Хроники одной еврейский семьи ( продолжение11)

Г Л А В А   13

Прошло чуть больше месяца, и жизнь в доме Гершона стала понемногу входить в какой-то  ритм.   Нет, мастерская работала, и щетки делали почти как и прежде, а почти потому, что всем уже заправлял Меер.  Потихоньку он стал отдалять Добу от производства,  мотивируя тем, что ей надо заниматься детьми и домом, а тут-де, мол, он и так все знает.  А и то правда, знал он все, сверху  донизу, вот только к деньгам у него раньше доступа не было.

— Все! – мечтательно размышлял он, – кончилась их власть, теперь я тут командовать стану.  Больше мной  никто  помыкать не сможет.  Эх, скорей бы уже этот старик на тот свет отправился,  а то что-то зажился очень.

— И количество щеток тоже надо увеличивать, – продолжал размышлять Меер, – вот только не надо их делать такими долговечными, нет  и еще раз нет. Если щетки делать попроще и материал туда вставлять не такой качественный, вид щетки не проиграет,  только срок ей будет покороче, а значит, покупатель опять к нам придет за новой щеткой, вот и прибыль увеличится. А не так, как этот старый маразматик,  сделает одну щетку,  и носится с ней, как с писанной торбой:  долго, словно  египетская пирамида, будет хранится.

Сейчас время другое, и надо не плестись в конце паровоза, со своим качеством, а идти в ногу со временем и работать на обороте, – вот примерно как рассуждал Меер. Одно только его смущало — лак, лак и еще раз лак. А за его секретом надо было идти к Гершону. Но не хотелось Мееру почему-то с ним встречаться.  Ну не хотелось, и все тут. И тогда решил он действовать через дочь его, через Добу.

Не один день он потратил, крутясь возле нее, как уж на сковородке.  Что та ни попросит,  он тут же сделает, куда ни покажет — и опять он здесь, или совет какой умный даст. Доба на него не нарадуется. Всем в пример  ставит, смотрите, мол, какой незаменимый помощник, все-то он умеет, во всем-то он разбирается.  А он этак гоголем вокруг ходит, да все приговаривает:

— Ой, Дуся – так он ее называл – вы так много работаете, столько у вас забот и хлопот, что даже у меня, голова кругом идет, а про вас я вообще молчу,  все сама да сама, прямо не бережете вы себя.

— Что поделаешь Меер, Исаака теперь нет, дед с постели не встает, кому-то надо тянуть эту лямку. А знаешь, мне очень тяжело, и я благодарна тебе за то, что ты помогаешь.

— Ну что ты Дуся, какие разговоры, – скромно, опустив голову, отвечал Меер, — я тебя очень понимаю и всегда приду к тебе на помощь. Ты не волнуйся за производство. Вот только есть у нас одна проблема — запас лака на два дня работы, а как новый сварить, я не знаю.

— Ты не знаешь, как сварить лак?

— К моему сожалению, нет – ответил Меер и прикрыл глаза, чтобы Доба не заметила его заинтересованность.

— Хорошо я тогда спрошу у отца, – сказала ничего не подозревавшая Доба.

Опытный был человек Меер, хитрый, изворотливый, только Гершон и знал его вторую натуру и держал на коротком поводке, и уйти тот никуда не мог,  потому что знал про него что-то такое Гершон, и знание это при себе хранил.  Вот почему и не хотел Меер с ним лишний раз встречаться,  даже на глаза показываться не хотел.

Но не только с производством связывал Меер свои планы, а еще и дети, оставшиеся от Исаака, тоже ему мешали. А то, как же, — они  прямые наследники. И тут тоже надо было что-то решать. Особенно его Дов нервировал.  Он уже взрослый,  шутка сказать, 18 лет. Вырос парень  и нет-нет, да и скажет что-нибудь поперек.  И не поспоришь с ним, он-то в своем праве.  Единственное, что его успокаивало – это то, что не сильно интересовался Дов производством,  вообще ни во что не вникал.  Работал много, и помогал много, так отец его воспитал, но в финансы никогда не лез. И  для Меера было  спокойно.  Да и не только это.

                                                          ***

С самого детства Дов был мальчиком пытливым и наблюдательным, и когда он учился в хедере, кстати, тоже на отлично,  всегда ратовал за справедливость. Не боялся спорить с учителем, если, по своему разумению, видел несправедливость.  Много раз претерпевал наказания за свою несдержанность, но всегда упрямо стоял на своем. А вот когда он подрос, то уже к нему стали обращаться, и не только сверстники, но и ребята постарше, за разрешением того или иного вопроса. И сам, когда видел, что страдает  человек, никогда мимо не проходил.

С середины 20-х годов повзрослевший Дов стал посещать сионские  собрания и проникся идеями сионизма. И вообще, в это время в Латвии важнейшими еврейскими политическими партиями были сионисты. Интересно то, что Латвия стала первой страной, в которой в декабре 1923 г., после визита Жаботинского, была создана партия  Сионистов – ревизионистов.  Со времени создания Латвии  как независимого государства, сионисты имели своих представителей в Сейме. 

Еврейские партии были представлены  в Национальном совете, Учредительном собрании,  в четырех сеймах, действовавших в демократической Латвии в период 1922 -1933 г.г.  Несмотря на то, что число еврейских депутатов было очень мало,  они играли видную роль при составлении правительственных коалиций.

Вот на собрания одной из таких партий и стал приходить Дов.  Это была сионская  партия Мизрахи. Согласно идеологии Мизрахи, принципы торы должны быть в центре сионистского движения. Еврейский национализм является средством достижения религиозных целей. Девизом Мизрахи стал лозунг:  Земля Израиля — для народа Израиля, согласно Торе Израиля. Это была мощная организация. Ее отделения были и в России,  Румынии, Австрии, Венгрии, Германии, Англии и Швейцарии.

Активного, целеустремленного парня, не могли не заметить руководители этой организации.  Они стали привлекать его к партийной работе. Дов был  для своих лет достаточно образован, потому что много времени, как и его  отец, изучал Тору и заметно отличался от своих сверстников знанием многих постулатов Торы. Помимо этого, он читал труды многих последователей и толкователей этого святого писания. Однажды, придя на собрания своей партии, к нему подошел раввин и сказал:

— С тобой хочет поговорить один человек. Постарайся быть внимательным ко всему, что он будет тебе говорить.

— А кто это такой?

— Ты сам скоро поймешь, кто с тобой будет говорить, но скажу тебе, что это большой человек и он только что приехал к нам из Иерусалима.

— Как? Неужели прямо оттуда?

— Не задавай ненужных вопросов и помни, от этого разговора зависит твоя дальнейшая судьба.

Дова подвели к одной из комнат и подтолкнули к двери.

— Иди, – сказал раввин на прощанье, – и ничего не бойся.
Дов зашел в полутемную комнату и увидел пожилого человека, одетого в классической манере раввинов того времени.  На нем был черный плащ, застегнутый на все пуговицы. На голове большая черная шапка из меха. Рядом стоял посох с какой-то замысловатой надписью и набалдашником. Густая, черная, с чуть блестевшей сединой борода обрамляла его лицо.  Он сидел боком к двери и, раскачиваясь, читал нараспев Тору. Когда Дов вошел, человек бережно положил книгу на столик и повернулся к вошедшему.  Перед Довом сидел человек с благообразным лицом. Внимательные глаза пристально смотрели на Дова из под круглых  очков с толстыми стеклами. Какое-то удивительное величие исходило от этого человека.

— Шалом! –  Дов вежливо поздоровался первым со старшим, как того требовали традиции и воспитание.

— Шалом! – ответил на приветствие после небольшой паузы человек – Как тебя зовут?

— Дов.

Он отчего-то смущался под добродушным взглядом внимательных глаз.

— А меня зовут рав Кук, – тихо произнес человек.

После этих слов будто небо обрушилось на Дова. Непроизвольная дрожь в коленях, заставила его прислонится к стене. Этот человек, как знал его Дов, был на тот момент непререкаемый авторитет в иудаизме.  Он был крупнейший раввин, каббалист и еврейский общественный деятель 20 века. Рав Кук создал философскую  концепцию   религиозного сионизма, согласно которой создание государства Израиль являлось началом мессианского избавления. Это был человек огромного ума и невероятной эрудиции.  Конечно, заочно Дов знал рава Кука и читал некоторые его труды. Для него Кук был почти божеством. И вот теперь он стоит перед ним и не верит своим глазам.

— По глазам вижу, что узнал ты меня.

— Прости меня, Великий учитель, – смущаясь и заикаясь от волнения, ответил ему Дов  — Прости, что не сразу узнал Вас, да и не ожидал увидеть здесь.

— О том, что я здесь нахожусь, знают очень немногие. Я прибыл сюда ненадолго,  с тайной миссией, и, надеюсь, что и ты не станешь кому попало рассказывать о нашей встрече.

От волнения у Дова будто сковало горло, и он только и смог прижать к груди обе руки.

— Я вижу, что ты все правильно понял.  Ну, вот и хорошо.  Теперь расскажи немного о себе, чем занимаешься,  что читаешь?

Дов немного замялся, не зная с чего начать, от смущения и от неожиданной встречи он совсем растерялся, и продолжал молчать.

— Ну, ну не робей,  — спокойно произнес Кук — мне говорили, что ты достаточно смелый молодой человек.

— Я просто не знаю с чего начать, ребе.

— Ничто не дается без молитвы. Мы должны  заимствовать у наших предков их умение взывать к богу. Этот призыв и плач всегда спасал евреев от всех бед. Без молитвы нас давно уже не было бы на свете. Вот поэтому, чтобы облегчить свой рассказ, начни с восхваления к Богу.

И тут же  после этих простых слов, сказанных раввином, Дов  успокоился и спокойно начал нараспев:

— Благословен ты, Господь Бог наш, — он, постепенно увлекаясь, как бы сегодня сказали, медитировал.

Когда Дов закончил, раввин  одобрительно кивнул головой, и дальше Дов уже без стеснения стал рассказывать о своей семье, о братьях, о родителях, о том, что именно он читает и как изучает тору. А после раввин спросил его мнения по одному из отрывков из торы, но попросил объяснить не книжным языком, а так, будто бы он объяснял самому неграмотному крестьянину. Странными казались вопросы, которые задавал ему раввин.

Как, например, он относится к людям, которые не разделяют их веры? Его отношения к людям, совершившим злодейские поступки? Можно ли их прощать или нельзя? Можно ли их исправить и направить на путь праведный?  И уж совсем оказался сложным вопрос о том, где есть разница между терпимостью истинной и терпимостью искусственной.

Как мог старательно и вдумчиво отвечал на все вопросы Дов, и обязательно вставлял цитаты из Торы, и свое мнение высказывал. Особенно разволновался он на последнем вопросе о терпимости.  Хоть и был Дов человеком решительным,  но всегда отличало его от других то,  что никогда он не принимал скоропалительных решений и осуждать, даже явно провинившихся, не спешил.

— Как не бывает двух тождественных лиц так и не бывает и двух тождественных мнений, – сказал в конце беседы раввин.  — Истинная терпимость в том, чтобы разногласия не воевали друг с другом, а чтобы создавали единую общую картину. Однако, не дай Бог, чтобы терпимость стала причиной душевной лености. – Нужно уметь отделять добро от зла — это знание пролегает  через надлежащее изучения Торы и углубление основы человеческого поведения.

Дов слушал раввина, затаив дыхание. Еще никогда в своей жизни ему не приходилось слушать так много мудрого и значимого для него.

— Скажи мне, – попросил его раввин, – что ты знаешь о ситуации, которая сложилась на земле предков наших, в Израиле?

— Откуда мне знать об этом  в нашей–то глуши,  так, одни слухи. Одно знаю точно, очень неспокойно сейчас там.

— Правильно говоришь – неспокойно.  Но это положение мы должны общими усилиями изменить, и очень скоро. По сути, там идет скрытая война. И англичане, и особенно арабы не дают поднять головы.  Да и людей не хватает.  Вот таких, как ты – молодых, верных, целеустремленных.

— Как ты посмотришь на то, чтобы уехать со мной, в землю нашу обетованную, Израиль и продолжить борьбу за создание государства нашего, – очень торжественно произнес раввин,  — наш народ очень нуждается, как никогда сейчас, в таких как ты, не побоюсь этого слова, бойцах.  Нет на сегодня более важной задачи, чем возрождение государства нашего. 

— Да я… да мне… от сильного волнения всегда такой рассудительный Дов не мог связанно сказать ни одного слова.

— Ты не спеши с ответом, подумай, все тщательно взвесь, – сказал раввин, видя, в каком состоянии находится молодой человек.

— О ребе! – Вскричал взволнованный Дов.  — Мне не требуется время, я только с матерью попрощаюсь, и все.

— Ты подумал, что мы  сегодня уезжаем?

— А что, разве нет?

— Если ты согласен,  то и в этом случае не сегодня. У меня есть еще дела здесь,  да и тебе надо подготовиться, все дела, которые у тебя остаются, необходимо завершить. С домашними попрощаться, на все про все у нас две недели остается, и, если за это время не передумаешь, только тогда и тронемся.

— А сейчас иди, готовься, и молиться не забывай вовремя.  Рад я, что не ошиблись мы в тебе. А когда срок настанет, тебе сообщат, что делать. Шалом!

— Шалом!  Уважаемый ребе! — Воскликнул Дов и вышел  из комнаты.

— Как прошла встреча? – Спросил Дова раввин, ждавший его у двери, с другой стороны.

— Ничего не могу сейчас сказать толком, уважаемый раввин. Одно только скажу вам – я никогда не забуду, что вы сделали для меня, и до конца своей жизни буду молиться за вас. — Сказал это и пошел к дому, понемногу  успокаиваясь, и размышляя, как будет все рассказывать матери.

Дома все было по-прежнему. Кто-то строгал, кто-то чистил, мыл – работа кипела и Дов, внезапно, со страхом, почувствовал себя здесь чужим.  Все знакомое здесь с детства, все, что его тут окружало, стало каким-то далеким, совсем не близким. Это было сродни наваждению. Еще утром, когда он уходил отсюда,  все было прежним, но сейчас  Дов смотрел на свое хозяйство и не понимал этих новых ощущений. Как будто все это было очень давно. Ошеломленный этой мыслью, он пошел не к матери, а к деду.