Наша Болгария. Путешествие русских писателей к самим себе

Наша Болгария

Совсем не формальный отчет о семи днях русской литературы в Варне и Шумене

В первые блаженные дни осени 2017 года мы путешествуем писательской компанией в болгарской приморской Варне. Впереди – выступления перед по-прежнему любящей и знающей русскую литературу болгарской интеллигентной публикой. В варненском государственном архиве, в университетской библиотеке соседнего областного центра – города Шумен и даже в конференц-зале ставшей нам родной гостиницы «Детелина». И, как всякое настоящее путешествие, наша поездка в Болгарию становится прежде всего «путем к себе» — главными открытиями для нас стали мы сами. Писательство, в отличие от журналистики, – дело не коллективное, а индивидуальное, и я позволю себе маленький авторский произвол – я расскажу не только о встречах, докладах и рукопожатиях. Я расскажу, какой увиделась мне Болгария, а каким – каждый из нас, открывавших ее московских пишущих пилигримов в поисках самих себя.

«МОРЕ БЫЛО БОЛЬШОЕ»

…Главное в Болгарии – это море. «Море смеялось»,- написал Горький, и это не понравилось Чехову. «Море было большое»,- наставительно процитировал тогда Чехов детское сочинение. Так вот, в Варне море всегда рядом – по-горьковски смеющееся, по-чеховски большое. Периодически мы кидаемся в его изумрудные волны. Вечером запах моря вместе с пряным ароматом субтропических чащ, тянущихся вдоль берега по всем Золотым Пескам, дает ни с чем не сравнимую смесь, целительную и пьянящую. В ней грезящий о всех ушедших конопляник и милый сердцу можжевельник смешиваются с пряными отголосками гуавы, рододендрона, ибискуса… Такова вся Болгария – смесь чего-то родного церковно-славянского (язык, церковь, душевность) и чего-то южно-ориентально-экзотического, тянущего негой древнего Востока и бытовым эллинизмом фракийской античности. (Когда-то этот эллинизм точно уловил Мандельштам, назвав древнегреческую поэзию «окружением человека утварью вместо предметов» — одушевлением быта.)

ПЛАСТЫ ВРЕМЕН

Воочию в реальности этой смеси можно убедиться в варненском археологическом музее, где эпохи независимых православных болгарских царств мирно соседствуют с эллинистическим периодом, когда здесь жили греки-фракийцы с их аполлоническими амфорами и дионисийскими кратерами. А над всем этим соседством нависает тысячелетняя благодатная тень настоящей Римской (Ромейской) империи, в шестнадцатом веке посмертно обозванной завистливыми немецкими историками Византией. Законная наследница имперского Рима, получившая из захваченной варварами Италии все цезарские регалии и традиции, эта тысячелетняя (476-1453 гг. нашей эры) православная Атлантида еще ждет наших исследований.

Под эту блаженную для обоняния смесь гуавы с сосновой смолой и морским йодом вечерами я проглатываю прекрасную книгу «Темный Спас» самого именитого члена нашей делегации – великого сказочника Владислава Анатольевича Бахревского. И главный персонаж его одноименной с книгой сказки «Темный Спас», богомаз Семен, сливается в моем сознании с со средневековыми варненскими «зографами» — странствующими иконописцами, продолжавшими работать в Варне даже во времена османского владычества.  Это они, болгарские «зографы», — родные братья лесковских изографов из «Запечатленного ангела»…

Главное для литературы – контекст. Так вот, в контексте «Темного Спаса» и болгарских «зографских» икон, виденных нами с Владиславом Бахревским во время посещения храма Святой Богородицы Панагии, — в этом контексте становятся понятны его слова о «возвращении русского языка» детям. Эти слова Бахревский не уставал повторять для обозначения своей художественной задачи на встречах с болгарскими читателями. Вернуть детям сказку, написанную живым, народным языком,- что может быть актуальнее? Когда-то «зографы» также возвращали болгарам их главную сказку. Потому что как бы каждый из нас ни относился к религии, прежде всего она — рассказ, нарратив, формирующий и народ, и отдельную личность. У нас с болгарами огромный общий пласт этого нарратива — православная вера. И вот эту веру в течение 500 лет власти султанов возвращали болгарам "зографы". Возвращали в трудных условиях османского ига, о котором напоминает само здание построенной в 1602 году церкви Богородицы Панагии, — приземистая одноэтажная постройка, чья черепичная крыша чем-то напоминает «накат» окопного блиндажа. Оказывается, при османах болгарам запрещали строить церкви выше 3 метров высотой. Вот самый намоленный старейший храм Варны и напоминает сегодняшним болгарам – как трудно было предкам оставаться самими собой. Но они все-таки оставались.

По-современному это называется – сохранять идентичность. Но слово «идентичность» для славян – чужое, непонятное. Мне больше нравится славянский, а именно польский вариант перевода этого слова – tozsamosc («то-же-самость»).

В соседнем храме святого Атанаса (Афанасия) иерей нас встречает иерей Ясен, напоминающий мне своим, оказывается, христианским именем незабвенного декана нашего факультета журналистики МГУ Ясена Николаевича Засурского. Иерей Ясен показывает мне болгарские иконы времен турецкого ига: порой они напоминают народное «наивное» искусство. Но так она и сохранялась – народная «то-же-самость» — через эти порой наивные изображения скорее блаженствующих, чем мучащихся в воде Севастийских Мучеников, через всех этих Никол-Угодников с детскими пряничными лицами.

И надписи, надписи – по-болгарски и по-церковнославянски… Чем-то эта уникальная смесь напоминала великолепные художественно-поэтические «свитки-гиганты» нашего спутника Владимира Стригина – члена Союза художников Московской области. Как Владимир оживлял на своих свитках поэзию Симеона Полоцкого, расцвечивая ее своей летучей смесью своей живописи и каллиграфии, так же и в церквях Богородицы-Панагии и святого Атанаса иконы оживляли на наших глазах пласты времени. Медленного и прекрасного своей медовой текучестью балканского времени – драгоценного той же самой задумчивой, лишь чуть тронутой лаком современности темнотой, какой драгоценно красное дерево в иконостасах болгарских храмов.

ГЕРОИ: ЗАБВЕНИЯ И ВОЗВРАЩЕНИЯ

И все-таки: главное в Болгарии – это море…    

Недаром главные герои в Варне – это солдаты Восьмого Приморского полка имени великой княгини Марии-Луизы, по-местному «приморцы». В честь них назван один из главных проспектов Варны, их же славит самый крупный памятник в городе. Созданный после освобождения Болгарии от османского ига в результате войны 1877-1878 гг., Приморский полк в эпоху территориальных переделов конца девятнадцатого-начала двадцатого века воевал и с сербами, и с румынами, поскольку с этими православными братушками у болгар вышел спор из-за земли. Досталось от него, правда, и османам. Не досталось, слава Богу, от приморцев только русским – болгары не хотели воевать с народом, которому были искренне благодарны за освобождение от Османской империи.

Больше проспекта Восьмого Приморского полка в Варне только «проспект на Цар Освободител» – таково не нуждающееся в переводе для русского путешественника название транспортной артерии, получившей свое имя в честь государя Александра Второго. У нас, кстати, улицы в честь этого невинно убиенного императора так и не появилось, а у болгар она существует более ста лет.

Зато сегодня наш постоянный спутник и организатор нашего путешествия Ивайло Петров (профессор Шуменского университета, теолог и литературовед по совместительству) жалуется на беспамятство новых поколений: откуда им знать, скажем, о подвиге освобождения Болгарии Красной Армией от нацистов, если на памятниках советским солдатам пишут вместо огненных «1944-1945» дату еще «антиосманского» освобождения (1877-1878) – пусть и с благодарностью России?..

РЕАБИЛИТАЦИЯ  КОНСЕРВАТОРА

Когда государство хочет что-то забыть, проверенный инструмент сохранения наследия – литература.  

…И здесь как нельзя кстати оказались выступления другого интереснейшего члена нашей делегации – автора исторических романов Льва Портного. Его самая свежая книга «Граф Растопчин. История незаурядного генерал губернатора Москвы» — это настоящая реабилитация градоначальника первопрестольной российской столицы 1812 года графа Федора Растопчина. Как известно, граф попался на писательский зубок собрату по титулу – Льву Николаевичу Толстому, рассматривавшему г-на Растопчина в узком формате пропагандистских афиш, писанных графом в лихую годину наполеоновского нашествия. Лев Николаевич, как это часто бывает с людьми новых эпох, не мог простить Растопчину дурного вкуса сих афишек, забывая, что для народного сознания, ошарашенного явлением среди родных березок «двунадесяти языков», призыв «своим судом со злодеем разобраться» — это как раз то, что нужно.  

Портной рассматривает Растопчина как одного из родоначальников русского консерватизма (благодарение Богу, мы впервые за сто лет живем во времена, когда к слову «консерватизм» больше не требуется добавлять прилагательное «реакционный»).  И обращенные к болгарам слова Портного явно падали на благодатную почву: болгары сегодня ищут СВОЙ консерватизм. Триумфальная победа на выборах 2001 года потомка царского рода Симеона (по паспорту – гражданина Болгарии Симеона Саксен-Кобург-Готского) – это был важный показатель того, насколько сильны в болгарском обществе надежды на возрождение СВОЕЙ государственно-монархической традиции. И не случайно почти пятилетнее премьерство Симеона в качестве лидера народного движения «Симеон Второй» совпало по времени с первыми шагами Болгарии в составе Евросоюза. Присутствие царственной особы помогло подсластить болгарам горькую пилюлю тотального перевода страны на не всегда дешево ей обходившиеся «европейские стандарты». К 2009 году разочарование в венценосном консерваторе стало тотальным – и движение «Симеон Второй» прекратило свое существование.

 Сильная сторона исторических романов Портного – это способность встать на точку зрения современника описываемых событий. Не пытаться, как это делали позднесоветские либеральные поклонники декабристов, переносить собственную фрустрацию по поводу советской скуки на никак в ней не повинного государя-рыцаря Николая Первого. Лев Портной не просто дает нам «своего» Растопчина, как это делает любой талантливый исторический романист, он еще и ВОЗВРАЩАЕТ нам Растопчина реального – совсем не того идиота и «проклятого крепостника», каким он виделся со страниц советских учебников.   

ДОКУДА ВИДЕЛ АВТОР «СЛОВА»

Сегодняшние россияне легко впадают в гнев от не столь давно открывшихся нам фактов почти тотальной коллаборации с нацизмом наших славянских соседей. И тогда мы часто торопимся припомнить болгарам участие в двух мировых войнах не на нашей стороне. И при этом мы забываем локальный характер этих конфликтов для самой Болгарии. Страна тягалась с соседями за Македонию – территорию, ныне ставшую независимым государством, выросшим из экс-автономии бывшей Югославии. Население Македонии говорит на славянском языке, очень напоминающем и сербский, и болгарский языки. Свои виды на Македонию по понятным причинам имеет и Греция, до сих пор не признающая напоминающее античного героя название бывшей югославской автономии.

При грустных мыслях об этой чересполосице границ как нельзя утешительнее звучат слова автора древнего «Слова о полку Игореве», напомненные нам в конференц-зале Шуменского университета еще одним нашим со-путником – поэтом Григорием Певцовым: «Девицы поют на Дунае – летят голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей. Страны в радости, города в веселии».

Дунай – рядом, до него можно доехать, если автобус свернет направо вон у того кургана. Тогда мы поедем не на запад, из Варны в Шумен, а на север – к тому самому Дунаю, в среднем течении которого звучат венские оперетты, а в устье – пели во дни автора «Слова» девицы. А сам автор «Слова» творил то, что ныне недоступно никаким наблюдателям ОБСЕ: парил «сизымъ орломъ подъ облакы» над всей огромной славянской ойкуменой, видя земли от Дуная до Дона и далее – далеко за степями «Тмутараканского идола».

И можно бы свернуть к Дунаю, но мы катим на автобусе в Шумен. Потому что, как написал Евтушенко, "я, наверно, буду неразумен,//если не поеду в город Шумен".

Ныне мир стал в чем-то открытым и цветным – самолет из Москвы долетает до Варны за четыре часа. А в чем-то он стал закрытым и затхлым – не проскачет больше всадник по степи от Дона до Дуная: не дадут пограничники, таможенники, присланные черт знает откуда и ничего не понимающие в «замиряемых» народах международные наблюдатели. НЕ летят ныне наши голоса через море до Киева – разве что по Интернету… Да и «страны рады, гради весели» нынче больше по телевизору: в тех самых местах, где происходит действие «Слова», ныне идет трагическая межславянская война.

В Шумене Григорий Певцов рассказывает нашим болгарским слушателям о переводчиках «Слова» — Бальмонте, Шервинском, Дмитрии Сергеевиче Лихачеве. Звучат древние слова, внятные и русским и болгарам: «Полечу, рече, зегзицею по Дунаю»… И опять он с нами – этот совсем близкий славянский Дунай. И опять как будто вчера видел и воспел все это пространство автор «Слова». И мне не надо заканчивать банальностью: «А нам пора возвращаться в Москву». Мы, словно автор «Слова», воспаряем над пространством и временем. «Одиссей возвратился, пространством и временем полный»…

Дмитрий Бабич