Гонор польский

Гонор польский

Рассказ

1

— Курица – не птица, Польша – не заграница, — cурово сказал Тимофей Елистратович, кадровик музыкального училища, – но все равно тянет на зарубежные гастроли.

Андрей согласно кивнул. Позавчера он видел себя в заветном списке, завизированном директором, комсомольским секретарем и даже какой-то горкомовской шишкой. И вокалистку Лиду Соколову видел. И Потапенко, cоседа по общаге, тоже.

Андрей улыбнулся. У него щекотало в груди и само собой напевалось:

   «Kolorowych jarmarków, blaszanych zegarków       
   Pierzastych kogucików, baloników na druciku...»[1] 

Вчера ночью ему снилась Варшава: улицы, площади, костелы. Он чувствовал свежий ветерок с Вислы и вдыхал аромат горячих лазанок. Ему слышался чуть пришептывающий говорок варшавян и гулкие шаги по булыжной мостовой Старувки. Шаги его и Лиды, которой он обязательно все скажет, а она...

— Ты меня слушаешь? – прервался Тимофей Елистратович.
— Да, — счастливо улыбаясь, ответил Андрей, — только политически зрелые и морально устойчивые...

Даже суровый Елистратыч ему сегодня нравился: и его жидкий чуб, зализанный волосок к волоску, и дурацкий галстук на резинке, и синий вузовский ромбик на лацкане.

  «Motyli drewnianych, koników bujanych
   Cukrowej waty i z piernika chatty.»  (1)

— Тогда не перебивай!
— И не думаю, — пожал плечами Андрей, продолжая улыбаться.
— Дело политическое, — вскинул указательный палец кадровик. — Серьезное.
— Ага.
— Это, Бышев, не хухры-мухры.

« И что он заладил? — Андрей скользнул глазами по  лицу Елистратыча, по его рукам, то и дело одергивающим пиджак, по кабинету. — Что-то не так?»

Ленин со вскинутой рукой как обычно над письменным столом. Бронзовый Бетховен — верхом на сейфе. Горшочки с розовыми и красными цикламенами — на подоконнике. Графин с водой – на краю письменного стола. Все как обычно.

— … и Антуанетта Петровна права, когда говорит...

Ага, вот оно что. Андрей заметил в дальнем углу кабинета незнакомого мужчину. Он не прятался, но в темно-сером костюме словно сливался со шкафами, стульями, картинами, становился частью интерьера. В то же время его свободная поза с одной ногой, закинутой на другую, и цепкий взгляд говорили, кто в этом кабинете настоящий хозяин.

— … однако тебе, Бышев, — Тимофей Елистратович тоже глянул на незнакомца, — предоставляется честь...

«Честь – honor — гонор, — подумал про себя Андрей. – Что за честь такая?»

— Странная у тебя, Андрей, фамилия, — вдруг перебил кадровика незнакомец. – Никогда не встречал.

Тимофей Елистратович осекся. Андрей пожал плечами. Их настоящая фамилия была Пшибышевские. Но мама, когда он получал паспорт, настояла на изменении. Он не сопротивлялся и стал Бышевым. Имя тоже поменяли: с  Анджея на Андрея. Так маме казалось спокойнее. Зато бабушка Тереза с ними месяц потом не разговаривала.

— Ты говоришь по-польски?
— Немного, — ответил Андрей. – По самоучителю.
— Вот как?- незнакомец кольнул взглядом. – А пишешь без ошибок.
— Вы что..?- вспыхнул Андрей, чувствуя как у него зачастило сердце.
— Это детали, — оборвал незнакомец. – Речь не об этом.
— А о чем?
— Ты в основном составе, так?
— Допустим.
— С утверждением проблем не было, правильно?
— Да, только Антуанетта Петровна...
— У нас было что сказать Антуанетте Петровне, — не дал ему закончить незнакомец. — Правильно, Тимофей Елистратович?
— Так точно, — ответил кадровик.
— Про ситуацию в Польше знаешь? – продолжал незнакомец, сверля Андрея взглядом. – «Жиче Варшавы» в киоске оставляют для тебя?
— Для меня.
— Про «Солидарность» и Леха Валенсу в курсе?
— В курсе. Только… – Андрей сглотнул, стараясь смочить пересохшее вдруг горло, — я-то при чем? 

   Он вожделенно посмотрел на графин с водой.

— При том, что ты — наш парень.

Незнакомец не спеша подошел, налил воды из графина и протянул стакан Андрею.

— Есть для тебя задание.

Андрей залпом выпил воду и стер выступившую на лбу испарину.

— Переводить?

Незнакомец укоризненно посмотрел на кадровика.

— Ему объяснить надо, — принялся оправдываться Тимофей Елистратович. – Он не Соколова. Сметливый.
— Сметливый, — как бы размышляя вслух, сказал незнакомец. — Так-так.

Он вернулся взглядом к Андрею.

— Мы уверены в устойчивости всех участников. Тем не менее, нам нужен свой человек.
— Вы хотите, чтобы я..? На ребят?
— Бышев! – одернул Андрея кадровик и наклонился к  незнакомцу:
— Я же вам говорил. Сметливый он.
— Скажи, Андрей, или.., — незнакомец растянул губы в тонкой улыбке, — Анджей, ты правда мечтаешь поехать в Польшу?

   У Андрея засосало под ложечкой.

— Родина предков и все такое, а?
— Да, — еле слышно ответил он. – С самого детства.
— Вот видишь. Значит, мы не ошиблись. Итак, — незнакомец оттянул манжет рубашки и посмотрел на часы, — у тебя ровно сутки, чтобы сделать свою мечту явью.
— Но я в списке.
— Пока, — поправил незнакомец, перестав улыбаться. – Позавчера Соколова тоже была, а теперь — нет. Подумай,… Анджей.

Андрей взялся за дверную ручку.

— Совсем забыл, — окликнул его на самом пороге незнакомец. — Подготовь информацию о Соколовой. Что знаешь, видел, слышал. Лады?

2


— Скажи, Андрюха, — здоровенный Потапенко с размаху бухнулся напротив, – ты больной или ленивый?

Андрей бросил ручку на лист бумаги. От Потапенко, уже час наряжавшегося перед свиданием, разило одеколоном.

— Ты чего себе телку не снимешь? Не пригласишь, не угостишь, песенки не попоешь.
— А сам?
— Э, старик, — Потапенко тяжело хлопнул Андрея по плечу, — сегодня иду на абордаж.
— Кого? – побледнел Андрей.

Старшина первой статьи Потапенко, сосед Андрея по общаге, поступил на духовое  сразу после флотской службы и, в конец одичавший на «коробке», не мог пропустить ни одной юбки.

— Лидочки Соколовой.


Лида Соколова училась на вокальном отделении. Она пела альтом. Ведущая солистка фольклорного ансамбля и бунтовщица, Лида была известна своей  искусственной левой рукой, между пластмассовыми пальцами которой она вставляла тоненькую сигарету и напоказ курила у окна в коридоре. Кроме того, она умела петь голосами знаменитостей: от Монсерат Кобалье до Билли Холлидэй. Это приводило в бешенство Антуанетту Петровну, ее педагога, видевшую в таком даре стопроцентную погибель для певицы.

Два раза в неделю Лида пела голосом Дженнис Джоплин в клубе Горводоканала, где по средам и пятницам собирались местные металлисты и панк-рокеры. Ее регулярно разбирали на комсомольских собраниях, выпускали Боевые листки с карикатурами и грозились исключить из училища, но Антуанетта Петровна всякий раз вставала на защиту, спрашивая директора, кто на отчетном концерте будет солировать голосом Надежды Бабкиной, его любимицы.

Как и большинство старшекурсников Лида не интересовалась новичками. Правда однажды, незадолго до эстрадного фестиваля, устроенного горкомом комсомола, она вызвала Андрея с урока сольфеджио и, представившись, – словно кто-то в училище мог ее не знать –попросила помочь. Ее группа, «Григорий Котовский», готовила к фестивалю  гимн Польши, положенный на рок- музыку. Лида хотела петь по-польски.

— Хорошо, — сказал он. – Но сейчас там… Так что здесь...
— Поэтому и поем, — усмехнулась Лида.
— Не разрешат.
— А мы им не скажем. Поможешь?

Они неделю тайно репетировали, но потом комиссия фестиваля придралась к названию группы и предложила его сменить. «Котовцы» отказались, и их вычеркнули из списка.

— Не веришь? – Потапенко протянул ему руку. – Пари!
— Какое?
— Я ее на ночь в общагу приведу.
— Врешь, — Андрей побледнел еще больше.
— Старик, — совал ему руку Потапенко, — я после службы до баб голодный и просто так, как некоторые, сохнуть не буду.
— Ты! Ты! – Андрей вскочил, опрокинув стул. – Она никогда..!
— Ставлю флейту на твою гитару. Идет?

Андрей оттолкнул его руку.

— Как знаешь, старичок.

Потапенко надел пиджак, глянул еще раз в зеркало и, проведя пальцами по аккуратно подстриженным бачкам, двинулся к выходу из комнаты.

— Будь другом, — приостановился он в дверях, — отвернись ночью к стенке. Чтобы барышню не смущать.

Довольный, Потапенко заржал и хлопнул за собой дверью.

Сжав обеими руками виски, Андрей кружил по комнате, ругаясь по-польски:

— Най би його шляк трафив, пся крев! 

Потом рухнул на стул, схватил ручку, и начал нервно писать, рвать бумагу, писать снова и опять рвать. Через полчаса пол вокруг него был усыпан обрывками. Андрей швырнул в них ручку и закрыл руками лицо.

— Почему я? – стонал он. – Почему он? Она?

Покачиваясь, Андрей подошел к кровати. Его знобило. Не раздеваясь, он залез под одеяло.

   «Kolorowych jarmarków, blaszanych zegarków       
      Pierzastych kogucików, baloników na druciku...» — шепотом запел он и слезы поползли по щекам.
 
   «Motyli drewnianych, koników bujanych
   Cukrowej waty i z piernika chatty...»

Постепенно он стал сбиваться, путаться, а потом и вовсе замолк, провалившись в тягучий, вязкий сон.



3


Андрей лежал с закрытыми глазами. «Тик-так-тик-так», — отсчитывал будильник приближение новой жизни. Она наступит ровно в шесть, вместе с гимном. Так он решил вчера. А пока через открытое окно слышалось  шарканье метлы дворничихи и раздраженное чириканье не выспавшихся воробьев. Андрей перевернулся на другой бок и уткнулся в подушку. «Наверное стоит попрощаться, — подумал он, — со всем, чего никогда так и не случилось».

От свежего, настоенного на сиреневом цвете, воздуха слегка кружилась голова. Дышалось легко и свободно. Андрей бережно, с чувством, смаковал каждый глоток последних минут своей прежней жизни. Шершавые звуки метлы и недовольное перекрикивание ворон становились тише, тише и тише, пока не растворились в чистом воздухе наступающего утра.

***
 
 

— Что это? – в белом халате после дежурства, мама держала в руке его новенький паспорт. – Ты мне можешь объяснить?

Тощий, точно фагот, со слегка пожелтевшим синяком под глазом, Андрей отложил гитару и потянулся, хрустнув суставами. Из-под рукава застиранной битловки вылезла татуировка крылатого гусара, та самая, из-за которой классная таскала его к директору, а мама отвесила обидный подзатыльник.

— Паспорт,- сказал он. – В сельсовете выдали.
— Я не о паспорте, — перебила мама. – Мы же договаривались!
— Пшибешевский мне нравится больше.
— Боже мой! — всплеснула руками мама. – Совсем спятил! Тебе нужна русская фамилия!
— Мы не русские.
— А кто? Скажи мне, кто?
— Мы – «поляцы голы срацы».
— Больше дураков слушай, — сразу обмякла мама — А зачем Анджея оставил?

Она обняла его, прижала, как маленького, к груди. От ее халата пахло карболкой.

Они перебрались в деревню три года назад. Тереза Тадэушевна Пшибышевская, бабушка, стала совсем плоха, и досматривать ее, кроме единственной дочери и внука, оказалось некому. Переезжать в город строптивая бабка Тереза наотрез отказалась. Так что, особого выбора не было. Кроме того, начмед больницы помог маме устроиться на «скорую» в поселке, что километрах в пятнадцати от деревни. Туда ходил автобус: один раз утром, а другой — вечером. В сельском медпункте тоже время от времени подбрасывали работенку, а сына обещали направить от колхоза учиться в музыкальное училище. Вне конкурса.

— Ну какие мы поляки? — мягко гладила голову Андрея мама. – Кроме «до видзенья» и «дженькуйе бордзе» ничего и сказать-то не можем.
— Бабушка меня учит, — тихо возразил Андрей, не отстраняясь от нее. – Я в Польшу поеду...

***

 

Щелкнуло, зашипело радио. Лида перегнулась через Анджея и убрала звук. Опершись на локоть, она смотрела сверху вниз. Кончики ее волос щекотали его лицо.

— Тебе хорошо? – спросила она.

Анджей положил ее левую руку себе на грудь и погладил шрамы вокруг запястья. Протез, отстегнутый на ночь, лежал на столе.

— Очень, — ответил он и поцеловал ее в сухие, шершавые губы. – Кофе хочешь?
— Настоящего?
— Нет, — засмеялся он. – Ячменного.
— А-а-а, — разочарованно протянула Лида.
— Со сгущенкой — как настоящий.

Анджей вернулся с кипятком в одной руке и куском сыра в другой.

— Стрельнул  «Пошехонского»  у Потапенко, — улыбнулся он, прикрывая ногой дверь.
— Наколка у тебя интересная, — сказала Лида, сидевшая голая в кровати, удобно подложив под спину подушку. – Это ангел?
— Почти.
— Почему на коне?
— Крылатый гусар – ответил Анджей, срезая затвердевшую корку и распуская сыр на тоненькие пластинки.
— Зачем ему крылья?
— На скаку они так страшно свистели, что вражьи кони разбегались.
— Анджей, ты правда поляк? – спросила она.
— Правда, — ответил он, разбалтывая в щербатых чашках сгущенку с кипятком. – Только в Польшу поеду первый раз.
— А куда мы пойдем в Варшаве?
— Куда-нибудь.
— Например?

Он протянул ей горячий кофе, а сам, заговорщически подмигнув, достал из тумбочки обтрепанную карту и забрался рядом с ней под одеяло.

— Что это? – спросила Лида.
— Мой секрет, — сказал он и развернул карту. — Давай выбирать, куда пойдем.
— Карта Варшавы?
— Смотри, — он стал водить пальцем по обозначениям.
– Сначала парк Лазенки. Там Королевский дворец и памятник Шопену.
— Почему туда?
— Место влюбленных. Я тебя приглашаю на свидание.

Лида чмокнула Анджея в щеку.

— Потом от Згоды на Маршалковскую или… — он на секунду задержался, — по Хмельной на Новый Свят, мимо костела через Краковское Предместье на Замковую площадь Старувки.
— Что такое Старувка?
— Старо място.
— А потом?
— Посмотрим на Рыночной площади художников, послушаем музыкантов, покатаемся в карете, зарулим в кабачок на Медовой или Пивной.
— «Тринадцать стульев»? — хихикнула Лида. – Фантазер ты. У нас денег даже на пирожок не хватит.
— Ошибаешься, — Анджей хитро посмотрел ей в глаза. – Ты в цирке была?
— В Московском?
— У нас все цирки московские, — ухмыльнулся он. – Я у них в оркестре подрабатываю. Зачем, понимаешь?
— Нас не отпустят.
— Тогда сбежим.
— Поцелуй меня.

Но не успел он дотронуться до ее горячих от кофе губ, как на пороге появился Потапенко.

— Здрасьте-мордасте,- гаркнул он. – Опять трах-тарабах!

Лида, взвизгнув, нырнула под одеяло.

— Это что-то новое.

Потапенко поднял со стола пластмассовый протез и покрутил его перед глазами.

— Пшек, ты — извращенец.
— Положи на место, — тихо сказал Анджей.

Потапенко поднял с пола карту:

— На историческую родину намылился?
— Положи на место, — повторил Анджей, поднимаясь с кровати и закрывая собой Лиду.

Потапенко крутил в руках протез:

— Как эта штукенция крепится?

Анджей схватил со стола закопченный чайник и, взмахнув им, ударил Потапенко по голове. Ниточка крови поползла с его лба на гладко выбритый подбородок.

— Не надо! – закричала Лида, но Анджей взмахнул чайником еще раз, и Потапенко, сгребая со стола посуду, расшвыривая в стороны стулья, неуклюже повалился между кроватью и тумбочкой.

***

   

«Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь...», — загрохотал гимн.

Андрей вскочил, моргая спросонья и озираясь по сторонам. На соседней кровати, уткнувшись в стену, спал Потапенко. Один. Андрей обернулся на свою постель – тоже никого. Глянул на стол – стопка конспектов, нот, учебник по сольфеджио, чистый лист бумаги, на полу – скомканные бумажные обрывки и шариковая ручка среди них. Андрей задрал рукав – ничего. Он  поплевал на пальцы, растер до красноты кожу, в самом деле — ничего. Еще раз посмотрел на свою пустую постель и подумал с тоской: «Приснилось. Все приснилось».

В коридоре захлопали двери и послышались торопливые шаги. Андрей выключил радио, взял покрытый копотью чайник и, шлепая босыми ногами, пошел на кухню.

 

4


Распахнутая дверь Большой аудитории всасывала четвертый курс. До звонка оставалась минута-две. Лида Соколова приостановилась на пороге. Сзади напирали однокашники с дерижерско-хорового, фортепианного и вокального.

— Лидка, — толкались они, — чего поперек дороги встала?
— Сегодня в шесть, — упрашивал ее Потапенко, возвышавшийся над головами остальных,- сможешь? Я столик заказал.

Андрей видел, как Лида равнодушно пожала плечами:

— Я вечером в клубе пою.

Потапенко досадливо резанул рукой воздух и зашагал прочь.

Проревел пожарной сиреной звонок, и двери в аудиторию закрылись. В соседних классах еще с минуту  разыгрывались валторны и трубы. Но вскоре замолчали и они.

Андрей прислушался к подозрительной для училища тишине. Наконец забубнил преподаватель в аудитории. Задудели гаммы духовики. Затренькали народники.

Андрей вышел из темного закутка. За спиной у него, точно сложенные крылья, висела гитара в фибровом чехле, в руках он держал барабан с приделанной к нему педалью. Андрей поставил барабан на пол и посмотрел на часы.

В конце коридора хлопнуло не закрытое курильщиками окно. Андрея вздрогнул, по крылатому гусару, нарисованному шариковой ручкой, побежала гусиная кожа. Андрей облизал сухие губы, поднял барабан и зашагал в направлении отдела кадров.
 

5

 

Около оббитой дерматином пузатой двери отдела кадров толпились студенты.

— Все свободны! – разгоняла их Антуанетта Петровна. — Расходитесь!

Но студенты не расходились.

Около двери суетился Тимофей Елистратович. На его костюме белели кляксы разбрызганной краски.

— Что же теперь будет! – причитал он, то сгибаясь, чтобы обмакнуть плоский флейц в банку, то разгибаясь, чтобы плюхнуть кисть на дверь. — Что будет!
— Кто это сделал? – срываясь на фальцет, кричала на студентов Антуанетта Петровна. – Кто?

Студенты опускали глаза и не отвечали. Вдруг за их спинами зазвенели гитарные аккорды и бухнул барабан. Студенты расступились. Посреди коридора стоял Андрей. За его спиной висел штатив с медными тарелками, на полу стоял барабан, а на голову была надета проволочная конструкция, удерживающая губную гармошку около рта. Андрей играл на гитаре и отбивал  ритм на барабане.

— Бышев! – ринулась к нему Антуанетта Петровна. — Прекрати балаган!

Надтреснутым, чуть вздрагивающим голосом Андрей запел по-польски.

— Не петь на иностранном языке! – бросил кисть Тимофей Елистратович. – Это провокация!
— А что? – послышался голос Лиды. – Хипповая песенка.

Она подхватила слова.

Студенты заулыбались, положили друг другу руки на плечи и, раскачиваясь в такт музыке, сначала тихонько, а потом все громче и громче стали подтягивать.

Дверь отдела кадров открылась. На пороге показалась фигура Потапенко и незнакомца в сером костюме.

— Потапенко, — радостно вскрикнула Антуанетта Петровны. – На помощь!

Все перестали петь и обернулись. Верзила Потапенко с хрупкой флейтой в ручищах легко прорвал кольцо студентов, окружавших Андрея и Лиду.

— Так их! – вопил от восторга Тимофей Елистратович, становился на цыпочки и хлопал Потапенко по плечу. – Ко мне обоих!

Однако Потапенко, встав около Андрея и Лиды, облизал губы, приложился к инструменту и, перебирая пальцами клапаны заиграл «Полонез Огинского».

Опешивший Тимофей Елистратович отступил, нашел глазами Антуанетту Петровну.

— Остановить, — прошипел он. — Немедленно!
— «Полонез», -тАнтуанетта Петровна схватилась пальцами за виски, — в программе.

Серый человек в дверях кабинета, точно делая моментальные снимки, перебирал холодными глазами студентов.

— Смотрите, — Лида показала на него. – Доносчиков ищет.

Все обернулись. Незнакомец, прикрываясь, вскинул руку. В повисшей тишине Лида вдруг запела никому незнакомым голосом, высоко и чисто:

— Jeszcze Polska nie zginęła... (2)
— Мы вас… – замахал кулаками Тимофей Елистратович. – Всех! Всех! Всех!

Незнакомец скользнул обратно в кабинете. Громко хлопнула дверь, на которой сквозь  краску проступала надпись: СОЛИДАРНОСТЬ.
             

____________________________

(1)   Польск. «Еще Польша не погибла» — национальный гимн Польши