Хроники одной еврейской семьи

                                                ХРОНИКИ ОДНОЙ ЕВРЕЙСКОЙ СЕМЬИ.

 

     Мой папа умер  27 февраля  1982 г.  Ему было  57 лет. Всю  жизнь, сколько я себя помню, он помогал людям. Не было дня, чтобы он  кого-нибудь о чем-нибудь не просил. А когда у нас появился телефон – кстати, самый первый  в доме, тот звонил, не умолкая, пока  мама со  словами: ” Хватит! Детям пора спать!” не выдергивала шнур из розетки. Только однажды, на следующий день после похорон, телефон не звонил. И потом тоже не звонил какое-то время. Я смотрел на телефон и понимал, чего-то не хватает. Не хватает этого дребезжания, не хватает этих, раньше сильно раздражавших звуков. Не хватает таких разных голосов, раздающихся в трубке  всегда с одними и теми же вопросами: ’’Позови  папу! ‘’ или ‘’ Где Мотя?”  Но, телефон  упрямо молчал.  Необычайная тишина в доме заставляла   думать, что мир для меня сильно изменился. Как-то вдруг, внезапно, я осознал, что наступил новый этап моей жизни.  Что теперь все вопросы, возникающие на моем жизненном пути, мне придется решать самому. Это очень серьезный перелом. К этому  я был не готов. Наверное, у каждого мужчины  возникает подобная ситуация, когда весь груз проблем, за всю семью, после смерти папы приходится взвалить на свои плечи. Многие, многие росли без отцов, но мне повезло. Я прожил с папой  22 года. Ситуация очень сложная, ну а  для меня — так особенно. Мой отец  был необыкновенным человеком.

 

 До  этого момента я жил в удивительном мире – где, несмотря ни на что, многое было возможно. Конец   60-х годов и начало  70-х в г. Горьком в магазинах почти не было продуктов, каких-то бытовых мелочей – это был город тотального дефицита. Но в нашем доме было такое изобилие продуктов, которое и сейчас, в сегодняшнее  время, может позволить себе только очень состоятельный человек.  Каждый день к нам  в дом приходили люди.   Они  о чем-то просили папу:  то просили помочь поступить в институт, университет, интендантский институт,  милицейскую академию  и еще много разных учебных заведений. Я думаю, что не было такого  учреждения,  где у папы не было бы знакомых. То просили с  устройством на работу. Часто просили уладить проблемы с ОБХСС -  в то время  очень серьезная организация, в результате  деятельности  которой люди могли оказаться в тюрьме. Как правило, это были директора магазинов, заведующие складами,  торговыми базами, столовыми и т.п.  Все приходящие что-то нам  приносили: какие-то пакеты, коробки, cвертки. Не помню ни одного случая, чтобы ему предлагали деньги.  Потом,  мы  с сестрой потрошили эти коробки, а там….     Апельсины, коробки конфет, какие-то вина,  колбасы,  икра черная и красная, и много всего еще  чего-то  вкусного. С  этими людьми папа не очень любил общаться, но по своему характеру  папа никому не мог отказать в просьбе.   Помимо этих  ‘’деятелей’’  приходили и обычные люди. Они  тоже просили  устроить  на работу,  помочь с операцией, вытащить из милиции и еще многое другое. Не было области,  где у папы не было бы знакомых. Эти люди, как правило, ничего не приносили, наоборот, большая часть того, что нам оставляли,  быстро раздавалась в обратном порядке. Часто, когда у нас была в гостях бабушка, папина мама,   которая,  видя этот круговорот продуктов, обязательно говорила папе: “Аз о хэн вей, Мотя!  Твой еврейский гешефт  доведет тебя до цугундера!”   На что папа обычно отвечал так: ’’Ой вей има! Кусен тохос!” –  это звучало не как ругательство, если прямо его перевести.  Эти слова звучали как музыка,  это был своеобразный местечковый юмор, примерно такой, какой звучал на  улицах Одессы. И папа, и моя бабушка были евреями, и часто они говорили на идиш. Сейчас, по прошествии многих лет, я почти не помню этот древний язык,  но тогда, в пору моего детства, я понимал почти все, что они говорили. Этот местечковый язык остался в моей памяти,  как язык детства. C этим языком связаны самые ранние мои воспоминания. И когда я вдруг слышу эти интонации, эти с детства мне знакомые обороты, сердце рвется из груди.  Мне чудится голос  моих близких,  давно  ушедших в вечность,  но никогда не забываемых мною. Мне все кажется, что сейчас появится папа и скажет с такой знакомой мне интонацией: ’’Эй шлемазл! А  ВЕЙХЕР  БАЛКОН  ДИР   ИН  КОП!”- это в переводе  -  чтобы на тебя свалился мягкий балкон. Папа часто ругался и употреблял  нецензурные выражения,  но что удивительно,  никогда это не звучало обидно. Иной раз это звучало как похвала,  например: ‘’Вот идет мой дурак!” – говорил папа и я, ничуть не смущаясь,  подходил и здоровался со  всеми, гордясь, что меня так представил отец.  Это, по меньшей мере, может показаться странным.  Но все, кто знал моего папу, не удивлялись и не высказывали неудовольствия. Даже  впервые видевшие его люди  никогда не были шокированы его манерой  разговаривать.  У него был классический вид местечкового еврея:  небольшого роста, лысый, с приличным брюшком и большими, очень выразительными, чуть на выкате глазами. Даже когда он ничего не говорил, его глаза говорили все, что он хотел сказать.

 Вообще на идише говорили почти все наши родственники.  В этом языке много наречий и диалектов.  Тот,  на котором говорили мой папа и бабушка  — белорусcко-литовский диалект.  Я об этом упоминаю  потому, что наш род происходит из   Прибалтики.

                                                                       Г Л А В А   1

 

В  45 км от Даугавпилса     стоит небольшой старинный  город Краслава.
Сегодня Краслава (ударение, кстати, на первый слог) — уютный городок с неплохо уцелевшей местечковой застройкой, большим  дворцом  Плятеров  и тремя, более или менее историческими храмами, в том числе прекрасным барочным костёлом XVIII века. Пожалуй,  это один из самых интересных малых городов  Латвии.  А  более 100 лет назад  в этом городе проживало около  5000 тысяч человек,  что считалось достаточно крупным поселением  в Латвии. Половина проживавших в то время в Краславе — были евреями.
Они  занимались,  как правило, мелкой торговлей и мелкими ремеслами и их доходы были  сравнительно  небольшими.  Но   благодаря их собственным усилиям, они все же создали ряд важных коммунальных  учреждений,   среди их  Биккур-Холим (посещение больных с целью ободрить их, оказать им помощь и облегчить их страдания). Под юридическим сообществом они установили  микве (водный резервуар для омовения — твила) с целью очищения от ритуальной нечистоты, синагогу,  2 еврейские  школы – хедер. Почти в каждом доме была мелкая лавочка.  Гостиницы и трактиры в городе  тоже были  еврейской собственностью. Эти гостиницы были деревянные и одноэтажные с крытым  двором. В лавках продавали хлеб, мясо, муку, одежду,  обувь, посуду.

Но не только трудолюбием простых людей прославилась эта местность и многие другие еврейские поселения  -  местечки.   Ученые многих европейских стран говорили о роли еврейского местечка в сохранении народа, его религии и культуры.  Я не случайно так много говорю об этом феномене в еврейской истории.  Веками эти местечки оставались базой, очагом существования еврейства Восточной и Центральной Европы.  Это была община со своей автономией, своей верой, социальной инфраструктурой, которая   поддерживались  деятельностью всех — от  мала до велика.

  Здесь возникла великая литература: на иврите Хаима-Нахмана Бялика и на идиш  Менделе-Мойхер  Сфорима,  Шолом-Алейхема, Ицхака-Лейбуша Переца.
Из местечка вышли нобелевский лауреат Ицхак Башевис Зингер, выдающийся философ столетия Мартин Бубер, композитор Гершвин. Витебск подарил миру великого Марка Шагала — одного из выдающихся художников ХХ столетия, Снувск (Щорс) — Анатолия Рыбакова и Натана Рахлина. Из многочисленных местечек Восточной Европы вышли сотни тех, чьи имена формировали культуру ХХ века. В  местечках  родились  национальные герои (Хаим Вейцман, Давид Бен-Гурион), создавшие Израиль — государство, о котором мечтали  все евреи.

 Я не скажу, что Краслава была центром  вселенной,  и не помню всех выдающихся людей,  родившихся и проживавших   в  описываемое время,   но  точно знаю,  что  в  годы – а это 1923- 1931 г.г. – родилась и проживала  в доме напротив   Цецилия Денере,   впоследствии ставшая поэтессой.   О ней мне рассказывала моя бабушка.  Тогда  папе было  5 лет,  а Цецилии  — 7. Они  часто играли вместе у нас на дворе.  Никто тогда не знал, как дальше сложится  их жизнь. 

30   сентября  1925 г.  в небольшом  городке  Краслава, в  еврейской семье  Исаака Кукля родился мальчик, которого  назвали Матвей.    Он  был  четвертым  ребенком в семье Исаака  и Добы Гершевны – так звали мою бабушку. Надо сказать, что Исаак был намного старше нашей бабушки, и она была у него второй женой.  На тот момент Исаак был вдовцом, первая жена умерла, и от первого  брака  у него осталось трое детей. Никогда в своей жизни папа не замечал разницы  ни в воспитании, ни в отношениях своей мамы с, казалось бы, не родными ей детьми. Да он только много позже и узнал об этом, от своей мамы,  что братья и сестры у него были сродные.

 Старшего  брата папы   звали ДОВ,  что значит медведь.  Он был в семье первый ребенок, и на момент рождения папы ему было 6 лет. C   раннего детства он был сильным и смелым мальчиком.  После,  когда  папа подрос и играл во дворе с соседскими мальчишками,   Дов   всегда заступался за него. Папа всегда чувствовал себя защищенным  рядом с братом, а  особенно, когда умер их отец.  И  до того момента, пока папа был в семье,  старший брат был ему вместо отца. Дов всегда отличался рассудительностью  и какой-то недетской мудростью.  Плюс от рождения он был физически очень сильным ребенком. Уже в 10  лет он работал наравне  с взрослыми.  Придя из школы, он быстро делал уроки и бежал помогать дедушке.

После Дова,  у  Исаака родились близнецы Дорон и  Наама.   Я в живых застал только дядю Дорона. Он умер незадолго до смерти отца.   Дядя Дорон был женат четыре раза и  от каждой жены у него были дети. Раньше они жили в Риге, и что их заставило приехать в Горький, я не знаю. Впервые я его увидел с четвертой женой.  Папа говорил, что все жены у его брата были красавицы. За всех не знаю, но тетя Фира в молодости точно блистала. Это была ухоженная дама, холеная, вся увешанная бриллиантами. Она была директором продуктового магазина – если вы представляете,  что это значит в городе Горьком в середине 70-х.

Папина сестра — Наама погибла во время войны.  О ней папа почти никогда не рассказывал. Известно только, что она попала в страшный лагерь смерти Саласпилс.

  Вообще Прибалтика в 40-х годах ХХ века оказалась ловушкой для евреев. Нацисты в считанные дни захватили страны Балтии, и бежать отсюда было практически невозможно.  Но, если говорить честно, то Холокост в Латвии начался не с массовых расстрелов евреев войсками СС, а с погромов, организованных местным населением.  Немцы всячески поощряли такое развитие событий.

29 июня 1941 г. Гейдрих издает специальный приказ -  не чинить препятствий к  самоочищению от коммунистических и еврейских  кругов в оккупированных странах. После войны  стали   возникать  разговоры о том,  что эти погромы были действиями рук единиц. Это не так.   В зверствах против евреев участвовали тысячи местных жителей.  По последним подсчетам, в летних погромах  1941 г.  участвовало до 25 тысяч человек местного населения.  Самой страшной была команда Арайса,  сына сельского кузнеца.  Вообще основную массу погромщиков составляли рабочие и крестьяне.

  Я думаю, что местное маргинальное население, завидовавшее более трудолюбивым и упорным евреям, мстило им за  то, что основная часть еврейских  граждан  поддерживала СССР, в период советизации Латвии и поэтому, они рассматривались как  национальные и социальные враги.  Евреи не желали говорить по-латышски,   доминировали в городском хозяйстве, как более удачливые торговцы и ремесленники,  составляя конкуренцию среднему классу,  ну и плюс  традиционный антисемитизм сыграл здесь большую роль,  чем это предполагалось. Все эти кровавые события способствовали тому, что мои предки вовремя приняли решение бежать из Латвии в   Советский Союз. Но до этих дней было еще далеко.

А пока папа  еще лежал в своей люльке, переходящей от старших детей.  Как и все,  что ему доставалось от своих братьев — от обуви  до зимней курточки.  Комната,  где он лежал, была на втором этаже. Там же и располагались  остальные детки. В этой комнате они спали и играли.

Вообще же дом был большой — двухэтажный,  окруженный высоким деревянным  забором.  Во дворе дома располагалось небольшое строение – мастерская,  где делали  щетки,  какие-то помещения, служившие  для складирования разных хозяйственных вещей.

   Еще во дворе была конюшня с  двумя ломовыми лошадьми,  хлев, где содержались  две коровы, большой курятник,  огороженный  маленьким заборчиком. Там  важно и с достоинством прохаживались жирные индюки, всякий раз издающие необычное клокотание. Огромные гуси,  постоянно вытягивающие свои длинные шеи, норовя пребольно  ущипнуть любого зазевавшегося. Бесчисленное  количество кур,  всегда путающихся под ногами.  Несколько семей  уток,  непрерывно крякающих и хлопающих своими крыльями   и,  конечно же, красивые серо–голубые  цесарки,  которых по праздникам так вкусно готовила его  мама. Все вместе  это скопление животных и птиц издавало необычайную  гармонию звуков,   которые отнюдь не раздражали,  а даже как раз наоборот, вселяли спокойствие и умиротворение.

Когда папа родился и еще лежал в своей маленькой кроватке, старшие братья и сестры   по очереди присматривали за ним. Мама, да и все домашние, были заняты работой  в нашей мастерской. У всех там были свои обязанности. Каждый там что-то делал, выполняя определенное задание, которое все получали от деда.

Старшими в доме были  дедушка  Гершон  и бабушка Нихама.  Мастерская,  где делали щетки, осталась в семье, как наследство бабушки Нихамы. Это производство основал отец моей бабушки,  то есть  мой прадед  Мордехай  Рештейн.  Это было небольшое, но хорошо  организованное предприятие,  где делали различные виды  щеток: обувные,  одежные,  для хозяйственных нужд, дорожные, шляпные, щетки-вешалки.  Еще со времен прадедушки наши щетки считались лучшими в Краславе. Они делались на березовой подкладке из различной натуральной щетины. Щетки были всевозможных видов и мягкие, и жесткие, и с длинным ворсом, и с коротким. Использовалась щетина различных животных: конский волос, коровий,  свиной, использовался даже барсучий волос, шедший на изготовления кистей для бритья. Наши щетки славились во всей округе.  Конечно, подобным производством  занималась не только наша семья, но если уж выбирать из всех, то у дедушки был, как бы сегодня сказали, свой бренд.  Все в этих щетках было сделано очень качественно, особенно красивые были ручки изделий. Изготавливали  их из твердых сортов дерева – бука, ясеня и дуба. Их приятно было взять в руку. Ручки щеток были тщательно  отшлифованы и покрыты специальным лаком, очень долговечным и никогда  не истирающимся.  Рецепт изготовления такого лака был семейной тайной. Да и щетина в щетках тоже отличалась от подобных изделий,  продаваемых другими умельцами.  Вообще дедушкины щетки были,  что называется,  произведением искусства. В то время была популярна такая песня со  словами:

Щеточки, щеточки — мой папа говорит,

Кто придумал щеточки, тот точно был аид,

Весело щеточки с вами мне сейчас,

Памятник тому поставлю,  кто придумал вас.

Я не без оснований думаю, что эта песенка была сочинена в память о моем дедушке. А вот с бабушкой Нихамой связана очень драматичная история, которая произошла с ней в годы ее юности.

                        Г Л А В А  2

 

У бабушки было двойное имя,  что было довольно распространено в еврейской среде того времени.  В юности бабушка  была, что называется, писаной красавицей: брови дугой, необыкновенного серо – черного цвета  с  поволокой глаза, говорящие больше, чем губы.  Шея — как выточенная,   лебяжья, черные вьющиеся волосы. Это была Шахерезада. Восточной красоты женщина, которую описывали поэты.  Женщина, от которой сходили с ума,  и о которой мечтали многие мужчины. Так вот, когда  бабушка была молодая,  с ней приключилась  одна трагическая история.

 Неподалеку от Краславы   находится большое  поместье     немецких баронов. Почему   я не говорю в прошедшем времени, а потому, что и сейчас, в наше время,  поместье стоит целехонькое. И сегодня, в наши дни, эта усадьба внушает уважение своей поистине немецкой строгостью и лаконичностью,  но,  вместе с тем, изящностью и завершенностью форм.  Здание выглядит,  как старинный сказочный замок. Оно выполнено в неоготическом стиле,  с двускатной крышей, мезонином и  башней.  На окнах  великолепные, очень причудливой формы витражи.  Когда солнце падает, на них  возникают удивительные,  волшебные образы невиданных животных и растений.  Фасад замка украшен декоративной отделкой белого цвета,  а само здание  построено из красного кирпича,  что в сочетании и придает замку строгую и вместе с тем торжественную завершенность. Так как замок сложен из красного кирпича, он сильно выделяется среди бурной зеленой растительности  и поэтому виден издалека.  За  такой необычный радостный красный цвет  дом стали называть  Червонским замком,   а  поселение,  возникшее рядом  с  ним — Червонкой.  Вокруг  замка  огромный, даже по современным  меркам,  парк   свободной планировки  c нехарактерными  для этой местности и  даже  экзотическими  деревьями,  как например,  грецкий орех. Старый барон был человек незаурядный, оригинальный в своих поступках,  иногда  даже  непредсказуемый.   За небольшие провинности  своих подданных и крестьян  барон  наказывал их довольно оригинальным способом  — заставлял посадить в парке дерево,  которое там еще не росло.

 В то, мною описываемое   время,  барон  жил в замке с женой  и двумя сыновьями.  Жили они достаточно просто, но  хозяйство вели  более чем строго. У старого барона был, что называется,   немецкий порядок.  В имении  делали кирпичи  для хозяйственных построек, для домов рабочих.  Держали домашний скот,   продавая молоко,  сметану,  мясо на ярмарках и рынках.   За  работу барон спрашивал очень строго, но и труд оплачивался  тоже достойно и справедливо. На одного работника — мужчину  барон выделял корову,  двух овец  и корм для животных.

 Если в доме у крестьянина  разваливалась печь или возникали другие проблемы, связанные со строительством, барон присылал своих мастеров бесплатно.  Еще  работнику дозволялось засеять полгектара своей земли картофелем и снять урожай, а еще после сбора урожая  выделял  100 пудов зерна.  Крестьяне,  работающие в поместье у барона, жили вполне сытно,  и поэтому  получить работу в поместье считалось большой удачей.

 Так вот, однажды,   находясь на ярмарке в Даугавпилсе,  дедушка  Мордух  услышал, что в поместье барону требуются новые работники.  Узнал он про это от одного знакомого приказчика, работавшего у барона. Дедушка   был  человеком  прижимистым  и очень любил  подсчитывать свои барыши. Всегда приговаривал: ’’Боже мой! Великий  Яхве!  Как тяжело жить бедному еврею!’’  Как только  он узнал о том,  что еще где-то можно заработать,  в его голове сразу произошли соответственные  расчеты.

— Так, -  воскликнул он, -  Юзеф!  Никому больше ничего не говори! Я пришлю завтра к вам  в  усадьбу проверенного  и знающего  работника.

— Мордух! -  Так ведь я не сказал,  что нужно делать,  — возразил ему старый приказчик и посмотрел  на дедушку недоуменно.

— Ой,  вей! Не морочь больше такими пустяками свою голов, у тебя столько проблем,  а с этим я разберусь.  Говори  быстрей,  что нужно делать.

-  У барона в  поместье  любая работа – это очень серьезно,  ты же знаешь, как старый барон  строго  спрашивает  у меня за все и за всех!  Я  не хочу больше получать плетей  на конюшне  за ошибки других  и потом, ты же знаешь,  что барон не очень-то жалует евреев.

— Бедный я, бедный еврей, – плаксиво  почти простонал дедушка. – Ну, нигде-то нам не рады,  а такой трудолюбивой семьи,  как  Кукля,   не сыскать  во всей нашей округе.

— Ну,  хорошо, – ответил приказчик, – нам на скотный двор нужна одна женщина, несколько коров в нашем стаде отелились, и нам нужен работник по уходу за телятами, другие женщины заняты дойкой и не могут уделять много времени на молодняк. Еще  кузнецу нужен помощник — хозяин взял большой подряд на подковы для армии, и мы расширяем нашу кузню. Платить будем сдельно,  но учти, Федор – это наш кузнец – мужик бедовый,  чуть, что не так — самого в подкову согнуть может. Но плата за труд достойная  — 7 руб., плюс кормежка,  плюс  в свободное время можно и на себя поработать.

-  Боже милосердный! —  не жизнь, а просто цимус – ты только не обмани нас обездоленных!  — воскликнул дедушка.

-  Побойся Бога! Мордух, какие же вы обездоленные?  У  тебя знатное хозяйство, и у самого скотины в доме много.  Опять же мастерская своя.  Вон опять щетки привез на ярмарку. Их у тебя всегда раскупают без остатка.  Да и я, только  у тебя  щетки и беру — ни у кого больше не покупаю.   Баронесса — то наша только  к твоим  щеткам доверие имеет. Хоть сама не чистит ничего,  но за прислугой следит,  чтобы ее наряды только твоими щетками и пользовали.

— Да! – заважничал дедушка, — мои щетки и чистят хорошо и служат долго.  Но и расходы-то каковы.  Опять  же народу-то в доме сколько. И все есть просят. Одежу не напасешься покупать. Еле — еле концы сводим. Боже мой!  Великий Яхве! Как тяжело жить  бедному  еврею! — опять запричитал дедушка.

— Хватит, хватит! – Прервал его приказчик. — Ты, кстати, не сказал, кого  пришлешь  нам в поместье.

-  Конечно,  своих проверенных  — Нихаму и  Менделя.

-  Слушай,  Мордух,   по-моему, так зовут твоих детей.

-   Таки да, правильно, их как раз так и зовут, и они- то и придут к тебе  в усадьбу. Я  за них головой отвечаю – нипочем лучше работников тебе не сыскать во всем нашем округе. Да и мне подмога не помешает – два рта со двора — нам и облегчение небольшое.

— Ну смотри, Мордух! Коль детей своих не жалко отдавать  в работники, поутру присылай к нам в усадьбу. Сразу пусть меня сыщут,  а уж опосля  я их определю, куда надо.

-  О, добрейший Юзеф! Еще только солнце покажет свой первый  лучик,  как они уже будут стоять на пороге твоего дома.

— И знай,  Юзеф,  я не ношусь со своими детьми, как  с хрустальной люстрой,   или как с писаной торбой.  Бог дал – бог взял.   У нас  с Сарой еще шестеро дома остаются,  всем работа найдется,  деньга никогда лишней не бывает.

Вот так бабушка, ей тогда еще не было 17-ти, оказалась  в усадьбе немецкого барона. Работа ей нравилась. Хоть и вставать приходилось много раньше, чем дома, зато и папенька не стоял над душой и не изводил ее своими причитаниями.  Нет, она, конечно, любила своих родителей и выказывала постоянно им свое уважение, но иногда папенька был прямо-таки невыносим. И вот теперь на скотном дворе  она с рассвета ухаживала за маленькими телятками.

 Они были такими смешными, неуклюжими. Когда она подходила к ним, они тыкались в  нее влажными холодными носами  и так щекотно облизывали своими шершавыми языками ее руки, что Нихама заливисто смеялась, отталкивая телят и пытаясь увернуться, не понимая поначалу, что они просто хотят кушать,  а не играть.  У них были большие, очень жалобные глаза, и ей всегда хотелось дать им что-нибудь вкусненького. Нихама брала с собой краюшку хлеба, разжевывала и только после этого протягивала им руку, которую телята жадно облизывали. Это было очень приятно и забавно наблюдать, как телята после ходят за ней,  как привязанные. 

Еще она чистила и подметала каждый день хлев, где стояли телята, меняла им солому, кормила молоком, которое приносили ей доярки. Дни пролетали быстро – не успеешь опомниться, ан уже вечереет. После окончания работ она закрывала хлев и отправлялась на гумно, где собиралась молодежь. Там молодые девушки водили хороводы,  напевая такие грустные и волнующие душу песни. Как я уже говорил, с самого детства Нихама была очень красивой девочкой, и потом, когда она повзрослела,  стала просто красавицей.

Многие парни заглядывались на нее, но Нихама была воспитана в строгой еврейской семье и поэтому вела себя скромно,  соответственно своему  положению,  хотя  нелюдимой и строгой ее тоже нельзя было назвать. Как и все девушки того времени, она красиво заплетала свои волосы,  вплетая в них разноцветные ленточки, вместе со всеми пела песни и играла в салочки.  

Постепенно она привыкла к сельской жизни, к определенному  распорядку. Когда телята подросли, их стали выпускать на пастбище,  которое находилось на красивой опушке леса,  неподалеку  от усадьбы, и Нихама целый день проводила на природе,  приглядывая за животными.  Старый приказчик был доволен своей работницей.  Нихама была очень исполнительная, не ленивая. И,  что особенно нравилось приказчику,  всегда, как и было заведено у немецкого борона, точно в срок выполняла все его поручения.  В тот  памятный день все  было  как  обычно.  С утра, накормив и напоив свое маленькое стадо, Нихама погнала его на свое излюбленное место. Дойдя до опушки леса, она прилегла в тенечке и, глядя, как резвятся и жуют травку телята, незаметно задремала.

                                                                            ***

Род  барона,  проживавшего  в то время в замке, был очень древним.  Предки барона были известны  с   12-го столетия.  Старый барон всю жизнь был на военной службе, участвовал  в  войне  с Турцией   и  проявил  себя находчивым  и распорядительным  офицером.  За что был неоднократно представлен к воинским наградам.  Он был женат  на баронессе  Ольге Васильевне.  Как я уже говорил, у барона было двое сыновей.  Да, забыл рассказать, старый барон был крещен в православие, и у сыновей, поэтому имена  были русские. Одного звали  Сергей — он был старшим, а второго  Павел. Старший сын, Сергей, с рождения был умным  и покладистым мальчиком. И когда учился в начальных классах, и после,  когда поступил и окончил, кстати, с отличием,  гимназию. После гимназии он поступил на военную службу и стал делать неплохую карьеру.

 Зато младший сынок  никогда не отличался примерным поведением.  И сколько бы барон ни наказывал его -  все без толку.  Неоднократно  на конюшне,  где пороли всех провинившихся,  били розгами  Павла.  Уж как он орал, как причитал,  как ругался.  На хлебе и воде  в темном чулане сиживал.  Только еще больше озлоблялся мальчик.  Уходил, убегал в свое укромное место, размазывая по щекам слезы,  причитая и приговаривая: — Все равно, помоему будет!  Настанет еще мое время,  тогда и поквитаемся.

Шли годы. Павел рос,  с грехом пополам  учился в гимназии, с 3-ки на 2-ки, улучая любую возможность убежать из дома и носиться  по поселку с такими же лоботрясами. Единственное,  чем  увлекался  мальчик, были  лошади. У них  в поместье была  большая конюшня.  Старый  барон  в  молодости был неплохим кавалеристом и сейчас, видя увлечение своего сына лошадьми,  всячески поощрял его и подолгу занимался с Павлом вольтижировкой. Это было одно из немногих увлечений,  которое связывало барона с сыном.   Еще одна страсть, связывающая обоих,  — это охота. В окрестных лесах  в больших количествах водились дикие свиньи.  Кабаны были просто фантастических размеров. Вес одного взрослого секача доходил до 300 кг. Это было довольно опасное и вместе с тем  невероятно увлекательное занятие. Положить кабана – мечта любого охотника.  

Так вот  в один из летних дней к  барону приехал его старый приятель.  Вспомнить былые годы,  посидеть после баньки  с кружкой холодного свежего  пива,   сваренного в поместье у барона, – что может быть приятней для мужской компании.

— А не пойти ли нам  на охоту, – спросил барон, после доброго глотка пива.  Мои егеря обложили крупного вепря, как знали, что ты приедешь ко мне погостить.

— С превеликим удовольствием, – воскликнул приятель барона. — Ты же знаешь, как я люблю охотиться на этих зверей. Заодно и проверю  мое новое оружие,  которое я намедни купил у одного англичанина за кругленькую сумму.

— Отлично! Сейчас я распоряжусь, чтобы приготовили лошадей. Кстати, у меня тоже есть новость.  Мой сосед подарил мне двух охотничьих собак. Их тоже не мешает проверить в деле.

— Павел! — громко крикнул барон, – ты с нами?

-  Конечно папа! Бегу собираться!

— А что за новые собаки у тебя появились? -  приятель барона аж встал от нетерпения.

— О! Это настоящие немецкие терьеры! Они специально натасканы на кабана, очень умело отбивают одного от стада и гонят в нужном направлении. По своей злобности  и вязкости к зверю — им нет равных среди зверовых собак.

— Что же мы стоим! Давай собираться! – сказал приятель барона, и они быстро покинули уютную гостиную.

Вскоре кавалькада охотников углубилась в лес. Местом сбора охотников было старое урочище, почти на границе владений барона. Там начиналась огромная дубовая роща, любимое обиталище диких кабанов.  Лес был смешанный,  с преобладанием  дубовых деревьев, среди которых попадались огромные великаны,  достигавшие в обхвате нескольких саженей, поднимая свою крону  на высоту около 40 метров. Они заметно выделялись среди зарослей орешника и сосен, отличаясь своей торжественной строгостью, которую так любил старый барон. Возраст иных экземпляров достигал 500 лет. Вот около одного из таких дубов и собрались охотники.

— Обрати внимание на этот дуб, -  барон, задрав голову, смотрел вверх, — ему около 4оо лет.  В описании нашего рода есть упоминание о нем. Видишь это дупло,  по преданию там живет змей,  воплощающий стихию огня и, если помолиться ему,  он исполнит твое заветное желание.

-  Сказки все это, папа! — возразил ему Павел, небрежно прислонившись к дубу.  — Нет никаких тут змеев и кладов тоже нет.  На дворе 19 век,  а вы, папа, -  он не договорил и раздраженно пнул дерево ногой.

Не знаю, случайно или как, но легкое дуновение коснулось щеки Павла, и дуб – гигант слегка качнул своей густой, зеленой кроной, вызвав у юноши необъяснимую тревогу и нехорошее предчувствие. Охотники,  стоявшие рядом, невольно попятились и дружно посмотрели наверх. Великан дуб возвышался над  людьми и остальным лесом. Казалось, он разгоняет  низкие облака  и запускает ветер.  Логика подсказывала: наоборот,  ветер шевелит его мощную крону… и все же великолепное  зрелище настолько завораживало, что логика отступала на задний план.

— Не гневи Бога и память наших предков, глупец! – Воскликнул старый барон.  Даже в нашем гербе есть изображение этого дуба,  а за свои слова тебе еще придется ответить.

-  Ладно! — Барон обвел взглядом всех собравшихся.  — Так собрались?  Пора начинать.

— Пускайте собак! – скомандовал  он.  И тотчас   с громким лаем свора собак бросилась  в лес. 

-  За ними! Вперед! Марш! –  Барон  пришпорил своего коня.

Остальные охотники поспешили за ним, расходясь и окружая место предполагаемого нахождения вепря. Они двигались, ориентируясь на громкий лай собак, все больше и больше  забирая в сторону усадьбы.

А Павел не спешил двигаться со всеми.  Настроение  было безнадежно испорчено.  Он так любил охоту, что забывал обо всем на свете, когда мчался на своем Орлике, так звали коня Павла, в погоне за косулями или кабанами, но сейчас  в голове  у него  звучали грозные слова отца, и настроение Павла еще больше ухудшилось.  Он слегка тронул поводья своего коня и  потрусил, не спеша, в  сторону усадьбы.

Лай гончих собак то приближался, то удалялся,  но вдруг стая гончих  собак залилась каким-то по-особенному злобным  воем,  давая понять охотникам,  что зверь найден.

— Он уходит в сторону усадьбы, там ему негде будет скрыться,  поторапливайтесь, — барон и вся кавалькада понеслись во весь опор в сторону усадьбы.

Они нагнали  его у болота.  На небольшой опушке  увидели землю, взрытую клыками вепря. Казалось, что это место было приготовлено под пашню — так там все было перекопано.  Это поистине был страшный зверюга.  Собаки, увидев охотников, осмелели и стали кусать зверя,  наскакивая на него с обеих сторон, за что и немедленно поплатились. Молниеносным  взмахом своей могучей головы с огромными и страшными клыками, он зацепил одну из собак, и в  мгновение ока вспорол ей живот.  Он подбросил ее над собой, и собака, перелетев на несколько метров назад, ударилась в дерево, упав  бездыханной.  Из распоротого живота на землю вывалились все внутренности собаки. Красно-коричневые ошметки разлетелись во все стороны.

— В сторону все! Стреляю! – Страшно закричал барон, и тут же  прогремело два выстрела.

 Оба заряда, вероятно, попали зверю в голову.  От мощного удара  его отбросило в сторону, но, о чудо, не принесло ему сколько-нибудь заметного вреда. Он снова вскочил на ноги. Вид его был ужасен: шерсть на нем поднималась дыбом, глаза горят так, что,  кажется, мечут  огненные искры, изо рта клубами валит белая клочковатая пена. Наверное, вепрь был оглушен попаданием от выстрела барона  и сейчас водил своей огромной головой то вправо, то влево, поблескивая своими  серовато-белыми клыками.

Из его груди доносилось какое-то утробное рычание,  вселяющее в охотников нечеловеческий ужас. Охотники невольно попятились, пытаясь укрыться от  яростного взгляда животного, прожигавшего насквозь любого, кто оказывался на его пути.

— К бою! – Это снова прокричал барон, лихорадочно перезаряжая ружье.

— Приготовить рогатины и пики, – он пытался приободрить своих охотников.

В этот момент, как гром, прозвучал мощный выстрел. Это приятель барона из своего нового английского оружия нанес свой удар по зверю.

Знаменитый  йоркширский оружейник  Томас Хорсли  не подвел. Ложе из ореха высокой градации с английской пропиткой из специального лака, два 28-дюймовых ствола. Это оружие считалось гордостью  английской аристократии. Пуля  12-го калибра,  выпущенная из этого ружья приятелем барона,   попала вепрю точно в бок.  Сделав  еще несколько шагов навстречу, ноги его подогнулись, и он рухнул на бок.

Внезапно обрушившаяся тишина  как будто придавила всех охотников. Огромный всплеск адреналина, еще недавно бушевавший в крови всех участников загона, постепенно ослабевал, и дрожь в коленях,  и слабость и что- то еще успокаивающее  не давало возможности говорить.

-Эй, кто там! Идите, проверьте, что со зверем, – скомандовал барон, – только осторожно, он еще может  быть живой.

Зверь лежал неподвижно,  уткнув огромную голову в землю, и не подавал никаких признаков жизни. Один из егерей,  взяв длинную  рогатину,  стал медленно приближаться  к  туше, внимательно наблюдая  за ней, нет ли какого шевеления. Но все было спокойно, только одна  из собак тихонько поскуливала, стоя над останками своей недавней подружки.

Тем временем еще несколько человек,  вооружившихся пиками и рогатинами стали приближаться  к  лежащему на земле вепрю с разных сторон,  предвкушая дальнейшее развитие этой охоты. Они подходили,  подшучивая и вспоминая смешные эпизоды недавнего гона, не подозревая о возможной  угрозе. Когда до вепря осталось совсем немного, каких-нибудь пара метров, произошло невероятное событие,  о котором после часто будут вспоминать и рассказывать  в имении барона все свидетели этой охоты.

Внезапно, будто подброшенная какой-то неведомой пружиной, огромная, неподвижно лежавшая туша, в мгновение ока превратилась  в  ужасающего монстра. Едва короткие ноги зверя коснулись земли, он молниеносным  движением своих кинжалов-клыков, словно какую-нибудь перчатку, подбросил  вверх неосторожно приблизившегося егеря.  Удар вепря был настолько силен, что зазевавшийся егерь не смог даже вскрикнуть.  Пролетев далеко в куст орешника, его тело повисло на нем сломанной куклой.

Из разорванной шеи толчками била темная кровь,  орошая  густо растущую зеленую траву.  Это произошло настолько быстро и стремительно,  что никто не успел даже сдвинуться с места, а уже в следующее мгновение  разъяренное животное с утробным воем  бросилось в атаку на столпившихся вокруг него людей. Вепрь, оставляя позади себя кровавую просеку,  ломанулся  прямо   в густые заросли орешника, на ходу сбив, как ненужную игрушку, лошадь. Только теперь барон понял, насколько легкомысленно и потенциально опасно было подходить к этому зверю. Он одним из первых опомнился от только что перенесенного ужаса.

-  Пускайте собак по следу! Он ранен и не может далеко уйти, –  прохрипел барон, так как горло  от увиденного  пересохло.

-  Ты цел, — обратился барон к своему приятелю. — Твой выстрел был точен, поздравляю. Я сам видел, как пуля пробила ему бок. Однако видно, что обыкновенные пули не берут этого монстра.  Верно, он и впрямь заколдован,  во всяком  случае, мои егеря так об этом говорили.

Барон медленно повернулся и оглядел место недавнего побоища.  Вся поляна была изрыта клыками вепря.  Комья земли, вперемешку с кровавыми  ошметками, изуродованные  мощной атакой зверя человеческие тела, обломанные рогатины и копья, мертвая лошадь одного из охотников. Старший егерь, по-прежнему висевший  в кустах орешника,  по-видимому, был тоже мертв.  Из его страшной раны на шее вытекло  столько крови, что трава под ним была сплошь черной.

-  Помогите раненым, – приказал барон оставшимся  охотникам.  — Им надо промыть раны и перевязать,  чтобы не попала грязь. Сложите тела погибших на поляну, потом мы пришлем из усадьбы подводу, а  остальным подобрать оружие и приготовиться преследовать.  Мы обязательно настигнем этого зверя-убийцу. Слушайте собак,  они обязательно его нагонят.

Люди постепенно приходили в себя и,  выполняя приказ барона, помогали раненым. У всех пострадавших были рваные раны,  нанесенные вепрем в его яростной атаке, но по счастью, кроме егеря, никто серьезных увечий не получил. Охотники подобрались, вслушиваясь в непрекращающийся  лай собак.

                                                                               ***

А в это время на опушке леса безмятежно, раскинув свои красивые белоснежные руки,  спала  Нихама.

 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

+3
19:41
1004
RSS
11:15
Спасибо, интересно.
Надеюсь Ваша будущая книга найдёт своего читателя. Об этом надо обязательно писать, это история, из истории одной семьи складывается наша общая история, народа, государства, человечества. И история не такая, которую пишут в угоду политике, строю, сильным мира сего, а настоящая, хранящая факты, события, и в итоге хранящая целые эпохи.
Игорь, как я люблю твой слог! И жду, чтобы ты записал аудиоверсию своей книги.
Наталия
00:09
Захватывающе! Жду продолжение!