Золото Плевны ч.9-1 Сборы в поиск

Вторую седмицу жили мы с Иваном в большом сарае. Добротное строение, возвышаясь над всеми, выглядело много лучше покосившихся куреней, имело несколько выходов и давало хороший обзор сверху. Спали, зарывшись в заготовленное с лета, сено. Тепло. Запах душистой травы напоминал родную станицу и время отрочества.
Поручик «лечился» во всю ивановскую. Днём спал, когда один, а когда и болгарка вертлявая его навещала. По вечерам ходил страдать по турецкой барышне в господский дом. Там и ужинал. Нашёл себе занятие, будто и войны кругом не было.
Вшнипылся в эту турчанку, как чёрт в сухую грушу! С разбегу, до искр из глаз!
Может у графъёв так принято. Грезить об одной, а солому мять с другой. Ох, накажет Бог… Неправедная жизнь всегда боком выходит. Такие грехи одной молитвой не замолишь.
С девками как-то справлялся, а вот верхом ещё ему рановато, к тому же иногда пугал меня, падая на колени, зажимая голову руками. Выл тихонько, вращая покрасневшими глазищами. Если не знал, что контузия, решил бы, что падучей страдает. Ну как с таким к своим пробиваться, подведёт в самый неподходящий момент. Только и тянуть уже дальше нельзя – негоже отсиживаться при наступлении, не про нас. Сарай я сам выбрал, можно было в любой хате квартировать, хоть в болгарской, хоть в турецкой. Можно в воинском доме, но не хотел я свободу свою ограничивать. Мало ли куда мне ночью понадобиться отлучиться. Да и потеряться, если что, из сарая было легче. Только лошадей своих добыть нужно было.

Целый день мотался по окрестностям, выискивая следы и выслеживая группки дезертиров. Попутно охотился по мелочи. Болгарам запрещалось охотиться и дичи хватало. Иногда готовил сам, но чаще отдавал в любую хату, потом приходили снедать вместе с поручиком. Дичи всегда приносил больше, чем нужно на двоих, к тому же шкурки оставались хозяевам, так что все были довольны.

Группки попадались пешие. Небольшие и не страшные. Оружейный запас быстро бы вырос в небольшой арсенал, если бы не раздал винтовки гайдукам, да крестьянам из знакомого села. Безоружных турок не трогал. Иногда, по ночам одиночки пробирались к крайним хатам, просили еду. Им давали. Жалели.

В целом, жизнь в имении успокоилась. Неспешные дела местных жителей вернулись на круги свои. Мирные крестьяне занимались скотиной, да делами домашними. Гайдуки же теперь, с новыми ружьями, когда возвращались со своих постов в имение, раздувались от гордости. Защитники, едрёна вошь!

В болгарском селе тоже сколотил самооборону в десяток стволов. Каждый день, хоть час, старался заехать, обучить крестьян воинской науке.

Поручик, заворочался в сене, подпёр рукой голову:

— Николай, как вы до Сербии добрались?

Я вздохнул, неймется Ивану, не избежать вопросов.

— Морем, вместе с паломниками.

— Младший брат — моряк, писал, освободим от турок христианские страны, откроется короткая дорога через тёплые моря, хоть в Европу, хоть в Африку. Единое христианское пространство от Тихого океана до Греции.

— Ну, не знаю, на счёт единого, нужно хорошо поработать. Сербский народ расколот тремя разными религиями, а ещё там магометане босняки и албанцы. Болгарию ещё не освободили, а среди болгар разговоры, что сербский Ниш, это Болгария. Если наш Государь, не возьмёт эти земли под твёрдую руку, как Кавказ, здесь сто лет порядка не будет. Вон, приказчик несколько раз интересовался, когда русские придут, чьё именье будет.

— Как чьё? У него хозяйка есть.

— Турчанка?

— Что, у нас в России богатых иноверцев нет? Станет подданной не Османской Порты, а что тут будет, не знаю. Может республика, как Франция или королевство болгарское. Грабить государь Император не позволит. Эта война за Веру, а не за сало.

Я подобрел, невольно заулыбался. Сглотнул.

— О, Вань, какое у меня дома сало! Да с чесноком! А девки какие! Враз турчанку забудешь! — я подмигнул. — На фортепиано играют, стихи французские декламируют, а верхом, извините граф, не хуже вас держатся. Хоть рысью, хоть аллюром.

— Да ладно тебе, — добродушно посмеялся поручик, — я в училище всегда призовые места брал по джигитовке. Ты лучше про черкесов расскажи, как у вас сейчас с ними.

— Линии держим. Тысячных набегов уже нет. Сотенные редко, а так… Десяток-другой абреков проползут, как ужаки. Табун угонят или стадо, мы к ним отбивать, с обязательным прибытком. Невинные, скажешь, пострадают? Нет невинных. Через земли свои пропустили, кормили, укрыться помогали? Так что всё по справедливости. Черкесы разные. Есть мирные, христиане есть. Есть православные, но в основном иноверцы. Если б османы не настрополяли, давно мир был. Народ отважный и по-воински умелый. Струсить черкес может только тогда, когда точно соплеменники не видят, иначе позор на весь род, а память у них длинная. Но если задружишь с черкесом, кунаком станешь, никто из его соплеменников худо тебе не сотворит. Беда, что народностей около тридцати, а языков ещё больше. Друг с другом или по-турецки, или по-русски договариваются. Когда деды наши по повелению матушки Екатерины с Днепра на Кубань перебрались, в местах, Суворовым указанных, крепости стали строить и крепостицы, многое перенимать у черкесов. Одежда у них удобнее. Они же, от века в этих местах жили. Обычаи некоторые, сноровку конную переняли. Их приёмы рубки соединили с казачьим умением, тоже веками выкованным.
— А, правда, что обреки с кинжалом, вблизи весьма опасны? – загорячился Иван, привставая. Уж больно сомнительно ему было очевидное. Видно раньше много рассказов слышал, да не видел никогда.
— Истинно так, — заверил я и перекрестился.
— Даже против шашки?! – усомнился поручик и головой покрутил, словно в кителе, и ворот сильно давит. Я улыбнулся:
— Бери шашку, давай вниз.
Нож, даже в ножнах, короче кавказского кинжала. Покажу, что знаю.
— Руби!
— Как? – с готовностью отозвался граф, желая подыграть.
— Как хочешь. Руби. Да не переживайте, господин поручик, я знаю, что говорю, — снова улыбнулся я, подбадривая «противника».
— Ну, смотри! – довольно пробормотал граф, наверное, решив меня проучить и показать что-то хитрое из своих коронных приёмов.
После нескольких неудачных попыток, Иван опустил свой трофей и опёрся спиной на сено. Задышал тяжело. Утёр пот со лба.
— Рановато мне ещё железом баловаться, но вообще — здорово! Научишь?
— Можно, только зачем это тебе. Стреляешь неплохо. Пуля всё одно быстрее. Давай наверх. Собраться мне нужно.
— Николай Иваныч, давно спросить хотел, зачем вы в Сербию подались, я так понял у вас и дома хлопот хватает, раз Государь Император ни одной части с ваших линий в Болгарию не взял.
— Расскажу, но только когда к своим пластунам вернёмся. Всё расскажу, только тебе одному всё открою. Истинной цели даже земляки не ведают. Давай, граф, лезь.
— Что так рано, куда тебе торопиться — до ночи далеко.
— Лошадей добрых добыть нужно. Вся загвоздка в них. Не на этих же клячах к своим выходить. Однако, сколь езжу, даже следов не видел. – Я потёр переносицу, чувствуя за собой вину, что не могу найти лошадей, как не стараюсь. Нахмурился, когда увидел лёгкую улыбку графа. Оно и понятно, может я для него и герой-лазутчик, но сам-то я грыз себя изнутри за невезение. Чтобы уйти от больной темы, продолжил.
— Я, тут покумекал, в сторону Софии нужно уходить, к казакам Гурко. От Софии османам одна дорога, к сторожащей Шипку армии Османа-паши. Не сегодня-завтра какая-нибудь турецкая часть на постой в имении расположится. Как они к нашей французской байке отнесутся, не ведомо. Не желаю в ощип, как кур попасть.
— Как там наши, небось, отпели нас. Боюсь подумать, что с Прохором, — загрустил Иван.
— За старика не боись, Гриц Прохору пропасть не даст.
— Если сам Грицко вырвался тогда, из этого чёртова ущелья. Как вспомню… демоны, демоны. Кругом демоны. Из камня, из земли выходят и сеют вокруг смерть. Страшно. Думал, пули их не берут, когда стрелял.
— Но стрелял же?
— Стрелял.
Я кивнул, продолжая:
— И попадал. Не было чертовщины никакой, то домыслы твои, фантазии. Господь бы от нечистого уберёг. Против людей бились. Просто воины черкесы искусные, умеют маскироваться – горы для них дом родной.
— Да понимаю я, — вздохнул Иван, — тогда страшно было.
— Тогда всем страшно было. Не боятся только дурни. А за Грица не тревожься. Лихой казак, опытный пластун: такой может камнем или кустом обернуться, в двух шагах пройдёшь – не заметишь.
Приладил к револьверу сыромятный ремешок, повесил на шею. Проверил несколько раз, ладно ли из-за пазухи вытащить. Нож примотал к лодыжке, винтовку и шашку к седлу приторочу, чтоб издали не разглядели.
— А ты, Иван Матвеевич, ответь, почему так плохо солдат учите. Из пушек палить научили, а в рукопашной, мужичьё сиволапое. Да и из ружей палят абы как. В бою, без команды позицию выбрать не умеют. Обычные крестьяне, только в форме.
— Так ведь побеждают! – загорячился поручик.
— Не от уменья, исключительно из-за характера русского, - сказал я и поднял перст, призывая Бога в свидетели.
Иван настаивать не стал:
— Может ты и прав, а с другого бока, не хотел бы я, такого как ты, умельца, на своих землях иметь. И, не дай бог, пару десятков таких. Не поделят мужики чего, пустят друг – другу юшку из носа. Прикажу выпороть обоих — конец склоке. А такого выпори, попробуй! Боюсь и представить, что будет.
— Ничто, у нас любых порют, кто казачий устав нарушит. И холодная в каждой станице имеется. Разбушевался, трошки посиди, охолонь. Весной, когда землю межевать начинают, такие сшибки бывают, мама дорогая! Насмерть рубятся.
Посмотрел на графа, подчёркивая слова жестом, ведь тема межевания земли очень острая – должна каждого за душу тронуть, и обомлел. Не слушал меня поручик толком, внезапно потеряв интерес к беседе. Стоит лыбится, как гимназист худенький, словно не и с молодым воином разговаривал только что. Погрузился в думы, заулыбался тайным мыслям. Да, только от кого тайные? Я вздохнул. Взял в руки стебелёк сухого клевера, завертел в руках, смотря в поблёкший цветок, трепетно вдыхая в себя ароматы сенокоса детства. Не знаю с чего начать, чтоб не обидеть. Кто поймёт этих графьёв?! Чудная порода.
— Ваня, разобрался бы ты со своими бабами по Божьи. Пора нам собираться в путь-дорогу – пришло время, а ты навертел тут – лаптем не расхлебать. Сам-то не устал от такой карусели?
— Карусели? Какой карусели? О каких бабах ты говоришь? – нахмурился поручик, выходя из своих мечтательных грёз. Засопел. Горячий и обидчивый. Мальчишка и есть. Не убила война юношеского запала. Хорошо. Улыбнулся спокойно, продолжая объяснять, как малому дитю:
— Да о Малике твоей, да о скажённой Иванке, ходит, озорничает, то титьками к стене прижмёт и смеётся, то бесом, как зыркнет и, ненависти столько, что хоть фитиль подставляй. Того и гляди рванёт баба.
— Ненависть? Да откуда? Всегда ласковая такая. Не пойму. Молоко нам носит! Пироги! А какие песни нежные напевает. Что-то наговариваешь ты, Николай. Хорошая девка. Горячая. Кровь с молоком, да и только. Грустит что-то в последнее время иногда. Так может, сохнет по какому-нибудь кузнецу. Обычное бабское дело. – Граф подобрел, вспоминая болгарку, морщинка на переносице разгладилась, заулыбался, усы с узкой полоской седины, затопорщились.
— Ага. По кузнецу, — уныло протянул я. – К тебе бегает, забыв про стыд и людскую молву, а сохнет по кузнецу. — Так и хотелось графского сынка сдёрнуть с облака, да вернуть на землю. Да только понимал я, что Иван к служанке никак не относится. И чувств у него к своей кобыле больше, чем к красивой девчушке. Со всем голову болгарке вскружил, та ходит, как чумная, а он не понимает очевидного. Да только в делах сердечных я не советчик, потому что видим мы происходящее со всем по-разному. Поручик расслабился, лёг на спину, закинув руки под голову, зашуршал сеном, и, наконец, мечтательно протянул:
— Я ведь, Николай, жениться надумал. После войны такую свадьбу закачу с недельными балами. Ты первым будешь в списке гостей приглашённых. Я так решил! Уж больно ты мне по нраву, товарищ, военной судьбой мне даденный.
— Почту за честь, — поблагодарил я несколько обескураженный от столь искренних и горячих речей, мало веря в приглашение, а потом осторожно спросил, — на ком?
— Вестимо на ком! На госпоже Малике! Чувства наши взаимны! Поцелуи горячи, да уж больно коротки и скрытны, — Ваня грустно вздохнул, припоминая волнительный момент, и доверительно сообщил, посвящая в свои любовные страсти, — через платок позволила целовать. Представляешь? Я эти губы на всю жизнь запомнил. Ах, друг мой, что это был за поцелуй! Полжизни не жалко. Смотрю на неё – искрится вся. Спасибо, Господу, что дал мне такую любовь. Видно, заслужил я – не зря нехристей бьём.
— А Иванка? – сдуру ляпнул я. Пожалел тут же. Кто за язык тянул. Но граф даже в лице не изменился. Посмотрел рассеяно на меня, вскользь, продолжая витать с образом турчанки в облаках.
Я кашлянул, прочищая горло. Толстая мышь-полёвка, напугавшись, чуть не сорвалась с потемневшей балки крыши, засеменила быстрее лапками, мелькнув хвостом на прощанье, пискнув, скрылась в соломе. Надо бы кота принести, видел рыжего красавца на покосившемся заборе возле осевшей хаты. Вроде бесхозный, тогда уже мяукал, намекал и просился в гости. Изловлю, да принесу графу, пускай бавит. Почему раньше не додумался? Глядишь, отвлёкся бы от любовных утех.
— Что Иванка? — не понял поручик, сбиваясь с мысли. – Плакала от счастья моего, когда услышала – я же с ней первой новостью поделился, вот здесь и лежала, как ты, она ведь понимает через слово, жаль, ещё плохо говорит, но старается. Да, что ты все про служанку? По нраву что ли? Такую и выкупать не надо, только свистни, сама через круп лошади ляжет – бери, как трофей с войны.
— Так вот откуда бесы в глазах, - тихо сказал я, вспоминая тревожный образ молодой женщины, ведь чувствует всё, волнуется, вот и бесится.
— Что? – Иван устало присел, откинулся спиной в сено.
— Такого трофея мне не надо – говорю, — пробормотал я и жёстко хлестнул себя клевером по голенищу сапога. Поблёкший цветок оторвался и улетел в труху у старой лестницы.
— А, я бы взял, — пожал плечом поручик, прослеживая взглядом полет цветка. – Хорошая девка. Может Малика и возьмёт к себе служанкой, когда ко мне начнёт собираться.
Я покачал головой. Бессердечный, что ли со всем? Да, нет. Вон разговоры все о Малике. О любви.
— Не понимаю я тебя, граф, когда ты шутишь, а когда правду говоришь.
— Что здесь смешного, — лишь пожал плечом в ответ поручик.
— Малика мне вряд ли откажет. Любит же.
Под разговор тряпицу размотал, предохраняющую винтовку от пыли и соломы, тут заскрипела дверь сарая. С блюдом прикрытым рушником, бочком вошла Иванка. С порога застрекотала, пряча глаза. Съехал вниз, к опьяняющему запаху горячей сдобы. Рот сразу наполнился слюной. Есть, вроде, совсем не хотелось. Откусив жёлто-коричневый кружок, половину мягких кружков высыпал и завернул в рушник – в дорогу.
— С творогом, - сказал графу, набитым ртом. Иванке — Лезь наверх, подсадить? — сделал движение к тому месту, под которое якобы собирался подтолкнуть. Девка шарахнулась, чуть стряпню не рассыпала.
Мы с поручиком заржали, что жеребцы, так что в поиск я отправился с отличным настроением.
Заседлав кобылку, ещё раз вошёл в сарай, две пары глаз смотрели из-под крыши, с удивлением. Сняв шапку, пафосно прочитал, невесть откуда выплывшее четверостишье казака – поэта:
З моїх снів ти утичеш над ранок,
Терпка як, аґрус, солодка як біз.
Хочу снить чорні локи сплута́ні,
Фіалкові очі мокрі від сліз.
— На каком это? — отозвалась задумчиво Иванка. — Колко красиво.
— Это, вроде, про любовь? – спросил граф.
— Е за любовта.
– Ты, Вань, французские стихи ей почитай, они про любовь на всех языках понимают.
И вышел на улицу, осторожно притворив дверь, весьма довольный собой. Кобыла косилась, когда усаживался в седло, всё ждала гостинца. Потрепал по шеи, как мог, успокоил. Сахар в этой жизни не нам. Трогай, сивая, дел впереди много.