Хроники одной еврейской семьи (продолжение 22)

Г Л А В А   20

На следующий день они встали пораньше и, благо вокзал близко, сели на самый ранний поезд.  Через 3 часа уже вышли на станции Семенов.  Городок старый, сплошь деревянные, почерневшие дома, с кривыми палисадниками.  

— Нас должны встречать, – сказала Соня.

И точно, их кто-то окликнул. Матвейка повернулся и увидел лохматого мужика, в синей поддевке.   Он сидел на большой подводе, набитой сеном, и призывно махал им рукой.

— Вон Митрофаныч! – Воскликнула Соня, – он за нами приехал.  Давай грузитесь, дальше только на этом будем ехать.

Все подошли к телеге, запряженной здоровенной конягой.

— Здравствуй, Митрофаныч! Давно ждешь?

— Да уж, почитай часа два, как, – ответил Митрофаныч густым басом. 

От него пахло чем-то родным, деревенским. Да и весь он был такой здоровый, крепкий – настоящий крестьянин-пахарь.

— Давай, рассаживайся,  кто куда желает – опять пробасил он и еще: — Тпру-у-у,  Гнедой! – Это он уже лошади.

Все расселись,  и он тут же взмахнул кнутом.

— Н-но милай! Давай!

Лошадь резво потянула, и телега быстро пошла по улице, унося их из этого городка. Путь их лежал через перелески  и совсем уж густые леса. От вида этих, вокруг  дороги обступивших высоченных сосен, тянуло прохладой. Лес был наполнен звуками птиц. Но вот впереди что-то стало проясняться. Лес стал редеть, и они выкатились на  поле необычайной красоты. Дорога шла вдоль этого голубого поля.

— Бабушка что это? – Спросил  удивленный Матвейка.

— Лен это, – ответил вместо бабушки Митрофаныч.

Даже спустя много лет часто вспоминал Матвейка эту впервые увиденную красоту. Вроде бы с виду слабенькая зелень отражалась в другой,  более буйной растительности.  Если посмотреть вдаль этого поля то, кажется, будто разливается небесная ширь. А вот чем дальше к горизонту, тем яснее видно что-то сияющее. И уже не понять, где небо, где поле, как одно целое пространство. Голубое поле, под голубым небом. Только в вышине слышно, как поют жаворонки. Такое спокойствие и умиротворение вокруг, просто дух захватывает. Такая  необоримая сила и красота царят над полем, что любой, мимо проходящий, обязательно взгляд задержит, залюбуется им, помягчеет сердцем.

           — Во-от – протянул   Митрофаныч,  — так вот. У нас тут.  Красотища.

Лошадь тянула за косогор, а Матвейка все смотрел и смотрел на исчезающее в легкой дымке льняное поле. Пока жив человек, живы и воспоминания в нем. Закрою глаза – и вот оно, льняное поле голубое, под голубым небом.

Они опять въехали  в густой лес и катили по наезженной колее.

— Ужо, подъедем скоро, – сказал Митрофаныч, -  Н-но-о, милай! Наддай!

Лошадь еще быстрей потянула, и сразу за поворотом им открылось еще одно поле, только уже ржаное, а вдалеке завиднелась башня колокольни.

— Вишь, Матвейка, – сказала Соня,  — монастырь это. Женский.

— Что? Что? – Я не понял.

— Чего ж тут не понять, – это уже Митрофаныч говорит, – монахини там живут. Богу молятся, за нас за всех.  Прощенье вымаливают.

— А как это? – Опять начал задавать вопросы Матвейка.

— Я потом тебе все объясню Матвейка, – ответила Нихама,  — ты лучше смотри, красота, какая вокруг.

-  А я что тебе говорила, – повернулась к Нихаме Соня, – вам тут обязательно понравится.

Они миновали монастырь, и вскоре завиднелись палисадники деревни. 

— Ну вот. Добрались, — объявил Митрофаныч, -  Слава тебе Господи! Вот деревенька наша.  Чернуха называется.

Блеснула впереди речка, заросшая высокими камышами.

— Чернушка, – снова пояснил Митрофаныч.

Они въехали на единственную в этой деревне улицу. По обеим сторонам стояли довольно большие деревянные дома. Капитальные пятистенки, с торчащими трубами из красного кирпича. Дремучий лес начинался сразу за огородами.  Казалось, здесь проходит граница цивилизации. Не верилось,  что еще совсем недавно они жили в городе, ездили на трамвае, смотрели стены кремля.

— Места у нас глухие, – сказал Митрофаныч, — но тихие, спокойные,  никто тут не озорует.  Дальше вообще тайга. Зверья полно.   Я родился здесь,  всех в округе знаю. Сеем, пашем,  на заимке у меня ульи.  Сейчас грибы пошли, скоро малина поспеет.  Рыбы в реке полно. Живи, да радуйся.

— Азохен вей! Митрофаныч! – воскликнула Соня. Не трави душу. Мне так тут все нравится, что и уезжать не охота. Но не могу. Служба. Да и у Мулика здесь вряд ли заказы будут. Вот под старость и покупаем дом. 

— Тпру! Милай! – натянул вожжи Митрофаныч.

Телега остановилась возле громадного дома, с красивыми резными ставнями.

-  Ей хозяева! Отворяй ворота! — закричал Митрофаныч своим зычным басом.

Большие ворота распахнулись, и оттуда вышла женщина  в платке, не смотря на жару.

— Здравствуйте! – сказала она  и Матвейке показалась, что она даже слегка поклонилась им. Что, решились все-таки? – спросила она, обращаясь  к Соне.

— Да. Сейчас еще раз глянем и по рукам. – А вы-то не передумали? Жалко, небось, такие хоромы продавать.

— Ох! – Вздохнула она, – Если бы не муж, ни за что  бы, ни продали. Его дед мой срубил.   Да, что уж тут. Проходите, сами все, не спеша, посмотрите.

Все прошли внутрь  дома,  а Матвейка стоял и озирался вокруг.  Деревня была, как вымершая. На улице никого не было видно. Только одинокий журавль-колодец возвышался неподалеку. Стояла тишина. Он еще немного постоял и тоже решил зайти в дом.

— Ну, вот и все, – услышал Матвейка голос Сони.  Сейчас в местную управу съездим.   Там все и подпишем.

— Вы пока осмотритесь тут, – сказала Соня Нихаме, а мы  с  Устиньей вмиг обернемся. Сделку-то надо оформить правильно.  Так, поехали быстро. Мулик не отставай! Митрофаныч, трогай! — Соня командовала,  как заправский командир.

— Мы что, тут жить будем? – Матвейка подошел к бабушке.

— Да Матвейка. Совсем немного. Пока Соня не выправит нам документы. А тебе что, не нравится здесь?

— Что ты, бабушка! Очень нравится! – он уже понял, что хедеров тут никаких нет, а есть только природа и, что еще очень важно – воля. – Нравится, – еще раз твердо добавил он.  Ну, чтобы бабушка не передумала.

— Хорошо, Матвейка, я рада, что тебе тут понравилось.  Давай, все посмотрим — что тут, да как.

Дом был большой, аж в четыре окна. Жилых  помещений было два, не считая больших сеней, где зимой, вероятно, держали скотину.

Комната, где они находились, называлась – зала. По размеру она была, примерно, как и у них в Краславе, а может, и больше. Большая русская печь занимала почти треть всей комнаты. Таких печей Матвейка еще не видел – это было довольно интересное сооружение. Сбоку, наверх печи, вела небольшая деревянная лесенка, а в самой печи, помимо основного, большого отверстия, были еще и какие-то углубления. В углу, по диагонали от печи, стоял массивный обеденный стол, а над ним, на небольших полочках, стояли какие-то портреты.

— Кто это тут нарисован? – Спросил Матвейка

— Это иконы.

— Для чего?

— Ну как тебе объяснить, – ответила Нихама, -  В этом доме раньше жили гои. У них другая вера.  Вот на эти картинки они и молились.

— Я не понял. Они что, в Бога не верят? Талмуд не изучают? Тору не читают? — От волнения Матвейка даже растерялся.

— Я же тебе говорю, они верят в другого Бога. Ведь и нас в Краславе не все в Иегову веровали.  Почти половина была лютеране.

Матвейка молчал, не зная, как на это реагировать. Он знал, конечно, что есть не верующие в Бога люди, но общаться с ними ему не приходилось. Он всегда был только со своими родителями, или в хедере, а там об этом не говорили.

— Ты вот что накрепко запомни, Матвейка! – Строго сказала ему Нихама, – о том, что мы евреи, я думаю, здесь лучше помалкивать.  Вообще никому про это не рассказывай. Понял меня?

— Понял, бабушка, – тихим, неуверенным голосом пролепетал Матвейка. – А как же тетя Соня?

— Это их дело. Как они себя здесь ведут, – то их проблемы. А ты помалкивай.

Матвейка отошел от икон и, озираясь, спросил:

— А почему тут так много скамеек?

Вдоль стен шли неподвижные лавки, над ними — врезанные в стены полки. От угла печи до боковой стены был деревянный настил.

— Вот на этих лавках сидят, а вот здесь, – Нихама показала на настил, – они, по-моему, спали.

Матвейка с интересом разглядывал убранство избы. Все было необычно, ново, совсем не так, как они привыкли видеть жилые помещения. Около устья печи стояли прихваты, кочерга, жернова, даже деревянная лопата.  В самом углу были полки, на которых стояли чугунки самых разных размеров и еще какая-то кухонная утварь.

— Этот угол, -  показала бабушка рукой, — они называют женской половиной. Видишь, тут даже занавеска есть, которая отгораживала это место от всей комнаты.

Это на самом деле и была женская половина дома. Здесь женщины готовили пищу, отдыхали после работы. А во время праздников, когда в доме было много гостей, у печи ставился второй стол, для женщин, где они пировали отдельно от мужчин, сидевших в красном углу. Такая обстановка была традиционной в  избах и семьях того времени.

— А где это красный угол? – Спросил Матвейка, озираясь и не находя ничего похожего на красный цвет.

— Красный угол – это вот, где иконы висят. Тут у них самое важное место. Ну, примерно, как у твоего деда было.

Вообще обстановка была, с одной стороны бедновата, а с другой — все необходимое для житья здесь было. И где покушать, и где помолиться, и где поспать. Только выглядело все непривычно их представлению.

Из большой комнаты дверь в другую, поменьше.  Там примерно была та же обстановка, только вместо большой русской печи стояла голландка, которая отапливала эту комнату и еще большие сени,  примыкавшие к ней.  Из сеней вела лестница  на чердак. Дальше еще были какие-то подклети и дровяной сарай.

Пока Нихама с Матвейкой осматривали дом, подъехала Соня с Муликом. Они  ездили в соседнее село оформлять сделку.

— Порядок Нихама! – Громко,  прямо с порога заговорила Соня, – все оформили как по нотам. Да, надо же, повезло нам. Не хотели они дом продавать, да муж у нее военный, и его переводят куда-то далеко, а родни у них никакой нет. Ну, как вы тут без нас, все посмотрели?

— Да куда там все, – ответила Нихама.  - дом просто громадный. Но одно я вижу определенно — тут все, что ни построено, все очень основательно, добротно.  С душой сделано.  А посуду и утварь они будут забирать?

— В том то и дело, что все, что они хотели, они уже забрали. Вот только завтра  еще раз приедут и иконы заберут. Сразу-то нельзя  было, и арестовать могут за это.

— Да ну!

— Вот тебе и ну! Это тебе не Европа.  И вообще, дорогая, я забыла тебя предупредить. Смотри, чтобы вас не заметили за молитвами и всякими нашими традиционными праздниками и субботами.  В России с этим очень строго стало.

— Да я уж поняла.  Да и Бася меня в Москве предупреждала.

— Ну и хорошо. И за Матвейкой смотри. Не надо говорить всем, что вы евреи. Старайтесь не выделяться тут.

— Мулик! – закричала она. Где ты там застрял? Давай заноси все в дом, сейчас пировать будем.

Соня с Нихамой быстро накрыли стол скатертью. Мулик притащил какие-то свертки, в которых оказалось полно всякой еды. Все быстро разложили по тарелкам и начали пировать.

— Сейчас Митрофаныч придет, – сказала она Нихаме, -  он нам очень здорово помог.  Вы с ним тоже дружите. Он местный, всегда, если что, на помощь придет.   Ну, да и я его не забываю.  У него жена животом мается — так я ему лекарство из города вожу.

— А вот и они.

В дом чинно вошел переодетый в льняную рубаху Митрофаныч, а за ним  болезненного вида женщина в платке.