Роман "Стрекозка Горгона" Глава 26

Глава 26

Часа через полтора впереди забелела усадьба Стюры, и перед мостом через ручеёк Пелагея попросила остановиться. Потребовала, чтобы снова нож ей в руки дали. За ней и Таня слезла. И заметила, что Завьялов при этом на неё удивлённо очень посмотрел. Узнал, стало быть, всё ж видел не первый раз. Но ни о чём не спросил, и ладно.

Ручей по глубокому оврагу протекал, с той стороны от оврага до самого моста ухоженные аллеи виднелись: хозяин именья рассадил благородные деревья ровными рядами, а с этой стороны всё осталось в диком первозданном виде. Как выросли деревья и кустарники сами по себе, так и не трогал их никто. Пелагея, на которую недоверчиво поглядывали мрачные жандармы, заклинанье шептать начала, постояла немного, а потом неспешно в сторону от моста направилась, Таня за ней. Медленно шла меж ветел и рябинок вдоль оврага, бормоча себе под нос, останавливалась иногда. Сзади перешёптывались и крестились недовольные полицейские. Удалившись от дороги саженей на сто, старуха Тане в руки нож подала: «Ну-ка, ты попробуй!». И Таню как будто само собой развернуло в сторону оврага, она сделала несколько шагов к ручью и встала над крутым обрывом. Здесь трава как будто притоптана была, ветки на кустах и деревьях немного поломаны. Таня оглянулась на Пелагею: что скажет? Та кивнула удовлетворительно, крикнула: «Эй, служаки, подьте сюда!» Когда Завьялов с помощниками приблизились, топнула: «Тут хозяин ножа лежит. Нужен, так копайте!»

-Лопат-то нету. Прикажете в деревню сбегать? – спросил унтер.

-Не хотелось бы шум поднимать. – Поморщился следователь, заглядывая под обрыв. – Земля обрушена, мягкая, пожалуй, и тесаками достанем…

Он спустился вниз, цепляясь за ивовые ветви. Тане было и страшно на этом месте стоять, и любопытство раздирало, и она спрыгнула в обрыв следом за мужчиной. Тот укоризненно покачал головой, однако и на сей раз не сказал ничего. Ручей, летом почти пересыхающий, сейчас, в мае, был неглубок, а в половодье вода поднималась совсем высоко, неслась стремительно и каждую весну понемногу вымывала землю из-под корней деревьев. Отсюда, снизу, было видно, что стоящие над обрывом деревца почти висят над ручьём. Корни травы и деревьев не давали почве рассыпаться, и сверху земля казалась ещё прочной, хотя под слоем плотного дёрна уже была пустота. Словно скатерть, спускающаяся со стола, висел над обрывом дёрн. А в одном месте, там, где теперь Пелагея стояла, край «скатерти» был обрушен – в пустоту под нею, вероятно, что-то спрятали. Не иначе как хозяина злополучного ножа...

На мягком, не заросшем травой песчаном склоне были видны следы сапог: уже расплывшиеся, размытые дождём. Завьялов осмотрел всё, позвал подчинённых. Те довольно быстро тесаками разгребли землю, и вот показалась рука, туловище в красной рубахе…

-Уйдите отсюда, не смотрите! – раздражённо крикнул девочке Завьялов, а сам склонился туда. Она отступила чуть назад, на шажок вниз, но не могла оторвать глаз от происходящего. Тело стали вытаскивать на поверхность, и меж спин в мундирах Таня увидела, наконец, как стряхивают землю с лица. Это был молодой цыган, на лице его застыла маска отчаяния и боли. Жуткого отчаяния! Страшного! И Таня вскрикнула, зажала рот, отступила назад, и оступилась, скатилась вниз, к ручью. Мужчины оглянулись, Завьялов бросился к ней, крикнул зло:

-Цыганка, забрала б ты девочку! – а, спустившись к Тане, помогая ей встать, недовольно сказал. — Я ж говорил, что не надо Вам смотреть на всё это. Что за развлечение для маленькой девочки? Это и для мужиков страшно. И зачем только Вы поехали?

-Страшно не то, что он мёртвый, а то, что его живым закопали, – испуганно глядя на него, выпалила, выдохнула Таня.

-Что за бред Вы несёте? – не поверил следователь.

-Ну, он без сознания, наверное, был, а его за мёртвого приняли… – пояснила она.

И Завьялов посмотрел на неё пристально, дёрнул подбородком, пробормотал: «Что ж, возможно… Не исключено…» С его помощью Таня выбралась из оврага. Труп уже был вытащен, Пелагея склонилась над ним, и следователь не стал подходить, не отпустил Танину руку, повёл к тарантасу, оставленному на дороге. А там уже топтались мужики – издалека увидев полицию, они не могли не прибежать. Как не поинтересоваться, что и как, для чего столько мундиров под обрывом копошатся. При приближении офицера они сняли шлыки – картузы мужицкие, в руках их мяли. Выглядели испуганными, но и вопрошающими – хотели знать всё…

-Ещё и эти набежали! Не было печали! – процедил сквозь зубы Завьялов.

Таню подсадил на тарантас, и она уселась, сжавшись, обхватив колени, опустив голову. А он подошёл к мужикам. О чём говорили, Таня не слышала: лицо цыгана, обезображенное страшной гримасой последних мучений, заслоняло перед нею всё… Потом почувствовала, что тарантас дёрнулся. Ехали обратно, в город. Сумерки уже сгустились, деревья почти не пропускали свет, и казалось, что едут они по глубокому оврагу – угрюмому, недоброму, словно склеп, и под каждым деревом может быть такой же труп, что везли на телеге следом. А ветви деревьев казались длинными корявыми пальцами мертвецов, что тянутся к ним из темноты. Рядом с Таней сидела Пелагея, а впереди – Завьялов, они спорили меж собой. Следователь требовал открыть имя убитого, цыганка доказывала, что не знает его. «Чем смогла, помогла. Сами ищите». «Спросите у тех цыган, что рядом стояли. Мать сама объявится…» — единственный дельный совет, который смог получить от неё Завьялов.

В городе Завьялов хотел подвезти их туда, откуда и забрал, однако Пелагея попросила, чтобы доставили её к другому дому – тому, где Таня переодевалась, попросила, чтобы следователь сообщил генералу, где она вышла. Он усмехнулся: «Хорошо, сообщу, где тебя забирать!» Конечно, титулярный советник понял, что генерал сюда не за цыганкой, а за Таней заедет, но кроме усмешки, ничем не показал этого. Вслух не было сказано ни одного лишнего слова.

Темнота сгущалась. В невзрачненьком домике, где остались Танины вещи, в половине дома обитала цыганская семья, одна из женщин встретила Пелагею на крылечке уже с зажжённой лучиной в руках. Старуха сказала, что не будет заходить в дом, потому что покойника трогала. И их провели в маленький хозяйственный дворик, скрытый за высоким забором. Пелагея сказала:

-Девочку умой только да переодень, она к покойнику не подходила. А мне и воды много надо, облиться, и одёжу другую дай, а эту — сжечь…

Пока Таня умывалась, переодевалась, на завалинке посидела, размышляя над случившимся – (в дом так и не пригласили, похоже, боялись, как бы дух покойника не занесла), дедушка подъехал. Пелагея ещё не привела себя в порядок и велела передать, чтобы генерал не дожидался – она ещё в городе останется, дела есть.

-Ну и как ты, Танюша? – спросил дед, когда она уселась в карету рядом с ним.

-Страшно было, – призналась девочка, прижимаясь к нему.

-Страшно? А никто и не заставлял тебя туда соваться!

-Надо было, дедуль. Страшно, но надо было.

Дедушка, чтобы отвлечь Таню, стал рассказывать о том, как он время провёл, как к нему подъезжал исправник с новостью, что зятя стюровского всё ж задержали. Того не здесь, а в губернском городе видели в компании цыган. В каком-то трактире пил, громко жаловался на жизнь свою, кричал, что тесть ему денег не даёт, а на что другое так не скупится, недавно, вон, двух жеребчиков породистых приобрел. Цыгане его подпаивали да о конях расспрашивали. Когда до губернии весть о краже коней и убийстве дошла, половые из трактира вспомнили это и донесли.

-Ясно. Теперь я представляю, как это было. Те цыгане о конях выведали, сюда приехали, а поскольку не знали дорогу до имения Стюры, то молоденького цыгана, что эти места хорошо знает, уговорили. Тот и рад был. А как же: взрослые его на серьёзное дело зовут! И даже первым в конюшню полез. Вот и погиб ни за что.

-Ни за что, думаешь? Не зарился б на чужое, так был бы жив!

-Угу… Знаешь, дедуля, а следователь узнал меня. Но ничего не сказал, и думаю, не скажет.

-Другие-то не узнали?

-Нет, смотрели как на цыганку полоумную, блаженную.

-Ну а как иначе? Похожа! – хмыкнул дед. – А следователь и должен быть наблюдательным. Что ему ваш маскарад? Если не сказал ничего и не скажет, стало быть, не дурак. Пожалуй, поумнее исправника.

-А разве исправник глуп?

-И не то чтоб глуп, но… Представь, начал сетовать, что везде разосланы приметы коней, но найти их не могут, все дороги под надзором, а кони как в воду канули. Я поинтересовался, что за приметы, он и говорит: гнедые, с белыми звёздами там-то и там-то. Я, прям, чуть не выругался! Спрашиваю, неужель в полиции не слыхали, что лошадей перекрасить можно? Какие белые звёзды, неужто конокрады такие дураки? Помню, ещё при Павле у меня знакомец был. Требовалось, чтобы в его эскадроне кони были одного роста и одной масти: вороные, без единого белого пятнышка. А где хорошо выезженных вороных коней на целый эскадрон сыскать? Так знакомец мой запасся краской – кстати, у цыган покупал – да и покрасил разномастных в нужный цвет. И заботился только о том, чтобы краску подновлять вовремя. Когда я рассказал это исправнику, тот и глаза вытаращил: не слыхал он, видите ли, о подобном! И что за бестолочи в полиции, таких вещей не знают!

Под рассказ деда Таня задремала, и домой он её уже сонную внёс на руках...