Хроники одной еврейской семьи (продолжение 27)

Подводы, подгоняемые военным уполномоченным, прибыли в монастырь, когда там кончалась служба. Благостный перезвон колоколов раздавался по округе, навевая умиротворение и спокойствие.

— Эй! А ну, прекрати звонить! – заорал на него военный.

Он уже основательно был пьян, но все равно время от времени прикладывался к фляжке и был, что называется, на взводе.

— Ты что глухой? А может, тупой? Не видишь, кто сюда прибыл?

Но звонарь продолжал свою работу, не обращая внимания на стоявших внизу людей.

— Так! Вы двое, – приказал военный, – полезайте наверх и заткните его.

Немедленно из колонны двое активистов бросились к двери, ведущей на колокольню. Поднявшись, они увидели звонаря, продолжавшего звонить в свои колокола.

— Эй! Ты что, не слышал?  Тебе уполномоченный приказал!

Но звонарь не реагировал на этих людей. Казалось, он вообще не слышит, что к нему обращаются.

— Ну что вы там возитесь, – это уже снизу прокричал уполномоченный.

— Да, кажись, он не слышит нас.

— Дайте ему в ухо.  Тогда он враз услышит.

Один из активистов подошел к звонарю и взял его за руку. Он несильно дернул звонаря за рясу. Тот даже не повернулся, продолжая звонить. Активист уже сильней схватил звонаря,  но неожиданно тот взялся за другой колокол, и активист, потеряв равновесие, пошатнулся и упал.

— Вот, значит, как! Сопротивление властям оказываешь, – заверещал упавший, –  немедленно прекрати звонить.

Но, все оставалось по-прежнему. Звонарь упорно не обращал на них никакого внимания.

Двое активистов набросились на звонаря и повисли у того на руках.  Но вот чудо – он все равно, с висящими у него на руках неслабыми мужами,  звонил.

Видя, какой оборот приобретает эта ситуация, военный сам слез с подводы и, взяв еще двоих  активистов, бросился наверх. Поднявшись,  он увидел, что двоим активистам не удается  обездвижить  звонаря.

— А ну-ка,  расступись все, – заорал он.

И, подбежав к звонарю, с ходу ударил его в лицо.  Кровь потекла по щекам, но он не бросил веревок и продолжал  бить в колокола. И звон тот уже не благостный был, а как при пожаре  — тревожный, предвещающий беду.

— Давай, братцы! Навались! – скомандовал  военный.

Все мужики облепили звонаря, пытаясь оторвать его от веревок, но им это никак не удавалось.  Тогда военный зашел сзади и  стал колотить его кулаками прямо по голове. Ноги звонаря подогнулись, но веревки все равно оставались у него в руках, и он из последних сил  ими дергал и издавал уже прощальный звон.  Нет, он не сопротивлялся нападавшим,  не пытался увернуться от ударов. Просто, когда  звонил, он со своей семьей разговаривал. Последнее, что он увидел, был совсем явственный облик  жены, сидевшей на лавке в окружении детишек.  Она улыбалась ему и качала головой, как бы приглашая присесть рядышком. Больше ноги его не держали, и он упал на пол, так и не выпустив из рук веревки.

— Распутайте его, – снова скомандовал военный.

Мужики сноровисто освободили веревки из рук звонаря.

— А теперь тащите его сюда. Пусть полетает теперь.

Они перекинули его через ограду и, взяв за ноги, столкнули вниз с колокольни.

Тело глухо стукнулось на землю, и наступила тишина. Только один из активистов тайком перекрестился.

— С этим все, – раздражению военного из-за задержки не было предела, – давай внутрь. Быстро!

Всей толпой они ворвались в полутемный зал храма.  Неярко горели свечи, освещая православные иконы. Служба закончилась, но люди, слышавшие крики, из церкви выходить не спешили, боялись и надеялись, что сюда зайти не посмеют. Редкие прихожане и монахини столпились около батюшки.

— Снимите шапки — это храм святой, – попросил активистов батюшка.

— Кому храм, а кому — гнездо вредителей, -  жестко ответил ему военный.

Злоба, душившая его, давно требовала выхода.

— Именем трудящихся приказываю вам сдать золото и зерно, которое вы прячьте здесь.

— Такого греха нет за мной, видит Бог.

— Знаем мы вашего Бога. Тут, намедни, в одной деревне, тоже Богом клялись,  что нет у них зерна, а копнули чуть, вся правда наружу и вылезла.

— Прости, Господи,  души невинно пострадавших.

— Ты мне зубы не заговаривай. Отвечай немедленно, где у тебя Евангелие и крест.

— Все это хранится у нас в алтаре. А зачем вам? Поцеловать хотите?

— Ты что, поп, совсем дурак? А ну, тащи все сюда!

Батюшка заподозрил неладное.

— Нельзя! Это святыня. Что вы хотите сделать?

— Ну, раз сам не идешь, тогда мы сами возьмем твою святыню.

Они всей толпой направились в алтарь, но батюшка преградил им дорогу.

— Не смейте, нехристи. Да еще в шапках! – кричал он.

Военный, что есть силы, своим пудовым кулаком ударил батюшку в грудь так, что тот сразу упал и, запутавшись в рясе, не смог подняться. Монахини, стоявшие рядом, закричали и бросились помогать упавшему.

-  Схватить их всех, связать, – распоряжался военный.

— Прекратите немедленно безобразничать,  — раздался женский голос.

И активисты в растерянности остановились, так напугал их этот голос.

Игуменья Феодосия вышла на середину и, встав и скрестив руки, сказала:

— Немедленно покиньте святое место!

— Это кто тут еще командует? Кто смеет отменять мои  приказы?

— Я игуменья этого монастыря и вправе распоряжаться тут всем.

         — Кто? Кто дал тебе это право? – в ярости  закричал на нее военный, – Может, Председатель? Или, может Нарком, какой? Или товарищ Ворошилов? — Продолжал издевательски тот.  Мне и только мне принадлежит право распоряжаться здесь всем. И право это я получил от имени трудового народа и нашего советского правительства.  А вот к тебе у НКВД есть ряд вопросов, на которые тебе придется ответить.

И после паузы, торжественно обведя взглядом стоявших людей, скомандовал:

     — Именем трудового народа ты арестована! Взять ее!

К ней с опаской подошли несколько человек и замялись, не зная, как и что делать — все-таки игуменья  пользовалась большим авторитетом среди обыкновенных людей.

    — Ну что застыли! Руки ей вяжите и в подводу ведите.

Наслаждаясь полученным эффектом от происходящего, уполномоченный прошел к алтарю и, взяв в руки крест, увидел в нем драгоценные камни. И евангелие тоже украшал большой красный камень. Он вытащил из кармана нож и выковырял  камни. После подошел к священнику и, схватив его за бороду, поставил на колени.

— Клянись  перед своим крестом и евангелием, что в церкви еще не спрятано золото и драгоценности.

Батюшка закрыл глаза и стал читать Отче Наш.

— Ты что бормочешь? Я приказал тебе клясться, а не молитвы читать.

Но батюшка не реагировал и продолжал молиться.

— Ах, ты, мразь! Спрятал золото и не хочешь клясться. Боишься, что твой Бог покарает тебя, за ложную присягу. А ну, клянись  немедленно!

Со всего маху военный стукнул крестом батюшку по голове. Крест сломался, и осколки посыпались. Батюшка повалился на пол. Из раны на голове закапала кровь.

— Переверните здесь все! Найдите мне золото! Я точно знаю, что здесь есть что взять.

Распаленная толпа бросилась во все углы, переворачивая и опрокидывая все, что попадалось под руку. Сбросили святые покрывала, закрывающие алтарь, и расстелили их посреди церкви. Потом стали бросать туда иконы в серебряных окладах.  Церковная утварь без разбора тоже полетела туда.

— Принесите мне лом, – продолжая неистовствовать,  орал военный, – я щас алтарь разворочу, и там  точно что-то должно быть.

Батюшка, увидев какое кощунство, творится вокруг,  побелел, затрясся и еще громче стал читать молитвы. Страшная это была картина  — слышать молитвы священника под ужасающий грохот, сопровождающий разрушение храма. Все иконы были безжалостно выдраны со стен. И те места, где они сияли,  теперь выглядели, как пустые глазницы. Светильники, поставцы, божницы, лампадки, – переломанные, валялись на полу. Все это перекрывал грохот разбиваемого ломами алтаря, который вскоре развалился. Под ним,  действительно, был тайник.  Но лежало в нем не золото,  а старинные книги.

— Что? Что это такое? – Совсем обезумевший, заорал уполномоченный, – Прекрати молиться и отвечай, где ты спрятал золото?

Про тайник под алтарем уполномоченному тоже был донос, как и про хлеб, спрятанный у крестьян. Доброжелатели во все времена никогда не переводились. 

— Видит Бог! Видит Бог!.. – Только и говорил батюшка, осеняя себя крестным знамением.

Уполномоченный подбежал к батюшке, схватил его за крест и, что есть силы, рванул в сторону. Батюшка рухнул на загаженный пол, под хохот стоявших вокруг активистов.

— Так! Вражина! Продолжаем упорствовать! Ничего, в ГПУ с тобой по-другому поговорят. Связать его!

Всю эту картину наблюдали оставшиеся после службы  бабушки.  Когда батюшку поволокли,  пиная ногами, они заплакали и запричитали:

— За что же вы так над человеком  издеваетесь? За что церковь разоряете?

— Если бы он был человек, то конечно, но он же поп.  Сказано – это опиум для народа, – выступал, довольный собой,  уполномоченный.

После разгрома активисты сноровисто погрузили все награбленное добро в подводы. А монахинь и батюшку, связав одной веревкой, привязали к последней телеге и тронулись обратно в Семенов.

Когда Матвейка подбежал к монастырю,  его поразила необычайная тишина кругом. Всю дорогу он бежал,  и почти выдохся,  и сейчас стоял и переводил дух, тяжело дыша и успокаиваясь. Далеко, на другом краю поля, еле заметно, клубилась пыль, но здесь было тихо, и он уж подумал, что  в монастырь никто не приезжал. Он медленно пошел к воротам монастыря и вдруг увидел, что обе створки  настежь отворены. Подошел ближе, и что-то сбоку зацепило его взгляд.

— Какой-то куль или пустой мешок, – подумал Матвейка.

Повсюду валялись какие-то обломки мебели, поломанные свечи, обрывки какой-то материи. Дверь в храм тоже была открыта и Матвейка, преодолевая робость, заглянул  внутрь.  Жуткая картина разгрома так напугала его, что он не мог сдвинуться с места, переводя взгляд  с одного на другое. Он узнавал и не узнавал   внутреннее помещение храма. Все было разбито и перевернуто. Стало очень страшно, и хотелось убежать, но он все сдерживал себя, надеясь увидеть хоть кого-нибудь, кто рассказал бы ему о том, что здесь случилось, и где все монахини.

В этот момент огромная люстра, теперь уже тоже разбитая, но еще висевшая,  вдруг сорвалась и рухнула на пол с жутким хрустом, поднимая клубы пыли.  От неожиданности и мгновенного испуга  Матвейка закричал и бросился бежать, не разбирая дороги.  Он перелетел через ступени крыльца и рванул  в сторону своей деревни.  Но, не пробежав и половины двора, споткнулся обо что-то и упал.  Раздался тихий стон и, обернувшись, Матвейка увидел  лежащего на боку звонаря.

— Никодим! Миленький! Что случилось? Где все? Почему ты лежишь тут?

У Матвейки  от страха дрожал голос, и он не сразу увидел, что Никодим  лежит в какой-то странной позе, с неестественно вывернутыми руками, с откинутой больше, чем возможно, головой.

Матвейка, не вставая с колен, подполз к звонарю. Обнял его и заплакал.

— Ничто, Матвейка! Ничто! – Еле слышно прошептал Никодим.

— Что с тобой, Никодимушка? Почему ты не встаешь?

По щекам Никодима побежала слеза, но он улыбался, глядя на Матвея.

— Знаешь, – снова прошептал он и замолчал. 

Изо рта тонкой струйкой потекла кровь, и он закашлялся, выплевывая сгустки крови на землю. Прокашлявшись, он снова сказал:

— Знаешь, Матвейка. Я давно хотел тебе сказать.  

— Что? Что, Никодимушка? – Матвейка приник к самому лицу звонаря. Тот говорил очень тихо, на грани слышимости.

— Знаешь…, – снова повторил он, – во втором утреннем перезвоне…, – и опять замолчал.

— Что в перезвоне, Никодим? -  Матвейка не понимал, о чем спрашивает его звонарь.

— Во втором перезвоне ты младшой колокол не в ритм кладешь,  — последние слова дались Никодиму с большим трудом.

Он закрыл глаза и замолчал.  Матвейка, ошарашенный, смотрел на Никодима и гладил его по голове, пытаясь дослушать дальше. Но молчал Никодим.  Матвейка приложил ухо к сердцу Никодима и долго не мог услышать биения сердца. Но вот, наконец, он скорее почувствовал, чем услышал, как ударило в груди сердце, и тут же звонарь открыл глаза.

— Рад я, – прошептал он. – Рад, что встретил  тебя, – казалось,  силы возвращаются к нему.  — Ты на сынка моего сильно похож.  Но, конечно, способностей поболее.  

— Никодимушка! Родненький! Прости меня, – Матвейка уже рыдал во весь голос, размазывая по щекам слезы.  — Ты только не умирай. Я все тебе расскажу. Ведь я обманул тебя.

— Не надо, Матвейка! Не плачь! Бог простит, – прервал его звонарь. – Талант у тебя большой. К музыке талант. Ты живи, Матвейка, живи, и расти, а когда вырастешь, обязательно музыкантом станешь, – последние слова Матвейка еле услышал, так тихо опять произнес их Никодим.  Потом глаза его закрылись,  и тело как-то выпрямилось и закаменело.

Матвейка зарыдал, бросившись на грудь своему другу, брату.  Он все умолял его открыть глаза. Он все не верил, что душа Никодима отлетела ввысь, к своим  детям.  У Матвейки началась настоящая истерика. Даже на похоронах своего отца он так не плакал.

Когда Митрофаныч на своей подводе, вместе с Нихамой, выехали на поляну перед монастырем,  то увидели два  тела, лежащих на земле.

— Матвейка! – Страшно закричала Нихама.

Она соскочила с телеги и побежала к телам, лежащим у колокольни. Никодим был уже мертв.  На груди у него  распластался Матвейка. Он был без сознания, но был жив. Только сильный жар исходил от него.  Нихама взяла его на руки и осторожно понесла к телеге. Митрофаныч стоял на коленях и истово молился.  Слезы так и капали на землю, стекая по бородатому лицу.

— Поехали отсюда, Митрофаныч.  Тут уже ни кому не поможешь. А нам к лекарю надо. Матвейка совсем горячий.