Хроники одной еврейский семьи ( продолжение 13)

Матвей прибежал на кухню весь в слезах. Бабушка, как обычно, стояла у плиты и, услышав шум, обернулась и увидела всклокоченного Матвея. Одно ухо у него было сине-черного цвета. Его трясло, глаза у него были заплаканные.

— Азохен вей! Мотл! Что случилось, – всполошилась сразу бабушка.

— Спрячь меня скорей, бабуля, – взмолился Матвей, – я откусил Мееру руку и теперь он гонится за мной, чтобы убить меня.

— Не бойся мой мальчик, здесь он тебя не найдет, – успокоила его бабушка, – полезай сюда быстрей.

Она  приподняла крышку большой кастрюли. Только  за Матвейкой бабушка закрыла крышку, как на кухню ворвался разъяренный Меер.

— Где!? Где эта маленькая тварь? Куда ты его спрятала? Отвечай немедленно, когда я тебя спрашиваю.

— Больно уж ты смел, стал, как я погляжу, — Нихама с достоинством стояла, скрестив руки.  — Еще совсем недавно, как я помню, замурзанный, ты вообще голос не повышал, только просил что-то жалобно, у Гершона.

— Заткнись немедленно, старая карга, – заорал на нее взбешенный Меер. – Где? Где я спрашиваю твой Гершон?

И,  не дожидаясь ответа, продолжил: 

— Все! Кончилось ваше время, мироеды проклятые. Попили вы мне кровушку, поизмывались вдоволь.  Ноги твой Гершон об меня вытирал,  унижал постоянно.  Но, теперь я тут хозяином стану.

— Как это возможно? – с возмущением спросила бабушка.

— Я женюсь на Добе, так уж и быть, а после все в свои руки возьму. Вот тогда вы у меня все попляшите.

— Но это не возможно –  у нее сейчас траур.

— Ой! – издеваясь, произнес Меер, – как это я забыл у тебя спросить.

— А как же без благословения-то?

— Я и говорю тебе, что ты старая карга, и время сейчас другое, и благословение мне твое не надо.

— Побойся Бога Меер. По закону жили наши предки,  дарованному нам Господом нашим,  и мы с Гершоном тоже по закону жили,  а ты что же,  наплевать решил на все?

— Оставь, глупая, свои талмудические проповеди, я не желаю больше слушать твои бредни, – опять закричал Меер. – Отвечай, немедленно, куда ты спрятала этого маленького выродка?

— Не смей в моем доме орать на моих детей, – уже не сдерживаясь, тоже закричала бабушка, -  а уж тем более бить и наказывать их,  и вообще убирайся отсюда вон.

— Ах, так! Ну, погоди же старая ведьма. Настанет время, я все тебе припомню, – проорал Меер в ответ и выбежал из кухни.

-  Боже мой! Боже мой, Господи, Владыко небесный, за что ты так наказываешь меня, – запричитала Нихама.

— Бедные, несчастные дети, им-то за что такое? Ну да ладно, велик наш Бог и весь мир его волей управляется, – вспомнилась ей эта присказка, которую Гершон любил говорить.

— Вылезай Мотл! Вылезай,  мой мальчик. Опасность миновала, ушел этот нелюдь.  К Добе побежал, настраивать против меня.

Вылез Матвейка из своего убежища. Дрожит от страха, к бабушке прижимается.

— Что же дальше-то будет, бабушка?

— Ты главное не бойся, больше я не позволю ему тебя бить, успокойся, малыш.   А кстати, ты почему не в хедере?

— Так Меер мне столько заданий надавал, что мне и спать-то некогда.

— Вот значит, как. И впрямь видно Господь разум твоей матери замутил. Ну  да ладно, чему быть того не миновать.  Уедем мы с тобой отсюда. Далеко уедем.

— Куда, бабушка?

— В Москву поедем. Там наши родственники проживают. Вот письмо получила от них.  Сестра моя двоюродная написала мне.

— А как же мы уедем? А как мама?

— Маленький ты, еще глупый, ну а мама твоя… — она не договорила, слезы подступили к ее глазам.

Еще совсем недавно у нее был муж,  была семья, большое хозяйство. Все казалось таким стабильным и незыблемым,  и вот, надо же такому случиться, в миг все разрушилось, распалось, будто и не было ничего.

— Да! – думала Нихама, – Вот так Господь наш всемогущий и управляет всем. Видно, так и уготовано все было заранее, и ничего тут не попишешь.

А тем временем  Меер, как и сказала бабушка, устраивал свой еврейский гешефт  в комнате у Добы.

— Все! Конец всему! – орал он на испуганную Добу. – Я немедленно уезжаю! Быстро собираю все вещи, и только меня и видели. У меня столько приглашений на работу, прямо голова кругом, не знаю, что и выбрать. -  А ты, — обратился Меер к Добе, -  будь любезна пройти на склад и принять у меня все по описи.

Доба со страхом смотрела на разбушевавшегося Меера, и не знала, как его успокоить. Вроде бы, как она думала, только-только все стало налаживаться и худо-бедно заработало, и тут  как гром среди ясного неба прибежал Меер с окровавленной рукой  и орет, на нее, не переставая. А она как представила себе, что будет, если тот уедет,  так у нее от расстройства прямо ноги отниматься стали. Любила она его очень сильно, и  жить без него не могла.

— Любимый мой! Ну, успокойся! Объясни толком что случилось!

— Случилось? Ты еще спрашиваешь, что случилось? Как будто ты не знаешь, – вскричал Меер и картинно  заломил руки, специально показывая перебинтованную.

— Боже мой! Что у тебя с рукой?

— Заметила, наконец, – как капризный ребенок сказал Меер.

— Господи! Да расскажи, что случилось?

— Так. Ничего особенного, просто твой гаденыш прокусил мне руку, и я чуть кровью не изошел, и это в благодарность за все, что я для него делаю. По простоте своей, протянул ему конфету, порадовать хотел малыша,   а он — хвать меня зубами, прямо волчонок какой.

— Что же?  Боже мой, что же это?  Может он не понял чего?

— Это ты ничего не понимаешь и не видишь вокруг тоже. А против меня тут заговор. Никто не то, что не ценит меня, так и вообще, просто как собаку гонят.  Ну что ж,  раз так, насильно мил  не будешь. Все, уезжаю я отсюда немедленно.

— Да кто же тебя гонит?

— Я и говорю тебе, что ты ничего не знаешь. А гонит меня, мол, пшел вон отсюда пес, мама твоя ненаглядная,  и это за все хорошее.  Нет! Хватит! Кончилось мое терпение.

— Нет! Ты не можешь бросить меня, – с мольбой закричала Доба и встала у двери, загораживая проход Мееру. – Я не пущу тебя. Ну, скажи, что я должна сделать? 

— Что ты должна сделать? – повторил за ней Меер.

Он давно уже ломал эту комедию и разыгрывал эту пьесу как  по нотам. Доба серьезно попала под его влияние, и он манипулировал ей, как хотел. И вот настал черед последнего завершающего аккорда.

— Так вот! Мое последнее слово! – торжественно произнес он, встав в позу, и скрестив на груди руки. – Если ты, хочешь, чтобы мы были вместе,  то тебе придется сделать выбор  — или я, или твой ублюдок.

Последнее слово он прямо выкрикнул ей в лицо так громко, что Доба невольно отшатнулась и закрыла вырывающийся изо рта крик сжатым кулаком. Наступила тишина. Меер ждал, со страхом внутри, вдруг она откажется выбирать между ним и сыном.

— Вот и все, – с дрожью в голосе произнес он, дожимая Добу, – я так и знал.

— Хорошо, — еле слышно произнесла она, – я поговорю с ним и… Дай мне хотя бы один день.

— Только до завтрашнего   утра я смогу вытерпеть, но больше не проси, – ответил Меер и, отодвинув упирающуюся Добу, вышел из комнаты.

А она в бессилии рухнула на пол и разрыдалась.  Много, много потрясений выпало на нее в недавнее время. И смерть мужа, и смерть отца, и отъезд Дова, так много помогавшего ей после смерти мужа.  И вот — эта новая любовь, страсть к Мееру. Он был отдушиной и, как она думала, спасением в ее судьбе. Выбор, который ей предстояло сделать, просто раздавил ее. Конечно, она любила своего сына и не представляла, как ей поступить.

— Надо к матери идти – подумала Доба -  Может, что и решиться.

Едва Доба переступила порог кухни, как услышала:

— Заходи, заходи смелей, дочка, мы давно тебя ждем.

Заплаканная Доба  увидела Нихаму и Матвейку. Они что-то складывали в коробку, споря и перекладывая вещи.

— Мама, – собравшись, произнесла Доба – мама я…

— А мы уезжаем,  — не дав ей договорить, сказала Нихама  довольно бодрым голосом.

— Как уезжаем? Куда уезжаем? Кто это мы?

— Я и Матвейка. Нас сестра моя в гости зовет, – тетка твоя, Бася.

— Она в Москве живет, – счастливым голосом сказал Матвейка.

Тут только Доба заметила, что одно ухо у него оттопырено, и вообще сине-черного цвета.

— Не спрашивай у него ничего, – сказала Нихама, видя готовый сорваться вопрос у Добы,  — я потом тебе все объясню, а у Матвейки ничего не спрашивай, – повторила бабушка.

— Как же вы поедете?

— Очень просто. Доедем до Даугавпилса,  а там  на поезд сядем,  вот и все. Слава Богу, на билет у нас деньги есть.

— Матвейка, и ты уезжаешь? – со слезами в голосе  спросила Доба.

До этого момента она не представляла, как будет жить без него, а тут на тебе, все само собой и решилось.

-  Ну как же? – Все еще не осознавая, спросила Доба .

— Так всем нам будет лучше. Тебе свою жизнь надо налаживать,  Матвейке учиться надо, да и я еще не старая карга, как меня тут некоторые называют.

— А ты не стой столбом, иди, собирай Матвейку. Мы завтра с утра и поедем.  Мендель нас до станции довезет.

Повернулась Доба и, молча, вышла из кухни. Идет, а слезы ручьем текут. С одной стороны хорошо, что не она выбор сделала, а с другой, она вдруг отчетливо поняла, что ей придется завтра распрощаться с мамой и сыном. Сердце у Добы готово было разорваться от этих переживаний. Она смутно помнила, как достала чемодан, и что туда складывала, все было как в тумане. Внезапно, обернувшись, она увидела Меера.

— Они завтра уезжают, – еле слышно, сквозь слезы, проговорила Доба.

— Отлично, какая ты у меня молодец, – нарочито бодро сказал Меер. Он видел, как мучительно дается Добе это решение, и решил больше не давить на нее.

— Я наверно умру от горя. Не представляла себе, как это будет тяжело.

— Послушай Доба, – Меер обнял ее, – нет никакого горя, ну уезжают они, так не на луну же. И потом, ты не одна, если ты еще помнишь, я с тобой, я так тебя люблю.

Меер стал целовать Добу в заплаканное лицо, и гладить ее по волосам, зная, что это ей всегда нравилось. Он как мог, успокаивал ее, говоря ей ласковые слова.  А говорить Меер умел.  Очень хорошо умел он говорить и уговаривать.

Утром, на следующий день, наскоро позавтракав,  Мендель – один из работников – погрузил нехитрый скарб на подводу, терпеливо ждал, пока Доба прощалась с родными. Наконец,  Матвейка, еще раз поцеловав мать на прощание и пообещав писать ей письма, взобрался на подводу, предвкушая необыкновенное путешествие, нетерпеливо глядел на бабушку, которая все еще стояла с мамой и о чем-то разговаривала.

— Прости меня мама, – тихо произнесла Доба,  — умоляю тебя, прости.

— Бог простит.

— Ну, пожалуйста, мама.

— Что мама? Не терзай мне душу. Ухаживай за могилой отца. Не забывай. Все. Дай Бог тебе счастья. Прощай.

Сказала так Нихама своей дочери, повернулась и, сев на подводу, тронула за плечо зазевавшегося Менделя. Подвода тронулась, и покатила прочь от дома.