Великолепный Гоша.

Великолепный Гоша.

Нина Волкова-Коваленко

   Планёрка закончилась в полночь, когда младшие отряды в шестом корпусе уже давным-давно спали. Некоторое время спустя в слабо освещённом коридоре этого корпуса можно было наблюдать фантастический танец теней, тянущихся от входной двери до самого дальнего угла: поднятая рука или нога внезапно останавливалась в движении, а излом стены и потолка вытягивал подбородок тени до конца коридора — и это чудовище качалось вперёд-назад, удерживая спрутовскими тенепальцами гармошечные пакеты в руках, из которых вдруг радостно вступали в ритм этого танца весёлые стеклянные звоны. Великаны под яркой лампой на входе, тени, удаляясь в глубь тёмного коридора, превращались в карликов.
   В тесноте самой дальней по коридору угловой комнаты, «вожатской» — на «местном» языке,  на заправленных по-чёрному (накрытых одеялом) кроватях сидят ночные гости, то и дело вскакивая, плотнее закрывая шторы на окнах, доставая из бездонных выдвижных ящиков стола ложки, ножи, хлеб, печенье, коробку с сахаром, извлекая из своих пакетов принесённые гранёные стаканы, конфеты, апельсины, — всё, что оставлено от своего полдника. Вот уже выбурливается  кипяток из простой двухлитровой банки с воткнутым в неё гигантским кипятильником. Все бросают в свои стаканы горсть чая и заваривают кипятком — чай «по-полевому». Полная искромётного юмора и весёлых воспоминаний дня вожатская беседа за горячим чаем длится долго… 
   Но вот скрипнула дверь одной из детских палат — и все замерли: физрук, радист, врач, старшая вожатая, другие вожатые… Вожатая Света шёпотом незлобно прошипела:
— Не спят, падлы!
Последнее слово она произнесла с тёплой нежностью, отчего все неудержимо улыбнулись…
Вожатый Игорь высунул голову в коридор, негромко и ласково произнёс:
«Ну кто там у нас ещё не спит, кто мучается?».
Детские ножки протопали меленько до туалета в другом конце коридора, потом обратно. Вновь всё стихло — и возобновился чайный шумок и вожатские байки.


                                             *********************


   «Старички» — вожатые, из года в год работающие в «Осинке», вспоминали… Когда-то в дальнем, заросшем густым кустарником углу лагерной территории стоял длинный деревянный  барак с двумя трёхступенчатыми деревянными крылечками по левому и правому крылу. Здесь, в маленьких комнатках, оклеенных симпатичными обоями в цветочек, жил весь «обслуживающий» персонал лагеря: библиотекарь, физрук, плаврук, кружководы, художник, снабженец. Домику было очень много лет, но, насквозь прогнивший, он ещё держался. Под полом чувствовалась громадная коммуникация, отлаженная за долгие годы мелкими грызунами и животными, из разных мест постоянно выскакивали кошки, ночью заходили пошуршать бумагами под столом и под кроватью дружелюбные ёжики. А уж мышки… Деловитые мышки были близкими и любимыми соседями. Часто им что-нибудь перепадало в наших тумбочках, а иногда полночи какая-нибудь разборчивая мышиная особа перебирала обёртки от печений в ящиках стола и мешала заснуть.
   В нашем крыле жила Пунктуальная Мышка: она делала ночной обход наших комнаток по очереди. Вечером стучишь кулаком в стену к физруку:
— Мишка, у тебя вчера мышка была?
— Была!
— Ну, значит, сегодня ко мне заявится… Вот чёрт, спать не даёт! Я ей сегодня устрою торжественный приём!..
На стул около стола ставилось ведро с водой, на его край и на край стола клалась широкая палочка-мостик, на ведренном конце мостика, нависавшем над водой,  белел аппетитный кусочек сыра… На рассвете лакомого кусочка уже не было, и мостик казался всё таким же девственным, а Пунктуальная Мышка так и не попала в «капкан» и получила ещё одно звание — Ловкая.

     Утром приходилось напряжённо посматривать в окошечко, натягивая на себя одежду: свободна ли «народная тропа» в двухместный деревянный уличный «кабинет».  Кажется, двери в коридоре не скрипят, половицы не стонут — и тропа свободна. Тогда пулей вылетаешь с крылечка за угол — и вот ты уже на тропе, пусть теперь другие вглядываются в стекло: когда же ты пойдёшь обратно… Среди высокой зелёной травы, словно расчёсанной гребнем и свисающей прядями напра-налево под тяжестью своей высоты, под светлыми стволами деревьев обязательно порадует встречей свежий, только выскочивший этой ночью из лона матушки-земли красавец-подберёзовик. Срываешь сразу — твоя добыча, тебе — заслуженная утренняя улыбка Природы: ты раньше всех сегодня на тропе. В деревянной кабине кладёшь грибок на полочку, одной рукой придерживаешь дверь, от которой кто-то снова оторвал щеколду, другой рукой изобретательно снимаешь и снова одеваешь всё, что приходится снимать и одевать в таком заведении…

     Поздними вечерами ходили в большой лагерный душ, где щедро из пяти воронок меж бетонными перегородками лилась горячая вода и, пенная, исчезала под решётками в полу. Две одинаковых синих (цвет всех лагерных подсобных помещений) двери на одном крыльце вели в женский и мужской душ. Сначала указующие таблички над дверьми были, но потом, так же, как и щеколда в уличном туалете, периодически стали исчезать. И случился конфуз с новичком кружководом. Каратист Саша Прагин вежливенько спросил вечером у соседки по комнате:
— А где здесь душ?
Ему объяснили, как пройти. Саша нашёл что искал. Но синих дверей было две — рядом. Он постучал и заглянул в одну, постучал и заглянул в другую — в предбанниках никого не было. Вошёл наугад. Как приятно под потоком горячей воды! Намыленный Саша с наслаждением подставил тело хлещущему теплу — как вдруг в душ из предбанника заглянула кудлатая голова, за ней — плечи, оформленные белыми бретельками — и голова спросила: «Как водичка?», а потом вдруг завизжала — и исчезла. И тут понял Саша, что моется он всё-таки в женском душе… Но всё обошлось благополучно, никто не пострадал, ибо и женщина оказалась слишком стыдливой, и мужчина — слишком интеллигентным…

— И ещё случАй был, слушайте… Стоял дождливейший июнь. Деревянные помещения лагеря сырели и гнили на глазах. Линолеум на полу одноэтажных домиков явно волновался под ногами. И в такую-то погоду в лагере состоялась заказанная заранее встреча с гостем — к его чести, всё-таки состоявшаяся, ибо кто же в такую дрянную погоду поедет из тёплой Москвы в сырые леса? Разве что очень обязательный человек. В маленький читальный зал лагерной библиотеки набились два старших отряда, понанесли стульев, кресел. Рассказ писателя Виктора Цессарского был очень интересен, к тому же личность известная: он был врачом в легендарном партизанском отряде, о котором мы знали из документально-художественной книги Медведева «Сильные духом» и одноимённого фильма. Ребята внимательно слушали гостя. По его рассказу в штаб гитлеровцев в оккупированной русской деревне партизаны подложили мину. «И вот уже осталось десять, пять секунд до...», — слышим мы голос рассказчика. И вдруг что-то происходит — не там, в воображаемой картине, а здесь, наяву, со всеми нами. Всё куда-то летит, мы теряем опору под собой… Оказалось, что именно в пиковый момент рассказа Цессарского о взрыве в гитлеровском штабе в нашем читальном зальчике под тяжестью тесно сидящих слушателей рухнул на метр вниз — до самой сырой земли — линолеум пола, он провис между деревянными опорами. Сам писатель схватился руками за ближайшую стену и удивлённо воскликнул: « Что это?!»… Интересно, запомнил ли он эту встречу со «взорвавшимся» линолеумом в пионерском лагере в один из самых дождливейших июней?..

— Ладно, ладно, хватит вспоминать былое — вон уже два новых каменных корпуса со всеми удобствами выстроили, а мы всё скучаем по тем «деревянным» временам, — наверное, трудности больше сближают, — говорит СтаршАя, — Давайте о настоящем. Скоро Концерт Вожатых, вы хохмочки припасли?
В лагере принято старшую вожатую называть СтаршАя — с ударением на вторую А.
— Не боись! — отвечает Света. — Я частушки сочинила уже давно, одну могу спеть, — и, хитро поглядывая на физрука, тихонько и тонко спела:
 
Десять лет назад видели Борю
На Осинкинском нашем подворье, 
Через десять лет снова зайдёшь:
Борька здесь, ядрёна вошь!

— Га-га-га-га! — загрохотала крепкотелая Лидочка-врач.
— Да тихо вы! — вскинулась СтаршАя… — ЗдОрово! — одобрила она Светину частушку — и поднялась:
— Ладно, ребята, мне пора…
— И я с тобой, — поднялась и доктор Лида, — зайду в 3-ий, там Надежда сегодня чем-то отравилась из своих припасов городских, лежит весь вечер, надо её проведать…
— Да?! — восклицают все. Игорь и Света тоже собираются.
— Скажи Людке, чтоб и наших здесь присмотрела — и захвати энзэшное
сухое, — Игорь даёт команду Светлане, — Пойдём Надежду лечить!
«На корпусе» со спящими детьми оставили Люду. Танец теней в коридоре повторяется в обратном направлении. Игорь закрывает дверь корпуса на ключ. Гурьба, стараясь не шуметь, идёт узкими, выложенными в траве белым камнем, тропками к 3-ему корпусу. На втором этаже в девичьей вожатской горит свет. Игорь успевает шепнуть старшей вожатой: — У меня завтра выходной, могу еще чайку у тебя попить…
Она кивает…
   На втором этаже на двери вожатской — маленький плакатик с заплывшей в улыбке японской мордочкой: «Наша радость от вашего посещения не знает границ!» Это вожатские «штучки». 
— О! — восклицают хозяева. Чернокудрая «цыганка» Надежда, блестя огромными, такими же чёрными, как волосы, глазами, возлежит своим роскошным телом под покрывалом. Немолодая кружковод Ирина — «Мягкая игрушка» хлопочет у стола. Все участливо рассаживаются вокруг больной. Игорь решительно ставит «сухое» на стол.
— Что, в самом деле так плохо?
— Да так, сьела чего-то…
— У меня в память о язве есть кое-что: гастрофам, фестал, вентер — что будешь?
— Ну, полегче что-нибудь.
— Тогда гастрофам — трава спрессованная, от дискомфорта в желудке.
— Ой, Дин, неси…
СтаршАя ушла за таблетками. Принесла, подала Надежде.
— Я бы на твоём месте поостереглась, — конечно же в шутку произнесла Ирина, обращаясь к лежачей больной. Доктор захихикала. Какая-то негласная застарелая «войнушка» между 3-им и 6-ым корпусом, несмотря на всю дружественность этого визита, всё же всплёскивала в разговоре. И невольное «яблочко раздора» — неженатый Игорь — каталось тут же, своим присутствием добавляя тайной язвительности в ласковых обращениях друг к другу потенциальных соперниц. В этой вожатской беседа пошла иная, чем в 6-ом корпусе, — здесь в каждой шутке был спрятан крокодильчик с острыми зубами. Этот крокодильчик кусался безжалостно и от его укусов одни начинали беспокойно ёрзать «нижними полушариями мозга», а другие, наоборот, постепенно входили в раж. Особенно «ражистой» оказалась больная. Справленные ехидцей острые вопросы летели стрелами от кровати Лежачей в бесстрастное лицо (у, какая!) старшей вожатой, в виноватое лицо Игоря…
   Дине скоро стало скучно, она с зевком подумала: «А, начался кусь-кусь...» и еще немного похлопав на всех ресницами, объявила:
— Ухожу спать. Устала, как Бобик… Не провожай! — остановила она привставшего было Игоря. Доктор со значением переглянулась с Надеждой и Ириной и проговорила с «подначкой»:
— Значит, Игорь МЕНЯ сегодня провожает… Ой, боюсь чтой-то, то ли темноты, то ли провожатого…
«Вот те раз — не провожай!» — обиделись Гошины глаза, выстрелив в Дину.
«Вот те два!» — жёстко ответили глаза Дины, — Соображай!



                 ****************************************

     Она была уверена, что он не дурак и, поняв её конспиративный манёвр, через полчасика простится с неудобной компанией  и прибежит к ней… Поэтому слегка прибралась в комнате, «прошлась» по себе водой, мылом и дезодорантом, поставила воду на кофе — и села в мягкое кресло, отвернувшись от стола со стопками бумаг, папок и книг… На хозтумбочке, покрытой связанной крючком ажурной оранжевой салфеткой, стоял в боевой готовности маленький расписной подносик и две миниатюрные фарфоровые чашечки. Это были её любимые чашки, она всегда брала их в лагерь. Стенки их были так тонки, что просвечивал изнутри внешний узор, куплены они были давно, ещё в «брежневские» времена, когда многие знаменитые производства ещё работали в полную силу, и качество было отменное. Пришлось налить кофе только в одну чашку. Не идёт, недотёпа! Неужели не понял? Ох уж этот Гоша…

               Она звала его Игорёшей, Гошей звали его друзья-мужчины. И действительно, Игорь был очень похож на Великолепного Гошу из популярного мультсериала: короткий, в меру упитанный, на коротких же крепких ножках, круглолицый, блестящий стёклами очков, очень корректный и интеллигентный, — настолько, что когда он уже «в последних сердцах» говорил одному из обожающих его десятилетних сорванцов своего отряда: «Да иди ты в жопу!» — это звучало так мягко и беззлобно, что юный хулиган только улыбался, а то и отвечал: «Сам туда иди!»


                  ************************************************

   Гоша начал ездить в этот лагерь десять лет назад, 20-летним. И с тех пор, работая на совершенно другом предприятии, каждый год он приезжает сюда работать в свой летний отпуск. Он — один из тех, кто умеет «прикипать» сердцем, его «припаивает»  к этому месту «канифоль» нежности, доброты, глубокой дружественности и привязанности к людям, с которыми он тесно общался в этих особых условиях — будь то ребёнок, или взрослый. А уж его любовь к детям так органична, что её никто и не думает рассматривать под лупой, — настолько она факт сама по себе.

     На планёрках десятилетней давности он сразу всех обаял, когда, поселённый в самый неудобный корпус номер пять, имея в нём всего лишь койко-место в детской палате, он всегда деловито выступал на планёрках, сначала интеллигентно, но твёрдо требуя для своих ребят закрытой игровой площадки на случай дождя, а под конец выступления неизменно мягко и скромно добавлял: «И неплохо бы и мне иметь собственную вожатскую...», что каждый раз вызывало взрыв смеха. 
        
     В этом корпусе он промучился три лета подряд: как самого терпеливого, его всё время туда запихивали. Наконец, это благородный и безупречный Рыцарь, уже ставший любимцем и детворы, и коллег, и родителей, наперебой просивших его взять их мальчика или девочку в свой отряд, перешёл в лучший корпус с отдельной уютной «вожатской» — лишь потому, что старый неудобный корпус наконец-то сломали…

     Гоша сам был большой ребёнок, для него по-прежнему всё вокруг было ярко, красочно и удивительно, он прекрасно понимал игры и шалости своих подопечных, он мог повести их на интересную рыбалку,  а мог целый день сидеть на лавочке возле корпуса — и мальчишкам-девчонкам всё равно было с ним не скучно. Игорь рассказывал им, как в войну он храбро ходил в разведку — и они верили! На палатах его отряда висели вымпелы не за «активное участие в ...», а «За первое место по Тихому Часу» — именно поэтому он был единственным вожатым, который спокойно спал во время «тихого часа» при полной тишине в корпусе, и его «шпроты» (так он и дети назвали свой отряд – «Шпроты») мирно лежали по кроватям и ещё одёргивали друг друга: «Тссс, Игорь спит!». Во время ЗПД — была такая старая форма работы в лагере, «Зона Пионерского Действия», попросту уборка территории вокруг своего жилого корпуса — Игорь, мерно ходя взад-вперёд перед корпусом, речитативил:
— Кто найдёт один фантик — молодец!..
-  Кто найдёт два фантика — тому я отдам свой полдник!..
-  Кто найдёт три фантика — тому на голодную ночь я выдам три больших сухаря!..
И его ребята весело и наперебой несли ему «на подсчёт» фантики, выпихивая их из оттопыренных карманов. 

     Если случался общелагерный субботник, 3-ий отряд обязательно отличался: деловито, с энтузиазмом они выкладывали огромный «муравейник» из сучьев и палок, мешавших им бегать по траве — и чтобы увезти этот стог с территории лагеря, специально вызывался погрузчик с хозяйственного двора.

     У Гоши в вожатской на шкафу, под кроватью — всюду стояли коробки с сухим пайком: он чуть ли не каждую неделю выписывал продукты со склада на «Огоньки» отряда: разрешалось выписывать сухие продукты на всякие отрядные тематические посиделки, — на самом-то деле он просто запасался «пятым питанием» для своих «оглоедов»: на отбое все его дети обязательно просили «хоть корочку!» — и Гоша торжественно выдавал своим любимцам заботливо собранную им подкормку. Гошины ребятишки были за ним как за каменной стеной. Участливый, он замечал, когда кому-то из них было не по себе, водил к доктору за руку самолично, а с мелочами справлялся на месте: пластырил, зеленил все эти ушибленные и расцарапанные коленки и локти. Некоторых он особенно нежно любил — и тепло рассказывал о них всякие забавные истории, называя одного уважительно «Лев Гурыч», а другого — «Из-под пятницы-суббота»  за непреодолимую небрежность в одежде, — и никто не обижался, — наоборот, носились со своим прозвищем, данным Гошей, как с орденом.

     При всей своей мягкости Гоша был принципиален, не терпел хамства, нечестности, навета. Если в разговоре он замолкал и смущённо опускал голову, все понимали: кто-то допустил оплошность, сказал что-то подленькое. Его любили все. 

     Некоторые — почему-то не молоденькие девчонки, а обычно разведённые женщины с детьми — задумывались о нём как о мужчине. К ним относилась и Дина, тоже разведённая. Однажды, еще будучи не Старшей вожатой, а просто мамашей-производственницей, она провожала своего сына «Из-под пятницы-субботу» в лагерь. Когда-то давно по молодости лет она сама ездила в лагерь то библиотекарем, то вожатой, но с тех пор прошло уже лет десять. Сейчас Дина была весьма успокоена тем обстоятельством, что сын попал в отряд к этому знаменитому вожатому Игорю Головлёву. Находилась она в этот солнечный день отъезда детей в пионерлагерь в чёрно-белой дымке прострации от грустных мыслей о своём женском одиночестве. Взгляд этой искательницы приключений упал вдруг на светлый ёршик волос Гошиной головы, а голубой цвет его видавшей многие лета, но всегда выстиранной и выглаженной  рубашки красиво высвечивал здоровый цвет его румяного лица, энергичного и приветливого. «Вот Кто!» — ясно протрассировала жгучая мысль всё её сознание. И зажелтело солнце, и засинело небо, и зазеленела трава… Лагерь уехал. А Дину донимала Нежность. И как-то, готовя посылку-передачку своему сыну в лагерь, она вдруг взяла да и навязала ещё одну посылочку с чипсами и пятью бутылочками пива, с конфетами и пачкой хорошего индийского чая, вложила туда записочку: «Пей и закусывай, Хороший Человек!» — и надписала пакет: «Вожатому 3-его отряда Игорю».

     Об этой посылочке узнали все разведённые женщины лагеря и изрядно переполошились… Потягивая с другом — вечным физруком «Осинки» Борисом Евтюшкиным — присланное пивко, Гоша, сам любитель розыгрышей, соображал вслух с очаровательной улыбкой растроганности: «Кто бы это мог быть?». «Стрелянный воробей» Борис уверенно заворчал (это была его манера говорить):
— Да ясное дело — кто-то из старых «осинковцев», — кому ещё в голову взбредёт!..
Через пару дней он уверенно заявил: «Это Динуля! Она ведь здесь тоже летовала...»

     Приехала как-то Дина проведать своего сына на выходные, а старые друзья ей и говорят: «Оставайся на два дня, с сыном погуляешь, на ночь куда-нибудь устроим...». А у Гоши уже лихорадочный, полный любопытства взгляд. Борис ещё подначивает: «Хватит телком-то бегать! Такая баба на него вешается сама… Лови момент, дурачина!». Дина тоже раскрутила себя: влюбилась не на шутку, прислала уже после «рассекречивания» пару искренних, обжигающих неопытную душу Гоши писем, начала посвящать ему стихи типа «Где ж ты был раньше, воробышек моей души?»… Гоше в общем-то нравилась эта стройная смелая женщина, но она была на целых семь лет старше его, да и сын у неё — тот еще подарочек… Но письма — умные, глубокие, то откровенно страстные, то неуверенные — задели его глубоко за душу. В конце концов, он «спёкся»… И он решил, когда Дина осталась в лагере гостьей на два дня: «Или сейчас — или никогда!»…

           Закончилось традиционное ночное чаепитие — единственно отрадно-отдохновенное время взрослых в обществе друг друга, без детей… И тут Гоша, в своей неподражаемой манере, решительно и мягко, негромко объявил: «Ну, ребята, всем — спокойной ночи!», а Дину взял за руку: «А ты остаёшься...» — это прозвучало как мюллеровское «Штирлиц, а вас я попрошу остаться!» — и сама Дина с испугом и недоверием округлила на Гошу глаза. Все с заинтригованным видом разошлись, женщины — с порезанными острой бритвой ревности глазами.

     Какая таинственная была ночь! Этот целомудренный мальчик 30-ти лет, выпроводив гостей из корпуса и тщательно закрыв его, не забыв проверить, задвинуты ли шпингалеты на всех окнах корпуса, заглянув во все детские палаты и внимательно взглянув на спящих детей — выполнив все свои вожатские обязанности, вернулся в комнату, где ошарашенная Дина покорно сидела у стола.
— Так, душ я принял… Бельё постельное нашёл и постелил самое чистое… Ну… — и он решительно выключил свет и чётко, ритуально, словно командуя себе «раз-два-три», начал снимать с себя поочерёдно свитер, брюки, майку… Дина, повинуясь его порыву, так же быстро сняла одежду с себя. Он прямо посмотрел не её ещё такую девичью фигуру — и потянул за руку к кровати. Они сели — голые — рядом. Игоря била дрожь, он шептал:
— Я никогда ещё никому не открывался… Ты — первая… Со мной что-то происходит, это не просто так… Это настоящее, да-да, и хорошо, что здесь, в «Осинке»… Это судьба… Не бойся..
Она, как зачарованная, повернулась к нему, прикоснулась губами к щеке возле одного уха, потом — возле другого — и руки её медленно и ласково заскользили по линиям его тела — от шеи по плечам вниз… Это принесло его напряжённому телу громадное облегчение-расслабление. Игорь в томлении закинул голову вверх-назад  — и струя какой-то жидкости из него забрызгала их обнажённые колени. И Дина жарко зашептала: « Господи, я думала, что я опытная женщина — но я не знаю, как себя сейчас вести...». Он гладил её тело… Они просто лежали рядом, прижавшись — и разговаривали, и обоим было хорошо и облегчённо…

— Пойдём погуляем, я очень люблю по ночному лагерю ходить…
— Пойдём…
Неумело и неловко, но достаточно крепко держа свою руку на её бедре, или на талии — он всё не знал, где зафиксироваться, — Гоша вёл Свою Женщину по узким дорожкам. Тихий ночной лагерь, длинные аллеи под жёлтыми качающимися фонарями, — всё казалось таким романтичным… На втором этаже 3-его корпуса на балконе притаились две женские фигуры, Надежда и Ирина, они словно поджидали эту парочку. Надежда язвительно промолвила:
— Добрый вечер, молодые люди!
Ирина добавила: 
— А почему посторонние на территории лагеря?
Гоша не убрал руку с талии Дины, усмехнулся — и ласково-втолковывающе, как обычно он говорил со своими детьми, ответил:
— Здесь нет посторонних, все свои… — и парочка свернула с освещённой главной аллеи на тёмную боковую тропинку…


    
     В Москве они встречались у Дины, когда её сын по выходным уезжал навестить отца и бабушку. Она была смела, её красивые бюстгалтеры нравилиь ему, но он стеснялся и всё ждал ночи, чтобы совладать с нахлынувшей на него скованностью. А она льнула днём. Едва он приходил, усаживала его на диван, сбрасывала бюстгалтер и волнующе прижималась к нему обнажённой мягкой грудью, а под широкой шёлковой  юбкой у неё ничего не было надето… Она садилась на него, как в седло, расстёгивала его джинсы — и вжималась в него, елозила по его жалкой, испуганной, слабо торчащей плоти… Он комплексовал, и всё равно ему это нравилось, его поражала её смелая предприимчивость, её инициатива… А Дина постепенно начала скучать и всё чаще спрашивала: «Я не очень навязчива?»..

   На следующее лето профком предприятия предложил Дине поехать в «Осинку» старшей вожатой, ведь 5-7 лет назад она уже работала там в старших отрядах и отзывы о её работе были самые лучшие. И Гоша поехал  в период своего очередного отпуска, как всегда, в «Осинку»…
     Их отношения всё больше становились пунктирными: то дружескими, то снова пробно-любовными. Раза два-три она «наказывала» его короткими открытыми романами с другими мужчинами, — он терпел, словом не укорял — только взглядом, только тем, что отворачивал обиженное лицо. При нечаянных встречах наедине Гоша мямлил про какие-то флюиды, которые всё не дают ему покоя, всё тянут его к ней… 
А сегодня, когда на минутку они остались одни в его вожатской, он, забыв обиды и полугодовую размолвку, взял её руку в свою и так нежно перебирал её пальцы, что и Дина почувствовала эти самые флюиды… И теперь вот ждала, уже долго сидя в кресле, когда же соболезнующие покинут «больную» и отправятся кто спать, а кто — к ожидающим вроде бы любимым… А он так и не пришёл! НЕ-ДО-ТЁ-ПА!!!

     На следующий день Дина была с ним сурова. Гоша, хотя и взял выходной, не знал, куда его девать: в Москву он из лагеря не выезжал, как другие. И крутился со своими ребятами, забыв про выходной. Вот на одной из просматриваемых дорожек показалась Дина. Гоша прошёл с ней рядом несколько шагов. Участливо спросил:
— Выспалась?
— А вы больную вчера до которого часа лечили?
— Да часов до двух ночи…
— Ну-ну..
И она решительно и быстро пошагала от него прочь.


     Это была всего лишь одна цветная ниточка лагерного дня Дины. А весь он составлял большой и пёстрый лоскут, где разноцветные ниточки ежеминутно ткались тесно друг к другу неумолимым ткачом Временем. Ниточки спрессованы, переплетены, собраны крепко и неразрывно в общую ткань — и каждая нитка испытывала на себе давление плотных рядов соседних — со всех сторон, она не могла стать доминантой, выскочить из этого общего узора. Но всё же каждая ниточка имела свой цвет. Эта, розовенькая, еще не оборвалась…


     За полночь того же дня, когда Дина уже разбирала свою постель, кто-то перебрался через бортик её балкона и осторожно постучал в стекло.
— Кто?
— … Да я…
— Что нужно?
— Да, чайку попить…
— Я спать хочу! – ответила раздосадованная с вечера Дина.
— Ну… и пожалуйста! — обиделся Гоша.
Раздался звук прыжка — всё стихло.
— Ах ты, Ося, Ося Брик, где же Маяковский?., — улыбнулась Дина и задумалась: великолепный друг, замечательный будет муж и отец. Никудышный любовник. И ко мне он как-то — нечётко… Всё, никаких больше провокаций, никаких флюидов!.. И с ходу весело написался стишок («Последний») Гоше:

Что вы стоите предо мною
И мнёте взгляд свой, скромно-томный?
Не стану я для вас женою, 
Ни-мысо-рыба вы никчёмный!

— и далее в этом же роде…



                              ****************************



                         Этот кусочек дня — самый спокойный — от полдника до ужина. Обычно это — время игр. Волейбольная площадка плотно занята, футбольное поле манит криками, и на большой поляне за лагерным забором, на спуске к пруду, слышен радостный визг малышей. «Скоро — Концерт вожатых», — думает Дина. Уже который день она вспоминает слова старого вожатского гимна. Помнит только первый куплет:

Вожатый — это сложно и серьёзно,
Особенно в 20-ый бурный век,
И лагерь без вожатых — невозможно, 
Вожатый — он здесь главный человек!

Далее шёл энергичный припев: 

Мы день не спим,
Мы ночь не спим, 
По лагерю мы носимся кругами, 
Мы любим вас, за всё простим - 
И угостим сегодня пирогами!

Раньше, действительно, кухня с удовольствием пекла на конец лета пироги для каждого отряда — красивые, с поджаристыми плетёными косичками  сверху и со сладкой начинкой  внутри— на все двенадцать отрядов, и это было замечательной  традицией. Теперь, в середине 90-ых, отрядов всего четыре, и бюджет лагеря всё время прокручивает новые дырочки в своём ремне… «Вряд ли раскручу начальника на пироги...», — думает Дина и переиначивает последнюю строку:
— И в лучшем виде вас вернём мы маме!

              ************

Гомон голосов за дверью. Осторожно постучав, в дверь сразу за стуком влетел возбуждённый Гоша со своими «шпротами» (девиз отряда он сам придумал: «Наш девиз — всего пять слов: Съел все шпроты — будь здоров!»), у всех сверкают глазёнки. 
— Дин, дай ключ от костюмерной, мы к «Новой русской сказке»  костюмы подберём!
— А что, готовитесь?
— Да, у нас уже сценарий есть — такой классный!
Видно, что Гошу больше всех распирает восторг предстоящего лицедейства. Дина даёт ключ. Дверь в костюмерную — рядом. Там раздаются весёлые возгласы, взрывы хохота…
— Ну, Игорь, молодец.., — думает уважительно Старшая. И дальше, не помня продолжения старого вожатского гимна, она переходит на полушутливые сочинялки:

Когда тебе посылку не прислали, 
С тобой свою конфету он делил.
Когда вы с другом больно сшиблись лбами -
Пятак он к шишке первым приложил!

Дверь распахнулась. Сияющий Гоша с кучей тряпок на обоих плечах, в шутовском колпаке с маленьким звенящим колокольчиком на конце, с виснущими на его руках смеющимися Львами Гурычами и Пятницами, также с охапками каких-то мантий в меховых оторочках, ярких платков с кистями, пёстрых юбок и скоморошных штанов, вваливаются в вожатскую Дины. Еле сдерживающий фейерверк чувств от предвкушения предстоящего вскоре спектакля, Гоша возбуждённо что-то много говорит и кладёт ключ от костюмерной на стол. Хлопнула дверь корпуса — «цыгане шумною толпою...» удалялись по главной аллее в янтаре косых лучей вечернего солнца..  
     Дина засмеялась и, присев снова к столу, быстро закончила песню-гимн последним куплетом:

Так будем же хорошими друзьями,
Нам радостно одной семьёю жить,
Настанет день — расстанемся мы с вами, 
Но это лето всем нам не забыть!

Мы день не спим, мы ночь не спим,
По лагерю мы носимся кругами, 
Мы любим вас, за всё простим -
И в лучшем виде вас вернём мы маме!





     Гошин отряд очень любил наряжаться. Вообще этот возраст — 10 лет -  самый благодарный возраст в лагере: они ещё хорошо «слушаются», смотрят вожатому в рот, легко увлекаются всякими забавами, любят выступать в концертах, что-нибудь мастерить своими руками, могут целый день гонять в футбол — их легче увлечь, занять единым делом, чем старших: те уже с апломбом, более чётко и резко индивидуализированы, одному хочется целый день валяться с плейером и наушниками, а другому — резаться в настольный теннис до ряби в глазах, этот коллективчик — как лебедь, рак и щука, «вести» старших гораздо труднее. А 10-летки — это чудо-дети.
 




     На конкурс «Новая русская сказка» Гоша поставил целый спектакль. Справедливости ради надо сказать, что его «довески», как он называет двух свои 18-летних практиканток из педагогического колледжа, немного «проснулись» и помогли Игорю хотя бы обеспечить реквизит к спектаклю, как то: сигареты, пустые бутылки из-под пива, зажигалки. Третий отряд поставил «Нового Колобка». За столом, заставленным тарелками и чугунками, сидели Дед, Баба, с ними — Вова Кондратьев — полный мальчик из 3-его отряда — Новый Колобок, он яростно рвал зубами батон белого хлеба под текст: «Жили они бедно, недоедали...». Потом этот Колобок становится «новым русским»

(в духе времени). Прошли сцены «разборок с конкурентами», «сцена в ресторане» выглядела так: под хохот зала на колени к Вове Кондратьеву сели две девчонки с сигаретами в руках — конечно, это была имитация  курения — видно было, как нравится девчонкам «прикалываться», они хихикали и давились словами текста.  9-10-летние участники этого спектакля-прикола были очень довольны… Игорь позднее, хватаясь за голову, рассказывал о последствиях: «Анька Кочебина (дочь одного из главных чиновников администрации предприятия) пристала: «Игорь, ну пойдём в радиоузел, я папе позвоню, хочу рассказать, как здорово было!». Пошли в радиоузел, набрали номер — и 9-летняя Аня зачастила в трубку: «Папа, папа, я сегодня проституткой была!». Игорь ахнул и взял у Ани трубку:
— Владимир Константинович, не поймите превратно. У нас тут конкурс был «Новая русская сказка», ну, по сценарию Ане и ещё одной девочке нужно было посидеть на коленях у «нового русского»… Я им культурно объяснил, что их роль называется «девушки лёгкого поведения», а они, оказывается, и синонимы знают…
   Такие истории могли произойти только с Гошей. 

Кстати, гошин «Новый Колобок» заканчивался вполне себе с «моралью»: после долгих злоключений, со стрельбой и коррупцией,  «новый русский» Колобок в рубище возвращается к Деду и Бабе, домой, и под мышкой он держит батон белого хлеба. Возвратился на круги своя, к честной жизни…


      Вечером за полуночным чаем в вожатской Игоря хозяин рассказал еще одну историю его отряда: 
— Юлька-Златовласка ходит-плачет весь день: — Туфельку потеряла!..
Не плачь, — говорю, — сейчас найдём, все будем искать, всё обыщем, но найдём!.. Все углы обшарили, все шкафчики для личных вещей проверили, в чемоданной все ребята все свои чемоданы вывернули и снова сложили… Весь день отряд потел, — ну нет нигде её туфли! Вдруг бежит наша Юлечка, радостная такая, и кричит: «Нашла, нашла!» — и достаёт из кармана малюсенькую туфлю с ножки её куклы! Ну, мы упали…




     Завтра — последний день в лагере, грядёт отъезд, все это чувствуют — и усталость, и грусть сквозят и в словах, и во взглядах… И даже Игоревы «шпроты», обычно быстро благополучно засыпавшие после родного и привычного «ту-ту-ту-ту-тууууууу….» (каждый лагерник знает этот сигнал трубы — сигнал отбоя, записанный на плёнку и включаемый радистом на все репродукторы лагеря ровно в 22.00) — даже они, мелюзга, что-то долго сегодня шебуршатся. Игорь размеренно ходит по длинному коридору мимо настежь открытых дверей палат и, как всегда, ласково-уговаривающим, специально «занудным» голосом вещает:
— Повторяю закон лагеря: по сигналу «отбой» наступает ночь.., — и взглядывает во всё ещё светлые окна. Через час — последняя «планёрка»… Игорь грустно добавляет вслух:
— Давайте, ребята, спать, завтра у всех у нас хлопотный день. Лев Гурыч, завтра мы с тобой разъедемся в разные стороны…
Лев Гурыч строит рожицу:
— Зато я завтра своего попугая опять увижу!

     Через час вся детская половина «Осинки» уже спит. Наступает взрослое время… В коридоре шестого корпуса — танец теней… Сегодня Гоша снова попытается оставить Дину в своей вожатской — но этой затее вряд ли суждено быть осуществлённой: Дина — теперь не просто Дина, она -  старшая вожатая, она не может себе позволить этой вольности «при исполнении», тем более сегодня — у неё  ещё много работы над бумагами до самого утра…




*************************************************** 

                                     ЭПИЛОГ

    Всё быстро менялось в те 90-ые годы. Предприятие, хозяин «Осинки», из государственного превратилось в ОАО, «Осинку» новая администрация закрыла «за нерентабельностью» и территорию то ли продали, то ли «заморозили» на время.  Осинковцы какое-то время устраивали встречи, в том числе и с вожатыми, в Москве, потом расцвёл интернет и «встречи» перенесли в социальные сети. Уже женатые и замужние, сами обзаведшиеся детьми, осинковцы всё ещё держат связь друг с другом. Да, эти лета всем им не забыть, и детям, и взрослым…
           Дина снова вышла замуж — за доброго и толкового мужчину, её ровесника, водителя строительного крана — через год. Часто она вспоминала Гошу, всякий раз с нежностью и улыбкой. Гоша же пробовал завязывать отношения то с одной девушкой, то с другой женщиной, с которыми его знакомили его друзья — и в конце концов сошёлся с женщиной старше его на десять лет с двумя детьми — и честно их содержит. Работает он в приличной иностранной фирме электриком — и на работе его очень ценят, и как профессионала, и как замечательного человека. Он по-прежнему великолепен!