Золото Плевны 8-1 Хитрое лекарство

Привычно закрутила платок на голове, соскочив с лавки, достала злополучный тазик. Стирать! Быстрее. Зола приготовлена. Вода есть. Не беспокойся, миленький, я всегда рядом. Дни и ночи только с тобой. Сижу у кровати. Ловлю тяжелое дыхание. Не даю в бездну-пропасть упасть, отколь не выбраться никогда. Слаб мой русский. Сначала редко приходил в сознание. Теперь стоит утку начать подкладывать, сразу ловит за руки – не дает кальсоны снять, а то и по коленки погладить может. Приходит в себя, родненький. Приходит.
Бинты постирала, за развешиванием услышала трель колокольчика. Вытерла руки о передник, скинула фартук, распахнула дверь и резво побежала к кухне. Там на столе уже поднос дожидается. Толстая Демирка смотрит грозно, уперев руки в крутые бока. Сердится и пыхтит готовая взорваться. Волосинка на  носу топорщится тоже желая меня пронзить ненасытным жалом. В ответ озорно улыбнулась, делая круглые глаза, и показала язык, вихрем вылетая из кухни под шипение кухарки. Колокольчик надрывался. Побежала к кабинету. Доктор важный полулежит на кушетки, дымит папироской, шелестит газеткой. Пиджачок небрежно накинут, ворот загнулся. Обед, а уже навеселе.
— Долго. Где шляешься Иванка?!
— Я не шляюсь спешила, как могла,- ответила, пожимая плечами, раскладывая приборы по столу. От гуляша пахло петрушкой, наполняя прокуренный кабинет ароматами лета.
— Шельма, — доктор кряхтит и тяжело поднимается с кушетки, пересаживаясь за стол. Помогаю ему, как могу – поддерживаю.
Отяжелел с годами, сонно щурится, но носом ведёт – есть хочет.
— Устал, — говорит доктор. – Сильно. Сапоги сними. Жмут.
  — С чего?
— Ноги отекли.
Падаю на колени и снимаю первый сапог. Долго вожусь. Никак не идет. Каблук на правом стерся. Вот-вот потеряет. Надо Богдану снести, когда заснёт. Не мешало бы бутылку с наливкой перепрятать. Кладу ногу на колени. Ногти подстричь не мешает, осторожно глажу, массирую. Улыбаюсь, как можно приветливее, ласковее.
— Так, так, — хрюкает доктор, — день сегодня тяжёлый. Есть совсем не хочется, пойду по свежему снегу пройдусь, может, нагуляю аппетит.
Подаю растоптанные «домашние» башмаки. Не тороплюсь.
— Этот русский офицер, знатный? У него такое лицо благородное.
— С чего ты взяла, что он русский?  — Доктор мгновение назад почти спавший, резко дёргается и цепко хватает меня за подбородок. Поднимает голову. Смотри в глаза.
— Бредил он часто. По-русски говорил. Слышала я язык русских. Красивый.
Доктор не отпускает. Сжимает пальцы. Больно. Кожа горит.
— Француз — он. – Пенсне зло блеснуло, поймав лучик света. — И друг его француз, скоро приедет за ним. Понятно? Не знаю, что в головке твоей беспомощной, но, если есть там хоть капля ума, призываю его запомнить, что держим мы французских офицеров из инженерного батальона.
Я быстро закивала, давая понять, что поняла. Не так уж я глупа, просто дурой жить легче.
— Люб он мне очень. Люб! Выхожу, с ним уеду, — запальчиво выкрикнула я и пожалела тут же. Лицо мужчины менялось на глазах. Заострилось, стало злющим. Колючим.
— Думать забудь!
— А кто мне запретит?!
Я!
— Не можете, не посмеете вы. Герой он русский. В войне победят, и увезёт меня с собой. Ещё махать рукой на прощанье станете, и слезу пустите. Посмотрите!
Казалось, доктор опешил от таких слов. Отрезвел точно. В глазах ясность мелькнула.
— Дура. Не увезёт и никто по тебе плакать не будет.
— Увезёт, увезёт. Я знаю. Сердцем чувствую.
— Шельма, — пробормотал доктор и с силой толкнул. – Поди, прочь. – Я, уперев руки об пол, и не дав себе упасть на спину, смотрела на него испуганно. Лишь бы не по лицу бил. Остальное выдержать можно. Но, нет. Поник головой, кое-как добрел до кушетки, трясущимися руками зажёг папироску. Затянулся.
-  Папирос герою своему снеси. Дымит, как паровоз.
— Ага.
  — И чаю покрепче завари, да лимон добавь. Давно у тебя просит, а ты не понимаешь. Бестолковая.
— Ага. Бестолковая, – сразу заторопилась я, поправляя съехавший платок. – Лимон то зачем?
— А, ты спроси, — хмыкнул доктор.
***

Я сделал первую затяжку, блаженно щурясь от едкого дыма, наблюдая сквозь полузакрытые веки за быстрыми движениями служанки. По мне так, слишком суетилась и громко стучала половником о тарелку, да и столовые приборы расставила неправильно, но какая ладная фигурка и, как старается. Лечение у доктора шло с каждым днём на пользу. Раны заживали. Более железками доктор в тело не лазил. Остались только внезапные головные боли. Сейчас голова не болела постоянно, но приступы налетали внезапно, совершенно обездвиживая меня. Доктор признался, что здесь он беспомощен, только время излечит или ослабит последствия контузии. Оставалось верить ему и ждать.
Вчера, вечером, доктор намекнул, что необходимости круглосуточно занимать его кабинет, абсолютно нет. Достаточно показываться ему раз в неделю.
Хозяйка имения, хоть и выразила желание посмотреть на француза, но тоже не испытывает восторга от пребывания чужих военных, и доктор передал примерныееё слова:
— У меня мирное имение, а не военный госпиталь. Мне приятно, что известность ваша, месье Дылчев столь велика, но в такое время, я не хочу подвергать опасности свою дочь и имущество. Ваш долг, требует оказания помощи всем страждущим, но я подобным долгом не связана. Имею только долг материнский и хозяйский. 
Известие меня неприятно огорчило:
-  Мэтр, в чём же я предстану перед нашей хозяюшкой, не в чужом же, дезабилье ей представляться.
— Совершенно не беспокойтесь, шевалье. По законам восточного гостеприимства, вам будет предоставлено всё, в чем нуждаетесь.
Настроение улучшилось. Какая–то перспектива, а то только длинные разговоры по вечерам с доктором под стакан дрянного бренди, да ожидание появления Миколы изрядно утомили однообразием. Знал, что казак где-то рядом и всё же излишне сильно беспокоился. Находясь в таком в близком соседстве с турецкими солдатами и неясности дальнейшей своей судьбы.
Да только куда я с одним серебряным рублём и трофейной турецкой шашкой? Надо бы послать за казаком, поторопить, да откланиваться, а то, как бы не пришлось плотно знакомиться с хозяевами имения и погружаться в новые витки вранья.
 Рука машинально разогнала сизый дым, вычерчивая в воздухе чёрной сожжённой спичкой замысловатые фигуры. Иванка сразу среагировала, резко обернувшись. Заботливо поднесла пепельницу. Забрал медное блюдечко, слегка улыбнувшись добродушно, заметив, как белые пальчики мелко подрагивают. Не мог ничего с собой поделать — девка мне нравилась. Изголодавшийся по женской ласке, выздоравливающий молодой организм требовал своё. Вздрогнула, когда пальцы случайно встретились. Потупила глаза, стала медленно наливаться румянцем. По открытой шее пошли красные пятна. Замерла. Словно ожидая чего-то. Пауза стала затягиваться.
— Обедать, — подбодрил я болгарку, — еда. Вкусно.
— Вкусно, — пробормотала Иванка, смущённо улыбаясь и снова засуетилась, повторяя традиционный ритуал: рушник на колени, столик, тарелка. Сегодня был гуляш и пах он травками и неизвестными специями. Почти холодное блюдо возбудило во мне сильный аппетит. Выздоравливаю. Первый признак. Теперь и сам чувствую. Девушка опустилась на пол возле кровати. Подпёрла голову руками.  С каким-то нескрываемым  восторгом смотрела на то, как я ем. К такому обожанию я не привык. В домах русских дворян детей воспитывали по- спартански. Потом в  кадетке и  сразу в юнкерском училище, в рот никто не заглядывал.
— Вкусно, — пробормотал я, подмигивая.
— Вкусно! – тут же эхом отозвалась Иванка и счастливо улыбнулась. Потом она стремительно поднялась, засуетилась, охваченная непонятным порывом, быстро убрала тарелку, чуть ли не силой вырвав блюдо у меня из рук, скороговоркой выпалив:
— Сюрприз! – Поставила передо мной большую глиняную чашку прикрытую блюдцем. Я принюхался. Предположил:
— Молоко?
Иванка, кажется, поняла, отрицательно закачала головой, раскрывая слишком полные губы в улыбке. — Только не говори, что кофе. Устал я от вашего бренди и кофе, — Сказал и устыдился, две недели всего как кипяток за божий дар принимал, а теперь, от кофе устал. Вот, гусь какой арзамаский. — Прости Иванка, домой хочу.- После паузы,-  В Париж.
— Нет, не можна. – Иванка заговорщиски подмигнула.
 Тут она с видом фокусника подняла блюдце с чашки и приглашающе кивнула. Я уставился в бокал, где в темной жидкости плавала половина лимона.
— Да, да, — многозначительно сказала болгарка, когда я на неё с недоверием посмотрел, и старательно по слогам произнесла:
— Ли- мон.
Я даже не сразу понял, отвечая машинально:
— Вижу, что не яблоко. Зачем в кофе лимон?
Иванка забеспокоилась. Затараторила на местном, вставляя французские слова.
И вдруг я понял:
— Так это чай?! Голубушка моя, неужели чай? Дай ка мне нож. Нет ножа? — Я склонился к стенке и из-под матраса достал узкое жало шашки. Иванка глядя на золотую богатую ручку побледнела, да так, что губы затряслись. Не обращая внимания на её реакцию, осторожно отрезал дольку лимона. Опустил в чашку, спрятал шашку на прежнее место. С наслаждением втянул себя ароматный запах и сделал первый глоток.
— Хорошо то как! Что ж вы чай не пьёте? Сахара бы. Да откуда он у вас. Спасибо, родная. Дай я тебя поцелую и рублём одарю. Последний он у меня остался, берегу я его, как талисман, чтоб к портмоне своему вернуться после пластунских вылазок, да видно случай представился. Заслужила.
Одарил серебрушкой, приблизил к себе, и поцелуем троекратным, как полагается, наградил. Отстранил от себя, слегка огладив  плечи, и принялся пить столь забытый, но привычный напиток. Блаженство и только. С каждым глотком силы возвращались, словно эликсир сказочный пил. Иванка присела на кровать. Дождалась пока я чашку с горячим чаем на столик поставил и руки мои осторожно взяла в ладошки свои ухоженные, лицом уткнулась, целовать стала да слезами горячими заливать. Говорила что-то быстро, лопотала по-своему. Ничего не понятно, но очень искренне — заслушаешься. Наверное, за рубль благодарила. Мелочь какая, а кому-то царское серебро за счастье. Не ожидал я такой реакции. Смутился и обеспокоился. Лишь бы в таком порыве чай не пролила. Не успел напиться. Осторожно стал свои ладони из замка сплетённых пальцев вытаскивать. Иванка посмотрела на меня, подняв зарёванные глаза. Я покосился на бокал, давая понять, чего хочу – допить чай.
Дверь резко распахнулась. Стремительно вошёл доктор с ним двое. Положили свёрнутую одежду, тонкое бельё, башмаки. Иванка испугалась, засуетилась, быстро слезы вытерла, как и не ревела, стала с колен стол снимать, хотела и чай мой забрать, мягко отстранил руку протянутую.
— Отобедали? – с порога начал доктор, — извините, если прервал вас на интересном моменте, но новости, которые стали мне известны, не терпят отлагательств.
— Уже закончил. Чай и так допью, под новости ещё и лучше. Спасибо, мадмуазель.
— Давай, давай Иванка. Шевелись, шельма, – стоило двери за девушкой закрыться, спросил, как бы невзначай, — Надеюсь у вас ничего серьезного? – и кивнул куда-то за спину, за закрытую дверь.
— О чем вы? – не понял я, хмурясь. – Новости у вас, а не у меня.
— Не о чем, господин инженер. Не о чем. – Странный доктор, кажется, обрадовался. Потёр руки.
 Продолжение: pisateli-slaviane.ru/texts/edit/7382