Хроники одной еврейской семьи (продолжение 28)

Г Л А В А   24

— Скарлатина, — безошибочно и твердо произнес врач, – срочная госпитализация, гражданочка, и не смотрите на меня так. И вообще, вы вовремя приехали. Еще пара дней, и я бы ни за что не поручился.

Нихама тяжело вздохнула, не зная, как ей поступить. С одной стороны, Матвейка был тяжело болен, и обратно его везти, как раньше она думала, просто невозможно. С другой стороны, они здесь по-прежнему нелегалы. Документов как не было, так и нет.

Сюда, в Семенов, их привез Митрофаныч. Он сильно был напуган бессознательным состоянием Матвейки, который так и не пришел в себя, когда они вернулись из монастыря.  Уже  на подъезде к своему дому они повстречали бабу Марину, и та, увидев полуживого Матвейку, закричала во весь голос:

— Дык куды ты, оглашенный, везешь его! Дубина ты стоеросовая!  Ладно, эта – она показала рукой на Нихаму, -  не соображает,  но ты-то сразу должен сообразить, что к дохтуру его надобно везти.

Они сразу развернулись, и понукаемая Митрофанычем лошадь  бодро затрусила в город.

— Так, – сказал доктор, – идите сейчас в приемную и оформляйте вашего мальчика  к нам  в больницу. А я пока распоряжусь  насчет места.

— А мы…. А я, – Нихама не знала, как сказать.

— Что такое? – Спросил  врач.

— Ну, в общем, я без документов, – как в омут, рухнув, сказала Нихама.

— Ничего страшного, – спокойно сказал доктор. – Главное, что вы вовремя приехали. А уж бумаги после привезете.   Ну,  не стойте столбом, бегите оформлять вашего мальчика.

Когда Нихама повернулась, чтобы  уйти, доктор неожиданно спросил:

— Да, извините. Совсем забыл спросить. Где вы живете?

— В Чернухе.

-  Дело в том, что скарлатина – болезнь заразная. От кого ваш мальчик мог заразиться? Вы у меня первые в этом году. Кроме вас, случаев больше нет.  Это очень странно.

— Ни с кем наш Матвейка не  играл.  Целый день со мной на огороде или в лес за грибами,  — Нихама совсем растерялась, но про посещение монастыря благоразумно промолчала.

— Странно.  Очень странно, – все повторял врач.  Ну, я вас сам задержал.  Идите, голубушка, идите.

Нихама вошла в приемное отделение. Народа в помещении не было.  Никого не было.  Да и вообще в середине лета мало кто болел. Она постучала в окно.

— Ну что стучать. Я и так вас вижу. Давайте ваши документы,  — раздался  женский голос.

— Нет у меня никаких бумаг.

— Что, совсем ничего?

— Нет, – покачала головой Нихама.

— Ну ладно, после завезете.  А сейчас скажите, я со слов запишу вас.

— Что сказать?

— Ну, имя, фамилию, возраст.  Откуда вы?

— Зовут Матвей. Фамилия Кукля. Возраст  7 лет.

— Фамилия, какая странная, раньше никогда такую не встречала. С Украины, что ль?

Нихама промолчала,  неопределенно пожав плечами.

— Ну, не беда. Все одно вылечим. Дохтур у нас – золото.

На этом оформление было закончено. Нихама еще раз поднялась в больницу, зашла в палату. На большой кровати лежал Матвейка по-прежнему без сознания. Он был такой маленький и беспомощный,  что у Нихамы, глядя на него, сжалось  сердце. Он что-то иногда говорил  в бреду. Разобрать было нельзя. Только одно слово она и услышала:

— Никодим! Никодимушка!

— Все, гражданочка! Освобождаем помещение, – сказала вошедшая медсестра.

— Сейчас мы ему укольчик сделаем, а после наш доктор его навестит.  А вы домой идите. Не тревожьте  больных.

Повернулась Нихама и, как в бреду, пошла на выход.

Несколько раз еще приезжала Нихама в больницу.  Один раз вместе с Соней, которая наконец-то приехала из города. Она не знала, что Матвейка серьезно болен, и очень огорчилась. Болезнь проходила тяжело и долго. Когда они с Соней приехали навестить Матвейку, та прошла к главврачу и о чем-то пошепталась с ним. После вышла из кабинета и сказала:

— Никакие документы больше не нужны, и вообще к нему теперь будут относиться повнимательней. 

Нихама недоуменно посмотрела на Соню.  Последние события  с раскулачиванием и рассказами Митрофаныча ее очень сильно напугали,  и особенно привет, который передал главный уполномоченный  Соне,  совсем сбил с толку.

— Соня, — спросила она робко, – а ты что, коммунист?

— Конечно!   — А что, я тебе разве не говорила?

— Нет.

— Ну ладно. Но ты не думай, это между нами ничего не меняет. Да и сама подумай, если бы я не была в партии, что бы с тобой сейчас было.

— Не знаю, –  тихо сказала Нихама,  и как-то по-другому посмотрела на Соню. – Тут тебе привет передавали.

— Кто? Меня здесь мало кто знает. Это не мой район.

— Тут один. Красномордый. Главным  уполномоченным представился.

— Понятно. Это Корнеев. Скользкий тип. Знаю его хорошо.  Был на хорошем счету, но имеет несколько замечаний за пьянку и аморальное поведение. Он не обидел тебя?

— Сначала хотел. Но после  один из его активистов  что-то шепнул ему про тебя, и он сразу в лице переменился.

— Ясно. Боится он меня. Я с начальником  его дружу.

— Как это?

— Да так. Не спрашивай меня об этом, пожалуйста.

— Но ты себе не представляешь, что он здесь вытворял. Скольких людей до нитки обобрал,  из дома  выгнал.  Говорят, даже застрелил кого-то.

— Знаешь, Нихама, идет борьба. Да нет, не борьба — война, и здесь не до сантиментов, и потом, кого ты жалеешь?  — Соня уже не говорила – кричала. — Ты забыла, наверно, что такое погромы? Забыла, кто нас убивал тогда? Вот такие же гои – крестьяне, куркули поганые.  Но сейчас и наше время пришло рассчитаться  за все.

— Соня, – пыталась возразить ей Нихама,  — это совсем другие люди.

— По факту да, другие, а по сути — одни и те же. Еще Ленин писал о враждебности крестьян, об их скрытой агрессивности  и непримиримости,  особенно к нам, евреям.  Только для Ленина — это классовая война, а для нас – национальное освобождение.  Мне абсолютно не жалко этих гоев, ни их, ни их семей.

Нихама съежилась от такого напора. Она еще никогда не видела Соню такой, не знала, что она может быть так жестока, и сейчас, слушая ее, подавленно молчала.

— Знаешь, в партии много наших.  Всю жизнь нами помыкали. Но, кажется, вот и наше время пришло.  Я, конечно, невысокое положение занимаю, но зато знакомых много. Вот только на документах  у нас одна фонька сидит.  Никак не подписывает мне твои бумаги. Покровитель у нее. Из самой Москвы, говорят.  Ничего, Нихама, подождем немного. Недолго,  я думаю, им осталось.

Речь шла о смене руководства ОГПУ, когда из-за болезни Менжинского его функции фактически прибрал к своим рукам Ягода, настоящее имя которого было Енох Гершонович. В свое время он познакомился с Яковом Свердловым, и тот забрал его в Москву. А заместителями  и сподвижниками у Ягоды были: Агранов, Заковский, Фирин, Реденс, Эйхманс, Кацнельсон, Леплевский.  И, что характерно,  все они были евреями.

Они вернулись в Чернуху уже в сумерках, и всю дорогу Соня рассказывала Нихаме о положении дел в стране. Она ахала и охала и не могла поверить во все, что говорила Соня. На следующий день Соня уехала, предупредив, что, если не вернется на следующей неделе, то пусть не волнуется.

— Мулик что-то тоже приболел. Много работал в последнее время – переутомился,  — сказала она на  прощание.

Еще три недели пролежал Матвейка в больнице. Отношение к нему у доктора и так было хорошее, но после посещения его Соней стало еще лучше.  Нихама навещала его каждую неделю. Она и чаще бы к нему приезжала, но специально просить Митрофаныча было неудобно, хотя он никогда, ни в чем не отказывал.  Нихама видела, сколько у него всякой работы. Только когда ему самому надо было в Семенов, тогда и она  ехала вместе с ним.

Последний раз, когда она приезжала, Матвейке уже разрешали гулять.  За время болезни он сильно ослаб,  да и кормили в больнице не очень.  Но когда Нихама приезжала к нему, всякий раз оставляла у медсестры продукты для Матвейки. Сколько уж ему с тех продуктов перепадало, она не знала -  время-то было очень голодное.

— Богатые у тебя родственники, – как-то сказала Матвейке сестра-хозяйка, – я и сама не пойму, кто вы  такие. На кулаков вроде не похожи, на непманов – тоже.  Откуда вы такие взялись?

Как обычно, наученный Матвейка только плечами пожимал.

— Говорили, что  с Украины вы – беженцы.  Только видала я тех беженцев – чистые скелеты. Кожа да кости, как на ногах-то только держались.  А вы все, вроде, как и упитанные.  Я, конечно, не про тебя  — ты еще больной.  Но вон, сколько еды тебе передают всякий раз,  как бы сетовала она.

Хотя, в принципе, была она женщиной и не злой, но в семье было у нее пятеро детей и муж, всякий раз норовивший напиться где-нибудь. Так что другой раз крутой кипяток с лебедой и отрубями и был у них на обед.  А если бы не больница, где она нет-нет, да и умыкнет  что-то съестное, то совсем беда бы была. Вот и завидовала она тем посылкам, что Нихама передавала, и брала оттуда всегда чего-нибудь понемногу. Однажды спросила она у врача о Матвейке. Но тот отвел ее в тихое место и объяснил кое-что.  После этого она уже ничего не спрашивала,  и опасаться  стала,  когда Нихама ей передала очередную посылку.

— Бабушка! Забери меня отсюда, – стал жаловаться ей Матвейка, когда они вышли прогуляться во двор больницы.

Она и сама хотела бы забрать его, но, придя к доктору и попросив его об этом,  получила твердый отказ.

— Что вы! Что вы, голубушка, себе думаете? Он только ожил, только на ноги встал.  А если осложнения, или какие другие последствия? Я не хочу иметь неприятности из-за  родственника ответственного партийного работника. Что вы! Даже не просите. Вот когда я сам буду уверен, и ни часом ранее.

На этом разговор закончился. И сейчас, когда Матвейка умоляющими глазами смотрел на бабушку, она погладила его по курчавой головке и сказала:

— Потерпи, Матвейка. Потерпи, родной, уже скоро тебя выпишут. Мне врач обещал.

Ровно через неделю его и выписали. Четыре недели он пролежал в больнице. Нихама приехала на уже знакомой подводе с Митрофанычем,  и они покатили к себе в Чернуху.  Был конец сентября,  день был солнечный. Воздух был наполнен свежестью и прохладой. Когда по проселочной дороге они въехали в лес, Матвейка обомлел от окружающей его, невиданной ранее красоты.

— Бабушка! Как красиво здесь.

В лесу не было тихо. Он был наполнен  своими чарующими звуками – стучал дятел,  кружились и щебетали птички, белка прыгала с ветки на ветку, делая запасы на зиму. Они выехали на поляну покрытую цветным ковром упавших листьев – красные, светло-желтые, коричневые, лимонно-зеленые. Только осенний лес может обладать таким богатством цвета и оттенков роскоши.

— Да, – протянул Митрофаныч, – сколько живу здесь, а не перестаю красотой нашей русской любоваться.

После больницы Матвейка еще неделю лежал дома, так он ослаб после болезни. Бабушка кормила его еврейским пенициллином  — куриным супом.  Курицу она у Митрофаныча купила. Однажды Матвейка сказал бабушке:

— Давно мы с тобой в лес за грибами не ходили. Очень хочется погулять в лесу.

— Что ж, давай сходим. Тетка Марина говорила — груздь  черный  пошел и рыжики.

Хорошо по осеннему лесу ходить.  Запахи головокружительные. Взяли они с собой две корзины, и не прогадали. Наткнулись на одну поляну, а там груздей –  сразу всю корзину и заполнили.

— Ой, баба, я и не успел погулять, как следует, а уже и складывать некуда.

— Ничего, Матвейка. Мы эту корзину здесь оставим, а в маленькую только рыжики будем собирать. Только, смотри, место хорошенько запомни.

Они подвесили корзинку на сук березы и стали кругом обходить поляну, пытаясь разглядеть в пожелтевшей траве грибы. После перешли на другой конец и увидели, что дальше виднеется еще одна поляна. А, грибов, как назло, больше не было. Точнее сказать, тех грибов, которые они искали.

— Давай возвращаться, Матвейка, может, на обратном пути нам повезет.

— Давай, – согласился уже уставший Матвейка. – Только погоди немного, я на этом пенечке посижу.

— Посиди, отдохни.

Внезапно тихий шум леса нарушил посторонний звук, как будто что-то хрустело у них впереди.

— Наверно, еще грибники какие-то идут, – сказал Матвейка.

За деревьями мелькнула чья-то  неясная тень.  Она промелькнула так быстро, что Нихама подумала, что это кабан или косуля.   Послышалось:

— Уф – Уф.

Словно кто-то отфыркивался, вылезая из воды. Хруст ломающихся веток приближался, и Матвейка привстал на пеньке, силясь кого-то увидеть.

Нихаме эти звуки сразу не понравились, и она подошла поближе к Матвейке.

— Может, зверь, какой? – подумала она  и не ошиблась.

Поляна начиналась небольшим склоном, поросшим  целым выводком деревьев со спелой рябиной.  Вот оттуда, ломая небольшие елочки, и вылезло чудовище. Сначала Нихама увидела небольшую буро-черную горку.  Но вот горка распрямилась, и сердце от страха  ухнуло вниз. Перед ними, метрах в 20, стоял медведь.  Он не спеша привстал на задние лапы и принюхался.  Плотное сбитое туловище, мощные лапы с кривыми длинными когтями, короткая сильная шея и большая лобастая голова.

 Очень четко были видны его глаза, блестевшие в свете лучей солнца. Он был просто огромен. Шерсть его отливала на солнце.  Больше всего Нихаму напугало капающая кровь из пасти зверя,  так она подумала вначале. Медведь, кося одним глазом, нагнул ветку рябины и, вытянув губы, стал ее обгладывать. Он урчал и смешно причмокивал,  может, от удовольствия.  Тогда-то Нихама поняла, что не кровь капала из пасти зверя, а сок. Все равно,  вид его был страшен. 

— Не двигайся! – шепотом прокричала Нихама Матвейке.

Тот стоял на пеньке и заворожено смотрел на медведя. Казалось, ему совсем не было страшно.

— Не шелохнись,  Матвейка! Умоляю!

Все это время зверь косился на них  и уфкал.  Наконец, видимо, наевшись,  он прилег на солнышке, но продолжал посматривать в сторону людей. Нихама и Матвейка стояли, не шелохнувшись и, кажется, даже не дышали.  Вдруг медведь  мгновенно  вскочил  на задние ноги,  и стал принюхиваться,  глухо и угрожающе рыча.  Зрение у медведей не очень хорошее, а вот обоняние  развито  достаточно сильно.  Неясно, что он там учуял, но смотрел он сейчас в другую сторону и выглядел встревоженным. Он встал на четыре ноги и одной лапой принялся рыть землю. Внезапно он вскочил и издал такой грозный рык, что Матвейка испугался и заплакал.  Нихама, стоявшая близко,  обняла Матвейку и сильно прижала к себе стараясь приглушить плач.

— Не бойся, Матвейка, – шептала она,  — успокойся, медведь не на нас сердится.

Оглянувшись назад, Нихама медведя не увидела. Он исчез так стремительно, что она даже усомнилась, был ли он.  Но изрытая неподалеку  земля говорила, что ей это не привиделось.

— Пошли скорей домой, Матвейка.  Да успокойся ты, наконец. Видишь, нет уже никого.

Они подхватили корзинки и почти бегом зашагали в сторону своей деревни. Но не прошли они и сотни метров, как сбоку от них  Нихама увидела чью-то тень. За деревьями было непонятно, кто это. Но это  точно был не человек.  Нихама, чтобы не испугать Матвейку, сказала:

— Посмотри, Матвейка, наверх,  какие там красивые бельчата.

Сама же, крепко держа его за руку, продолжала быстро идти.

— Я не вижу ничего,  бабушка.  Мы слишком быстро идем. Давай остановимся, посмотрим.

— Нет, Матвейка.  Мы  и так припозднились.  Смотри на ходу, – сказала она, продолжая выглядывать идущего за ними медведя.

Что это был именно он, она  теперь  не сомневалась.  Медведь шел за ними как-то  боком, даже зигзагами,  то приближаясь, то удаляясь.

— Хорошо, что он идет сзади,  — думала она, – Матвейка его не видит.

Ноги у Нихамы стали ватными. Но она изо всех сил боролась со своей слабостью.  Каждый миг она ждала нападения, и про себя истово молилась Богу. Тем временем, они все ближе подходили к деревне. И когда в очередной раз Нихама обернулась, то не увидела преследующего их зверя. Они спустились  уже к реке Чернухе,  как вдруг Нихама почувствовала, что  ее ноги  больше не идут.  Как подкошенная, она рухнула на землю,  так и не выпустив руку Матвея.

— Что с тобой, бабушк? – Матвейка присел рядышком. – Ты что, устала сильно?

Нихама  не могла говорить, только дышала тяжело. От перенесенного напряжения  она не чувствовала ног. Наконец, отдышавшись, она сказала:

— Сейчас, Матвейка, сейчас пойдем.

Вдруг в деревне залаяли собаки, и так яростно, что Нихама  встрепенулась и  посмотрела назад  в сторону леса. У самой кромки в кустарнике мелькнула бурая ушастая голова.

— Пошли, Матвейка!  Быстро давай!

— Ты же устала, бабушка.

Но она, быстро вскочив на ноги, как молодая девчонка,  схватила Матвея за руку и рванула к близким уже палисадникам.  Будто и не сидела минуту назад на земле, не чувствуя своих ног,  задыхаясь и жадно ловя ртом воздух.

Уже позже ночью Нихама ворочалась, никак  не могла заснуть, вспоминала прошедший день и разговор с Митрофанычем.  Ему она рассказала о встрече с медведем и хорошо описала его. Тот только охал и удивлялся, не переставая креститься.

— Видать Николай-угодник чудо для вас сотворил, не иначе.   Знают тут у нас этого медведя. Большой пакостник. То  лен потравит, то пшеницу, а в соседнем районе – корову задрал.  Поговаривали, что и на человека нападал, но то неточно.  А вот, что не боится он ничего – это верно.   И хитрый очень.  Уж сколько на него облав было,  ан нет, ни разу не споймали.  Следы  его видели,  а выследить не смогли.  Так что не иначе, как чудо,  что он вас не задрал.