Хроники одной еврейский семьи(продолжение4)

                                              Г Л А В А  6

Когда папе исполнилось три года, дедушка  решил  отдать его учиться в хедер.

— Нечего ему тут клей нюхать, — сказал дедушка, — пускай премудрость жизни постигает и Тору учит. Хоть один грамотный средь нас будет.

Сначала папина мама была против такого раннего начала обучения.

— Азохэн вей! Боже милосердный! Посмотрите на этого эйфэлэ! Его же ветром сдувает. 

Надо сказать, и правда — мой папа в то время и впрямь был похож на цыпленочка. У него были светло-серые брючки и желтая курточка, которую мама перешила из старого пальто Наамы. Когда он выходил на двор  и становился на крыльце, боясь спуститься по ступенькам, так и хотелось сказать ему: ’’Цип цип цип”. Но когда Исаак взял папу на руки и тихо спросил:

— Майн эйфэле! Хочешь быть умным, как твой дедушка?

— Да, папочка! – ответил ему маленький Матвейка, и прижал свое личико к папиной щеке.  Ни с чем несравнимые ощущения захлестнули Исаака, слезы непроизвольно навернулись на глаза. Совсем еще кроха, дитя малое, обнял ручками его и посмотрел умненькими глазками и повторил:

— Хочу, папочка! 

Увидела  мама такую трогательную картину и сразу спорить прекратила.

— Бедный, бедный мой сынок! Боже милосердный, его — таки  хотят лишить детства – почти простонала мама Доба.

И не зря она так причитала, потому что хедер, скажу я вам – это не детский сад с развлечениями.  Это было место, где дети проводили большую часть всего дня.  Занятия начинались в октябре и заканчивались в конце мая. Целый день дети находились с учителем (меламедом), которого они должны были почтительно называть ребе. Лишь в пятницу, в канун благословенного дня субботы, их отпускали пораньше.  По старинным еврейским канонам детей  в хедере обучали не только грамотности. Учили, как вести себя по еврейски,  делать вещи по еврейски,  и как бы высокопарно это не звучало, учили особому еврейскому пониманию талмудического закона.

Не каждая еврейская семья в то время могла себе это позволить. Но раз дедушка Гершон что-то решил – это почти закон. Всю организацию учебного процесса он взял на себя.  Заказал у портного Зиновия новые брючки, купил на базаре небольшую сумочку и в синагоге приобрел  талмуд.  Все это завернул в красивую бумагу и отнес в комнату маленького Матвейки со словами:

— Возьми, Мотл, этот сверток! – торжественно произнес дедушка, — никогда больше не разрешай называть тебя эйфэлэ,  с этого момента ты начинаешь свой жизненный путь, который, наверно, будет не простым, как и для каждого еврея. Будь упорным и прилежным учеником и Бог воздаст тебе по заслугам.

Маленький Матвейка стоял и хлопал своими красивыми карими глазками. Я не знаю, понимал ли он тогда все, что ему говорил дедушка, ведь до этого дня с ним никто так никогда не разговаривал. Его глазки вдруг наполнились слезами,  но дедушка протянул ему сверток и повторил:

— Возьми и разверни – это подарок и плакать не смей!

И потекли непростые трудные дни обучения в хедере.

Знания, которые там  давали,   с самого первого занятия, вколачивали в голову  крепко и на всю жизнь.  В хедере учили еврейским буквам, их произношениям, учили, как связывать слоги,  потому что еврейское письмо отображает лишь согласные звуки. Каждый день дети выстраивались в круг и хором повторяли слоги алфавита. Это продолжалось изо дня в день по многу часов,  вот только ритм детского пения был в точности тот,  с которым у евреев было принято читать талмуд.

 Слог за слогом, молитву за молитвой, до хрипоты дети заучивали еврейскую премудрость.  Писать детей учили позже,  в основном применяя пропись, которую бесконечно копировали, раз за разом обводя контур, пока не получалось правильно.

Хвалить детей или раздавать комплименты в хедере было не принято. Люди глубоко набожные, евреи, крепко верили в дурной сглаз, поэтому хвалить ребенка было опасно — этим можно было навлечь злых духов творить свои козни.  Зато ругать  и наказывать позволялось от души. Это как раз и позволяло отвести злых духов.  Да и самому ребенку полезно. Ну, как можно не ругать и не наказывать.

У  меламеда – учителя была своя система наказаний, практикуемых в хедере: самым легким считался книп – щипок.  Чаще всего учителя щипали почему-то рослых учеников. Щипки бывали разными от легких, сделанных мимоходом, до очень болезненных. Учитель со всей силы захватывал щеку или ухо и выкручивал, пока ребенок орал.  Впрочем, щипок в хедере мог означать и похвалу. Бытовало там такое выражение — а книп ин бекл – ущипнуть в щечку – это-то как раз и было поощрением. Выглядело все немного странным, провинился – получай, а когда отличился, тоже получай, но уже с другим пояснением.

Дальше шел -  шнел – щелбан опять ничего удивительного, как и все еврейское, щелбан имел свои корни в талмуде. Не рожденные младенцы живут в раю и занимаются единственным правильным делом – постигают секреты Торы. Когда приходит их черед рождаться, то прилетает ангел и дает такой щелбан по губам, что они забывают все, что выучили. От этого и первый крик новорожденного. А вот учитель меламед не ангел, он дает щелбан не для того, чтобы выбить премудрость, а как раз наоборот, чтобы вбить ее обратно в голову.  Иногда доходило до смешного, когда ребенок рассказывал выученный урок, учитель незаметно подкрадывался к нему и давал щелбан в затылок, на всякий случай.  Хотя мог быть и не щелбан, а щипок тоже для профилактики.

Страсть хедер-ребе незаметно подкрасться и ущипнуть стала нарицательной. С чьей -то легкой руки пошло гулять по свету русское воровское слово щипач — вор карманник, по еврейски – книпер. Термин не смог бы прижиться, если бы его значение, без лишних объяснений, не было бы понятно многим в воровском сословии.

Шнел и книп,  хоть и болезненные, считались обычным делом, школьной рутиной. Серьезные телесные наказания начинались с пощечины, когда учитель неожиданно мог залепить оплеуху, куда попало. На идише — печ ин пуним – удар по лицу.  Это считается очень оскорбительным, но в хедере считался легким ударом, чтоб заострить внимание, освежить память. На печ даже обижаться было не принято.

Тяжелее всего был зец – удар. Сам этот термин употребляется только с дополнениями – зец ин ди крижер  арайн  - удар по почкам. По-русски бьют по лицу, на идише -  бьют в лицо. Зец был наказанием тоже средней тяжести, больнее, чем печ, но не настолько, чтобы сломать ребенка. Дальше уже следовали наказания не для воспитательной профилактики,  а за реальные проступки, плохое поведение и плохую успеваемость.  В обществе, где учение рассматривается как наибольшая моральная доблесть, плохая успеваемость считалась наихудшей провинностью. Если ребенок не понимал учебного материала, значит лентяй и тупица, значит сам виноват в своей тупости.

Считалось, что мир жесток, что еврейский народ страдает, а значит, для выживания своей семьи и своего народа, ребенок обязан  быть умным.  Пустая голова считалась преступлением, равным предательству своего народа.  Выражение’’ вбить в голову’’ еврейская педагогика воспринимала буквально.

Создатели немого кино любили ставить сцены, где лупцевали по щекам направо и налево.  Очевидно, даже в золотой стране Голден медиа, память не оставляла основателей и воротил Голливуда, получивших воспитание в хедерах Восточной Европы.

Не могу не сказать и еще об одном способе наказания, которым дети подвергались в хедере – я хочу сказать о порке. Пороли в хедерах регулярно, с удовольствием и постоянно. Опять же в хедерах  бытовала такая поговорка:  давай задницу и иди обедать.  Виноват или не виноват,  а наказание было обязательным и всеобщим. Это наказание покрывало все, что ты не только натворил, но и мог натворить за неделю. Чувство вины в еврейском ребенке культивировалось с большим усердием.

Система наказаний, как и все в еврейской жизни, была традиционной и опиралась на солидный фундамент священных текстов. Широко применяя телесные наказания, учителя всегда любили приговаривать: “  Вреда олуху не будет” -  в то же время родился и новый принцип эйн шойтэ  маргиш  — олух ничего не чувствует, а раз так, то ничего страшного, можно бить и посильней.

Во время этих, с позволения сказать, воспитательных мероприятий, учителя не молчали, а как раз наоборот,  добавляли и пояснения, наполняя эту порку определенным смыслом, и это было очень естественно, какая же педагогика,  если молча. Да и еврейский народ не из молчаливых.  Пороли, добавляя ругательства в основном на тему: какой ребенок болван и тупица. Слов для этого в еврейском языке очень много: здесь и кусок мяса с глазами – а штик флейш  мит ойгн, еще — а поц мит ойгн – поц с глазами,  поц мит капелюх – поц в шляпе и многое другое.

Конечно нельзя обвинять учителей того времени в садизме. Они наказывали не ради получения какого-то удовольствия или спортивного интереса – телесные наказания были освящены веками педагогическим принципом, призванным создать еврейского человека, сделать из него того, кого надо.

Пройдя этот очень непростой путь в  хедере и стойко перенеся все испытания, выпавшие на долю каждого ребенка,  переступив  13- летний порог, мальчик становился правомочным евреем, что в еврейском языке равнозначно человеку.  Реб ид – господин еврей -  самое почетное обращение, которым можно уважить еврея на идиш. Сказать будь человеком, дер менч – значит сказать будь евреем,  потому  что самое главное для еврея – быть человеком. 

В 13 лет еврейский мальчик из хедер-ингл превращается в бар мицве бохер. В юношу бар мицва. До 13 лет ребенок был, как бы освобожден от выполнения заповедей, но теперь просто обязан строго их соблюдать. До этого времени отец нес ответственность и подлежал наказанию за проступки ребенка,  но после 13 лет еврейский человек становился не субъектом заветов, а объектом их наказания за их нарушения.  Заставить Бог не может, поскольку сам попустил Адама и Еву вкусить от запретного плода. Зато примерно наказать вполне в его власти. Это-то и является истинным смыслом бармицвы – стать ответственным за последствия своих поступков.

                                             ***

В младшей группе, где учился Матвейка, было 8 детей. Была еще средняя группа и старшая.

Первый день посещения школы запомнился Матвею хорошо.  В хедер его рано утром привел отец Исаак. Надо сказать, что для него это был самый радостный и значительный день,  когда укутав трехлетнего сына в молитвенный талес, он на руках донес  его до места.

— Запомни этот день сынок, — торжественно сказал он Матвейке, — сегодня ты приступишь к изучению многих вещей, и может быть, станешь ученым или великим музыкантом.  Здесь ты получишь знания, которые научат тебя отличать самому плохое от хорошего, добро от зла.

Запомнились эти слова Матвейке. Ой, как  запомнились. Часто он вспоминал  своего отца, хоть и немного удалось им пожить вместе, а этот день он почему-то вспоминал особенно хорошо. Прав оказался отец — очень большое влияние на всю оставшуюся жизнь оказали эти занятия в хедере.

— Ты, главное, не бойся и внимательно слушай, что тебе говорит учитель, – наставлял его  Исаак. Когда захочешь кушать, вот тебе узелок,  там твоя мама испекла тебе вкусные кихелех. А после занятий я приду за тобой, так что не переживай.

Они вошли в помещение, которое представляло собой небольшую комнату.  На скамейках сидело несколько мальчиков и что-то оживленно обсуждали, увидев Матвея, уставились на него.

— Шалом! – поздоровался  Исаак сразу со всеми находящимися  в комнате.

— Шалом, шалом, — послышалось от всех присутствующих.

— Вот привел вам нового ученика, — сказал Исаак,  — он еще маленький, но очень хочет учиться,  так что не обижайте его.

— Как тебя зовут? – спросил пожилой мужчина, сидевший за столом — это и был учитель — меламед.

— Матвей – тихим голосом произнес маленький мальчик.

Ему все было интересно в этом незнакомом месте, и он поворачивался то в одну, то в другую сторону,  разглядывая и мальчишек сидевших на скамейках и школьную доску, на которой были написаны какие-то буквы.  Страшно ему не было. Очень хотелось быстрее познакомиться со всеми мальчишками и начать играть в интересную, так вначале ему казалось, игру под названием учеба.  Матвейка тогда вряд ли понимал, что ждет его в этой комнате и дальше в его непростой жизни,  но сейчас, здесь, он смотрел на всех своими карими глазенками и радовался всему, что видел.

— Ну как нравится? – Спросил Исаак, сажая Матвейку за маленький стол.

— Да, папочка! Мне очень тут нравится – нетерпеливо ответил он в ожидании начала игры.

— Тогда я пошел – сказал Исаак, — а когда учеба закончится, я снова приду за тобой.

Оглянулся у дверей Исаак, помахал рукой, одобряюще глядя на сына, и пошел по своим нескончаемым делам.

— Так – сказал учитель оставшемуся одному Матвейке, — начинаем учиться.

— Открой эту священную книгу – попросил учитель – это молитвенник, а это первая буква – алеф – видишь, как она выглядит? — Спросил он, привлекая внимание  мальчика на ее отличительные признаки.

— Да, вижу – с возрастающим  интересом  ответил Матвейка – эта игра ему определенно нравилась.

— Тогда – продолжал учитель – переверни страницу и найди эту букву в другом месте среди других букв.

Матвейка с увлечением стал разглядывать непонятные ему строчки и довольно скоро отыскал  букву  Алеф.

— Вот! Вот она! – Воскликнул Матвейка и довольно уверенно ткнул своим крохотным  пальчиком  в искомую букву.

Раздались радостные возгласы и одобрительные крики окруживших Матвейку остальных мальчиков:

— Надо же! С первого раза нашел! Не ошибся! – неслось со всех сторон. 

А учитель поцеловал Матвейку в макушку и сказал:

— Ну молодец, а еще одну букву найдешь – спросил он и показал мальчику букву гимел.

Матвейка внимательно вгляделся в написанное, затем перевернул несколько страниц и опять достаточно быстро нашел искомое.

— Вот эта буква — уверенно произнес он и поднес палец к странице.

И снова закричали мальчишки, подбадривая Матвейку.  Тот с довольным видом сидел на скамейке и радовался вместе со всеми – эта игра ему очень нравилась.

— Ой, посмотрите сюда! – Раздался возглас учителя – все посмотрели на место, которое указывал учитель.

На коленях маленького Матвейки лежала большая конфета в красивой упаковке.  Он тоже, с недоумением, взял в руку конфету, смотрел, не понимая,  как та оказалась у него на коленях.

— Это ангел прилетел и бросил тебе дар за то, что ты сразу начал прилежно учиться – сказал мальчику учитель. – Запомни Матвейка, дары эти постоянно будут сыпаться на тебя, если ты будешь послушен и прилежен.

Как счастлив в этот момент был Матвейка, не знал никто,  он прямо-таки светился от радости. Это было очень важно в этот момент, чтобы сразу настроить ребенка на позитивное отношение к учебе, потому что предметы, которые преподавались в хедере, были очень сложными, ввиду того, что они все были исключительно религиозными: молитвы,  Пятикнижие, Талмуд. Понять, о чем идет речь, маленькому ребенку, было очень сложно.

В течение всего дня Матвейка запоминал и находил в тексте различные буквы, которые ему показывал учитель. С непривычки он, конечно,  устал, да и однообразие занятия ему поднадоело, но вида он не показывал и неудовольствия не выражал. Наоборот, он просил дать ему еще и еще заданий. Конфеты и печенья, которые время от времени сыпались ему на колени, тоже служили хорошим стимулом.  Он собрал их в кучку,  но сам не ел, как не хотелось. Все ждал своего отца, чтобы показать ему, что даровал ангел за хорошую учебу.

Наконец учитель сказал Матвейке:

— Ну, вот и прошел первый  день занятий.  Мальчик ты очень способный и надеюсь, что в дальнейшем твоему отцу не придется краснеть за тебя.

С Матвеем еще никто не говорил так серьезно, как со взрослым человеком, и он немного трусил, но, увидев неподалеку стоящего отца, сразу успокоился и протянул ему горсточку конфет со словами:

— Посмотри, папочка, что ангел мне принес за хорошую учебу, и еще учитель меня тоже хвалил, — одним махом вывалил Матвейка все новости  отцу.

От переполнявших его маленькое сердце чувств, он никак не мог рассказать все толком. Лишь только, когда папа взял его на руки и понес домой, он все рассказывал и рассказывал, повторяя то одно, то другое, пока наконец не сложил маленькую головку на папино плечо и крепко заснул.  Так спящего и принес  Матвейку домой папа,  передав его матери со словами:

— Принимай обратно своего вундеркинда в целости и сохранности.

И потекли дни занятий колесом времени, оставляя в памяти Матвейки все больше и больше знаний.  Вскоре он, несмотря на то, что был самый маленький, догнал и перегнал свою младшую группу. Он стал отличником и примером для всех остальных.

В комнате, где они занимались,  было уже четырнадцать мальчишек. После Матвейки привели еще троих мальчиков.  Кому -то уже было пять лет, одному мальчику шесть, но самым младшим по-прежнему был Матвейка.

Первые три месяца  все учили алфавит.  Изо дня в день учитель вдалбливал в головы малышей 22 буквы алфавита и 10 гласных знаков. Не всем эта зубрежка скоро приносила свои плоды.  Требовалось большое внимание и огромное напряжение памяти. Но для тех мальчиков, кто не справлялся с заданием,  раздраженный учитель пускал в ход плетку, остроумно прозванную у них локшн–лапша.  Меламед-учитель тогда спрашивал:

— Никто сегодня  голодный не останется, — говорил он, — всех вкусной лапшой попотчую.

В комнате всегда шумно – учитель громко выкрикивает букву или слово  и тут же мальчишки хором его повторяют, раз за разом стараясь четко подражать услышанным  звукам. А в течение всего занятия, которое длилось каждый день по восемь часов, с часовым перерывом на  обед, учитель зорко следил за каждым учеником, постоянно обращаясь то к одному, то к другому из мальчиков, проверяя мозговой пульс. Удержать внимание несколько часов вообще трудно для детей,  да еще, если вокруг тебя столько отвлекающих моментов. И тогда в действие приходит лапша, или специальный кнут – канчик для наказания строптивых, ленивых и отвлекающихся учеников.

Матвейка хоть и был способным учеником, но и ему подчас выпадал случай отведать школьной лапши.  Тут как раз и зародилось его стремление всегда помогать людям, несмотря на то, что не только никакой выгоды он не имел с этого а, как правило, наоборот, получал одни неприятности. На протяжении всей своей жизни он стремился помочь любому, кто бы ни просил, ничего не требуя взамен.  Нет, Матвей, конечно, не был бессребреником, – когда ему кто-то что-то давал, всегда радовался и никогда не отказывался, действуя по принципу –“ дают – бери, а бьют – беги.” Вот и в хедере, когда другие  мальчишки, не выучив урок, спрашивали  у Матвейки подсказки, то он всегда и с упрямой готовностью помогал нерадивым, за что не раз  получал наказания от учителя.

— Так — так! – Восклицал учитель, в очередной раз увидев, как Матвейка дает подсказку самому взрослому из учеников Хаиму.

– Самый умный у нас тут завелся, всем советы раздает направо и налево.  Ну- ка, живо к доске – приказал ему учитель

-  Вот тебе кружка с водой. Бери ее той рукой, которой подавал подсказку и держи перед собой, пока я не скажу, хватит, а если прольешь воду, накормлю тебя лапшой досыта.

Взял Матвейка кружку – вроде не тяжелая, можно и подержать, рука-то  не отвалится, – подумал он.

Но он ошибался.  Не прошло и пяти минут, как Матвейка почувствовал, что рука наливается свинцовой тяжестью, и неумолимо клонится книзу. Заныло плечо, и рука совсем онемела.  Непроизвольно разжались пальцы и кружка выпала из руки Матвейки.  От удара об пол вода разлилась, обрызгав обе штанины. Мальчишки, внимательно наблюдавшие за Матвейкой, дружно расхохотались. А он стоял с  мокрыми штанами и моргал глазами, набухающими от слез. Самое обидное, как тогда ему показалось,  было то, что громче всех смеялся Хаим – тот мальчик, которому и хотел помочь Матвейка.  Тот и хохотал громче остальных, и рукой на него показывал,  и слова какие — то обидные выкрикивал.

Тогда в хедере, Матвейка увидел впервые, что не всегда добрые поступки или помыслы доводят до добра. Потом,  много позже, он понял, что люди делятся на три категории: первая — самая редкая категория людей, которые учатся на  ошибках других.  Вторая – тоже не очень многочисленная,  которая учится на своих ошибках. И третья,  к которой  принадлежит основное население,  никогда  ничему не учится, всегда наступает на одни и те же грабли.

И хоть понимал в дальнейшем уже взрослый Матвей, что не все добро благо – как учил его этому  умудренный дедушка Гершон,  но не мог пересилить себя,  за что и получал от жизни крепкие удары.  Много и много раз обманывали и подводили его люди,  которым помогал Матвей,  наивно рассчитывая на их ответную помощь.  Но  не мог,  не мог он заставить себя не повторять прошлых ошибок.

— Что Матвейка? – Спросил его улыбающийся учитель, и учиться ты, я вижу, любишь и наказания тоже всегда ищешь.

Он заметил эту особенность у Матвея находить неприятности на пустом месте. Конечно, учитель сразу разглядел, что Матвейка очень способный мальчик, и по-своему понимал его искренние и бескорыстные помыслы. Он и наказывал его, правда, не как остальных,  а умеренно,  но регулярно и, если и ударял, то несильно, а скорей обидно, чтобы дошло. Не раз, и не два, разговаривал учитель с отцом Матвейки Исааком, рассказывая тому, за что и почему был наказан Матвейка.

— Мотл,  сынок, — говорил ему Исаак,  посадив его на колени и гладя по курчавой голове, -  мир не так устроен, как ты его себе представляешь,  а особенно для нас евреев – Богом избранного народа. Нам всегда было и наверно будет тяжелее, чем остальным гоям, потому что приходится платить за грехи наших предков. Но жить надо надеждой и только надеждой и не забывать главного – если хочешь хорошо жить – то надо хорошо учиться,  быть лучшим. Даже если ты не станешь ученым, а станешь, например,  точить ножи и топоры, то и тогда ты должен быть лучшим, даже в этом, и твое мастерство всегда прокормит тебя. И люди оценят, и семья в достатке будет. А добро, сынок, по разному для тебя оборачиваться станет, уж так мир устроен, и ты должен все принимать безропотно, помня, что так Богу, видно, угодно, а за терпение твое и трудолюбие не оставит тебя Господь, вот увидишь.

Так говорил своему сыну Исаак, предчувствуя, какие испытания, выпадут на долю его любимого Матвейки.  А тот, как обычно, сидел у него на коленях и обнимал  обожаемого папочку своими еще не окрепшими ручками. Очень сильно любил Матвейка своего папочку. Любил вот так сидеть у него на коленях, вдыхая аромат запахов, исходящих от отца, прижиматься к нему, чувствуя себя полностью защищенным и внимательно слушать его, даже не все понимая, что он говорит, а просто слышать его голос. Для Матвейки  эти моменты были наивысшим блаженством.

А сейчас, стоя посреди всего класса, Матвейка рыдал от страха и обиды, размазывая слезы по щекам, и не было с ним в этот момент его папочки. Некому было заступиться за него, и учитель не спешил остановить класс от издевок безжалостных мальчишек, искренне полагая, что это послужит уроком для Матвейки.  Но вот, наконец, он поднял руку, и громко прикрикнул на весь класс:

— А ну! Тихо! Замолчать всем! – Что тоже захотели вместо домашнего обеда моей лапши отведать!

— На сегодня занятия окончены, — сказал учитель, — все могут идти домой, кроме Матвея.  Он будет наказан, и еще два часа будет продолжать занятия.

— А какое наказание ему будет? – Спросил кто-то из мальчишек.

— Тебе очень интересно? – Вопросом на вопрос ответил учитель.

— Конечно! – Хором ответили сразу двое пацанов.

— Очень хорошо, что вы переживаете за него, – значит, вы настоящие друзья и, поэтому вы останетесь вместе с ним, чтобы разделить с ним наказание – продолжил учитель.

— О нет! Не хотим мы оставаться! – Закричали опомнившиеся мальчишки,  но было поздно. 

Учитель схватил их обоих за шиворот и втолкнул обратно в класс, приговаривая:

— Любопытство очень хорошая привычка для продолжения занятий, да и Матвейке не скучно будет, а вам за то, что вы передумать захотели, я вдвойне наказания наложу.

Остальные ребята быстро удалялись от хедера. Ускорение им придавали доносившиеся крики мальчишек и противный свист плетки с последующим характерным звуком удара о тело.

Надо сказать, что мало чего достиг своими наказаниями учитель.  Нет, Матвейка по-прежнему был лучшим учеником в классе, но наказания получал, наравне с нерадивыми учениками, и все по одному и тому же поводу. Не мог. Ну, никак не мог, он отказать, когда его просили о помощи, не мог и все тут.