Хроники одной еврейской семьи( продолжение10)

                                                     Г Л А В А   12

Еврейские похороны в принципе  очень просты. Начинаются они с чтения Псалмов, после которых следует воспевать хвалы, затем произносят: “Эль мале рахамим” – поминальную молитву.  Похороны за исключительными случаями редко затягиваются больше чем на полчаса.  Гроб выставили на улице,  и  старший сын Дов  прочел  еще одну поминальную молитву – кадиш.  После погребения все пришедшие проходили мимо  и выражали соболезнования семье.

Вся семья была просто раздавлена случившейся трагедией  и ничего во время похорон  не могла сделать,  ну за исключением Дова. Он один как – то держался и принимал участие в организации похорон.  В основном, все взял на себя старый раввин, считавший Исаака своим учеником.  И место на кладбище, и отпевание, и даже поминальная трапеза, была организованна им. Ни жена Исаака, ни Гершон, такой до этого дня деловой,  ни его жена Нихама, ничего не могли приготовить.  

Но мир не без добрых людей. Все соседи очень любили Исаака и уважали всю их семью.  При жизни  ни один человек, приходящий к Исааку, не уходил без его моральной, а часто и даже материальной поддержки. Пришедших проститься с Исааком было много, и всю поминальную трапезу приготовили соседи – накрыли на стол, а после всего и убрали, и перемыли посуду.

Доба все это время находилась как бы  в забытьи и почти ни на что не реагировала. Даже когда дети подходили к ней и спрашивали о чем-нибудь, она только клала руку на голову ребенка  и гладила,  не отвечая. По ее лицу текли слезы,  и было непонятно, слышит ли она вообще. Только маленький Матвейка не отходил от мамы ни на шаг, и с испугом глядел на огромную толпу людей, проходившую мимо. 

Ему было уже 6 лет и он, конечно же, понимал, что происходит  нечто неординарное. Своего папу он очень сильно любил, да и тот при жизни в нем души не чаял.  Он смотрел на своего отца, лежащего в гробу,  и все ждал,  когда же он встанет.  Наверное,  он думал, что это все-таки какая-то болезнь,  пусть даже и  тяжелая,  но рано или поздно папа очнется, встанет, возьмет его на руки и расскажет какую-нибудь притчу из писании, которые так любил слушать Матвейка. Его еще детское сознание не принимало тот факт, что папы больше нет, и никогда не будет.  Он видел, как другие люди плачут и утешают маму,  и его братья и сестра тоже рыдают, и он тоже плакал, прижимаясь к маме, держа ее обеими руками.

Все когда-нибудь кончается. Закончились и эти похороны, о которых Матвейка запомнил только плачущую маму и большое количество людей, приходящих к ним. Он, по-прежнему ходил в хедер,  вот обратно приходилось идти одному, иногда, правда, брат приходил за ним и о чем – то тихо разговаривал с учителем.  Учился он по-прежнему отлично,  только успехами его теперь никто не интересовался. 

Дедушка Гершон после похорон так и не вставал с постели.  Мама старалась заменить на работе отца, и около нее постоянно крутился Меер. Бабушка готовила на всю семью, разрываясь между кухней и больным дедом. Дел у всех как-то прибавилось, а вот с финансами стало туговато.  Пустоту, образовавшуюся после смерти отца, Матвейка  заметил не сразу, но  постепенно, он начинал понимать, что ему не хватает отца, не хватает его сильных рук,  запаха,  коленей, на которых он любил сидеть, рассказывая папе про учебу.

 Он все еще ждал, что когда он закончит уроки, папа будет ждать его у дверей.  Что когда он выйдет из класса, то папа сразу подхватит его на руки, и торжественно понесет домой, а он будет все рассказывать и рассказывать. Но в очередной раз, выбегая после уроков на улицу, Матвейка не встречал там своего папу и, понурив голову, брел медленно домой.

А обстановка в доме тоже менялась.  Менялся и распорядок, заведенный дедом и казавшийся незыблемым. Он не выходил из своей комнаты и если возникали сложные вопросы, то все шли к нему, за советом. Гершон не вставал с кровати и постоянно о чем-то думал.  После похорон он заметно сдал. Всегда такой энергичный, деятельный, знающий все и вся,  теперь без участливо лежал, откинувшись на подушку,  и, казалось, потерял интерес ко всему  происходящему. Изменения, которые происходили в доме,  его тоже не волновали. Что-то оборвалось у деда, и командовать  производством  он уже не мог, да и не хотел.

Заменить деда попыталась мама Доба,  но у неё не было той закалки и воли, как у Гершона.  И вот в этот момент и активизировался Меер.  Он постоянно находился возле Добы, постоянно давал ей какие-то советы, вмешивался в сам процесс производства.  Через какое-то время Доба стала замечать, что уже не может принять никакого решения без участия Меера. Он ей стал просто незаменимым. Она уже не ходила к деду  за советами. Зачем, ведь Меер всегда был поблизости  и всегда был готов прийти на помощь.

Однажды Доба вдруг подумала, что не видела своего отца уже неделю.

— Господи! Что я за дура такая! – воскликнула она,  — совсем забегалась и про отца забыла.

Бросив все, она быстро пошла наверх и открыла дверь комнаты Гершона.

— Шалом, папа, – тихо произнесла она, вглядываясь в полумрак комнаты.

Отец лежал, безучастно глядя в потолок. Лицо у него осунулось, нос заострился  и на приветствие он даже не повернулся.  Казалось, он и не слышал, что кто-то его о чем-то спросил.

— Как ты себя чувствуешь?  Доба, подошла ближе к отцу. Она опустилась на колени возле него и взяла его руку.   

Гершон опять не отреагировал на вопрос дочери. Лежал себе тихо и будто не дышал.  Доба еще какое-то время посидела тихонько, больше ни о чем не спрашивая. А отец, тем временем закрыл глаза, и как будто уснул.  Только когда она уже уходила от него, у самой двери остановил ее тихий голос Гершона:

— Жалко мне тебя,  трудные времена наступают,  и помочь больше некому.

— Папа, – только и успела сказать Доба.

— Не перебивай, – не дал ей договорить Гершон, – знаю, что скорбишь ты и страдаешь без Исаака, и я его любил больше, чем сына, но одной тебе не справиться, хозяйство у нас большое.

— Про что  ты папа?

— А про то, что как не хотел я Меера близко подпускать,  ан видишь, как повернулось.

— Ну как же, папа, он мне так помогает, так ловко у него все  получается.

— То-то и дело, что ловко.  Сама не заметишь, какую змею приголубишь. -  Со вторым дном этот человек,  — проговорил Гершон, чуть слышно. — Запомни дочка,   немногих я допускал близко к себе, вот только жену мою, Нихаму, да мужа твоего, Исаака, остальных на дистанции держал,  даже тебя, дочь мою любимую, и то не во все посвящал,  а уж этого проходимца вообще ни до чего старался близко не подпускать. Но вижу, теперь моя жизнь кончена и сам я тоже почти что кончен, и ухожу с тяжелым сердцем, потому что всегда знал, как правильно и как надо действовать, а теперь вот не знаю.  Не знаю, что  тебе, дочь моя любимая, посоветовать. Вот лежу я и, не переставая, молитвы Всевышнему возношу.  Но молчит Господь, не дает ответа на мои мольбы, и досадно мне делается, что  так несведущ   я,  что столько книг  перечитал,  и не могу найти  толковый ответ для себя, за что меня так наказал Господь.

Последние слова, едва слышно,  проговорил Гершон, и посмотрел на дочь таким взглядом, что всю жизнь потом помнила Доба этот разговор.

— Ступай, – сказал он после долгой паузы. — За все я в ответе перед Господом, за все твои дальнейшие поступки. В конце концов, четверо детей, тоже не фунт изюма, – попытался в конце пошутить Гершон.  Позови ко мне Нихаму,  а то мне что-то нехорошо.

Подхватилась Доба, побежала на кухню, где во-всю орудовала нестареющая мама.

Г Л А В А   13