегорел. И духовка в плите плохо греет… Уж не откажите в любезности одинокой женщине…

У Семипядьева лицо вытянулось, как резинка на рогатке. Он понял, что влип, но отступать было некуда: тигрица уже накрыла его своей лапой…

И утюг, и духовка оказались у директрисы в полном порядке. У нее в квартире вообще все было тип-топ. Относилась она к тому сорту людей, которые при любом режиме и любой экономике способны жить в полном материальном благополучии. Семипядьев понял это сразу, как только очутился в окружении прекрасной импортной бытовой техники, роскошной мебели, отменного евроремонта и невольно подумал, что даже небольшой части этого добра ему хватило бы рассчитаться за книгу.

Ну, а дальше…

Только прошу тех, кто собирается меня сейчас нетерпеливо перебить (знаем, мол, можно не продолжать — дальше пойдет банальный охмуряж с известными последствиями), не спешить с выводами. Потому что, с одной стороны, сюжет продолжится вроде бы и в самом деле знакомый: легкий, но изысканный ужин на двоих, интимное освещение, со все более прозрачными с каждой минутой намеками разговор, продумано-нечаянные, подогретые вином, телесные касания… Но с другой…

Было в этой старой, как мир, любовной игре одно заметное отклонение: напоминала она чем-то улицу с односторонним движением. На старания хозяйки Семипядьев реагировал слабо. И оттого, конечно, что ответной страсти не испытывал, но больше потому, что слишком был погружен в мысли о судьбе своей несчастной книги.

Однако и директриса, обольщая гостя, о ней тоже не забывала. Была эта дама тем и созвучна своей рыночной эпохе, что даже в неистовом любовном экстазе оставалась женщиной непоколебимо деловой и холодно-расчетливой. А потому, потормошив вялого Семипядьева еще чуть-чуть, она вдруг положила на его плечо мягкую свою ладонь, показавшуюся несчастному прозаику и впрямь тигриной лапой, и, словно читая его невеселые думы, сказала:

— Мне кажется, у вас есть только один выход

— Какой? — затравленно спросил Семипядьев.

— На некоторое время задержаться у меня. Поживите с годик… Здесь вам будет уютно… Не обижу…

— Но зачем? — испугался Семипядьев.

Смысл ее предложения еще не дошел до него окончательно, тем не менее, он явственно ощутил, как выпущенные тигриной лапой когти впивают ся в него.

— Что ж тут непонятного? — усмехнулась директриса. — Денег у вас нет и не предвидится, как я понимаю, расплачиваться за книгу нечем. Вот я и предлагаю бартерную сделку: годом жизни у меня вы сможете оплатить ваш товар. А уж я со своей стороны постараюсь, чтобы вы чувствовали себя, как дома. Даже и лучше. Я женщина чувственная…

Свободу, конечно, Семипядьев любил. Но, подумалось ему: как и искусство, литература тоже требует жертв, тогда почему бы во имя смысла и цели его жизни, которыми изящная словесность как раз и является, не пойти на эту самую жертву?

Короче говоря, Семипядьев предложение и условия страдающей от неутоленной страсти директрисы после некоторых терзаний принял и переехал к ней жить.

Свои обязанности друг перед другом, зафиксированные, кстати, в составленном по всей юридической форме договоре, обе стороны выполняли честно. Чувства «бабы-ягодки» после длительного вынужденного застоя разыгрались не на шутку.

Семипядьеву приходилось нелегко, но, понимая свою ответственность, он старался, терпел, мечтая о том счастливом дне, когда выйдет отсюда с гордым сознанием того, что, несмотря ни на какие преграды, сумел-таки донести до читателей нетленное свое творение.

Но и противоположная сторона Семипядьева, по совести говоря, не особо угнетала. Скорее напротив. Кормила-поила, как раньше ему и не снилось, лаской-нежностью и заботой не обходила, по гостям, театрам и ресторанам таскала… Правда, порой и ревновать уже начинала как настоящая жена. А самое главное — между делом его партнерша сумела не только выпустить, но и распродать (хотя в условия договора это не входило) весь тираж его книги, то есть донести произведение Семипядьева до читательских масс раньше, чем он вырвался из ее тигриных объятий…

Вот такая история приключилась с прозаиком Семипядьевым. Кстати, она еще не закончилась. Срок договора истекает, но романист наш… подумывает об его пролонгировании.

Дело в том, что год в тигриных объятиях оказался для Семипядьева в творческом отношении очень даже полезным и плодотворным: за это время в уюте и на сытых харчах он успел сваять еще один роман. Все издательское бремя чувственная директриса заранее готова взять на себя. На прежних, разумеется, условиях. И Семипядьев, есть все основания полагать, пометавшись, повздыхав об упорхающей пташке долгожданной свободы, опять согласится. Потому что лучших условий ему в обозримом будущем все равно никто не предложит.