Дмитрий Кочетков: поэт, “умеющий петь про нашу грёбаную жись.”
«Редакционный портфель» под № 17 уважаемого Игоря Исаева, члена Правления МСП им. св. св. Кирилла и Мефодия, руководителя сектора «Поэзия» ЛитКлуба, оказался очень острым. Острый такой портфельчик. Я начала читать и сначала просто, как обычно при чтении поэзии, делала себе выписки цитат и заметки к ним. Дочитав, я увидала целую статью, выросшую из заметок.
Острейшая гражданская проблематика Дмитрия Кочеткова и трагический бытовой пафос, смешанный с грустно-ироническим лиризмом жалости к «заблудшим русским», сделал его стихи определённым феноменом нашей действительности. Кто-то пишет, что улыбался, читая лирику Дмитрия Кочеткова. Я, конечно, не улыбалась, но и скупую слезу сдержать сумела. Мои филологические наблюдения — ниже. Дмитрию и Игорю — спасибо.
"куча душераздирающих строк про неразделённую верблюжью любовь”
Это тоже может стать эпиграфической строкой к творчеству автора! Жанр самоэпиграфа.
“ниспошли мне, Господи, бессонницу скрипом-всхлипом лип и кваком жаб.”
В длинном ряду всевозможных молитв, от Лермонтова (”и верится, и плачется”) до Цветаевой (”и дай мне смерть в 17 лет”) и Маяковского (”врывается, целует жилистую руку”), эта выделяется своими оригинальным подходом.
Интересны именно жабы: в каноническом средневеково-мистическом христианстве жаба — это символ сатаны. У Радия Погодина мальчик хотел жабу кокнуть камнем, как столетиями кокали земноводных все хорошие мальчики (включая Георгия Победоносца), но прогрессивная старуха его отговорила: не по-социалистически это уже, не по-научному. И у Дмитрия Кочеткова, как и у Радия Погодина, в жабах сатаны нет. О них и помолиться не грех.
“Наверное, мне стоит повиниться,что часто суечусь и тороплюсь,что женщин многотомные страницы почитываю всуе и томлюсь.”
Забавная интерпретация гендерного мотива мужского и женского, старого как мир. Женщина — книга, мужчина — читатель. Женщина — объект, вещь (книга), мужчина — субъект (читающий). Женщина — пассивна, мужчина — суетлив, тороплив. В общем, активен и деятелен. И “вещами” пресыщен.
“Балдела от коктейлей смешанных... она хотела денег бешеных... в дома приличные не вхожая”
Дополнительное раскрытие женского мотива: сниженный образ материалистки-обывательницы, обитательницы вполне горьковского “дна”.
“а ей бы Кафку, ей бы Маркеса”.
И зачем “балдеющей”, спрашивается, Кафка? На последней странице “Процесса” надеется найти “денег бешеных”?.. Увы, дамам полусвета, не вхожим в приличные дома, одним Кафкой с Маркесом излечиться ещё не удавалось. Чудес не бывает.
Стихотворение-иллюстрация “низовой” жизни. Печально у них там, на дне.
“А я ведь даже не с войны – я просто с пьянки.”
Комическая бытовая зарисовка строится на контрасте, но комизм-то — грустный. Проблематика гражданская: пьянство, бытовая неустроенность, уродство жизни. Человек возвращается из “адища” жизни в свой “крошечный адок”. А крошечный потому, что и человечишко сам — “маленький”.
“в коммунальной квартире где спрячешься, чтоб пореветь?”
Грустно читать, ведь это опять “дно”, пусть и с юмором. Уродливый клоповый мирок дочерей-шлюшек и вечно пьяных муженьков, отчимов, бьющих пасынков, усталых прибитых жён и коммунальных квартир. Бедность и нищета, а самая страшная нищета — нищета духа. Адок, покрытый матом. Начать жить красивее, честнее и чище никто не умеет и не сможет. “Какое чудо!” — иронический вскрик в мире, в котором чудес не бывает, а подушка за ночь намокает от женских слёз. Вскрик напомнил последние слова Свидригайлова: а я в Америку уезжаю!..
Дмитрий, видимо, создаёт “поэзию настоящего мира”. В нём непоправимо “маленькие” люди страдают, тщетно рвутся со “дна”, обещают зажить чище и ещё глубже утопают в болоте… а поэт всё равно пишет. Даже в этом “адище” коммуналок поэт остаётся поэтом. Другие поэтизируют себе, сытые, сами в чистом и красивом, о котором жители “коммунального мирка” даже и не мечтают, и это так легко, так безбожно легко. А вот нашему поэту — сложнее, и потому в нём как бы больше истины. Это картина мира поэта Дмитрия Кочеткова. Картина грустного “адка”, в котором “рукопись, даже намокнув, горит”.
Да, страшен этот “низовой” мирок, в котором нет счастья (помните, как у Некрасова: ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки, потеряны, заброшены у бога самого!..). Мирок, в котором довольны жизнью только кошки, но не дети: “ мяукали кошки, довольные жизнью сполна”. Выпукло показана детская драма: “мне попало за то, что крошил кошке хлеб…” Детский мирок, их “адок” — это “кукольный мир”:
“А в кукольном Танькином мире
всё съедено счастье уже...”
Какая метафора! Детское счастье “съедено”. Оттяпано, украдено у детей. Несчастные таньки напомнили“Таньку” Бунина.
“И кто-то, страшней дяди Глеба,
захочет не нас наказать.”
Почему “низовые” так жестоки в своим жёнам, к своим и чужим детям и к себе самим?.. Горький и сложный вопрос. Если Достоевский, Чехов и Горький не нашли ответ, то куда нам. Дмитрий Кочетков и не пробует найти: он просто отражает то, что отражается, в зеркале поэзии. Уродство, отразившись, принимает форму комично-печальных строк.
только два живут, жирея —
«сволочь»
и еще какое-то,
кажется, «борщ».
(В. Маяковский, «Облако в штанах»)
А знаете, какая самая страшная мысль? Возможно, и вы её подумали. Что это не «низовые», а «основной массив». Вот это было бы страшно. Что весь «средний класс», всё наше срединное обывательство и мещанство таково. Но нет: Дмитрий Кочетков всё-таки пишет о самом нижнем сегменте, самом несчастном, самом изгаженном. Не сомневайтесь. Просто придонный слой, увы, толст.
Интересно раскрыта у Дмитрия и тема любви. Опять противопоставление мужского и женского. Мужское — свободное, мятущееся, любящее, горящее. Женское — неистинное, даже лживое, мнимое (”свеча без огня”), холодное. Это напомнило у Лермонтова:
“Уста без слов никто любить не мог,
Взор без огня — без запаха цветок”.
Женский образ, недостойный любви, ибо сам на любовь не способен. Цветок без запаха, свеча без огня.
И ещё по прошлому стихотворению я помню, что женщина — вещь (в этой образной системе). И лирический герой в финале “У меня...” восклицает: “Я свободен от этих вещей”. От женщин?..
“то спички кончились, то бабы не рожают,
а если рóдят – провожают на войну.
Пафос и вправду почти всегда комический, лиризм — печально-иронический, просветлённый. Как говорится: умирать — так с музыкой. Настроение просветлённого отчаянья, гоголевской “улыбки сквозь слёзы”. Картина крестьянской жизни после революции. Жизни, перекочевавшей из неметёных избёнок в вонючие коммуналки и растянувшейся до конца ХХ века. И позже.
“Грёбаная жись”
Путь “из деревни на дно”. Горько. Почему так?.. Объяснений много, но ни одного ответа, как зажить чище и светлее. Хотя бы менее невежественно, но сложно оттопыривать мизинчик, когда тебя блохи закусали...
“порву ремень, блох выкушу из шерсти”
Знаете, читая Д. Кочеткова, я погрузилась в беспросветный кошмар “Спать хочется” Чехова, “На дне” Горького и “Клопа” Маяковского. Больно и страшно за “низовых” соотечественников. Причём этот “низ” может разверзнуться где угодно, на любом этаже, где какой-нибудь инфернальный дядя Гриша “строгал, на волю выйдя, Люське пацанов.”
“А Люська подлая своё опять стрекочет:
да, залетела, в этом нет её вины,
но вот рожать она четвертого не хочет –
ни для себя, ни для него, ни для страны!”
Раньше про “низы” писали: “подлое сословие”. Сословие в картине мира Д. Кочеткова и правда подло. Но его ли в том вина? Невежество, грязь, грубость, низкие нравы и узость мышления сложно побороть тому, кто уже родился “на дне” и барахтается на нём. Как его просвещать? Построили школ, долгие годы вузовское обучение было бесплатным. Техникумы, колледжи. Обучили базовым навыкам гигиены и мытья рук после туалета. И что, стали чище? Может, жён и пасынков бить перестали? Если бы...
“Ты считаешь греховным мой мир?”
Стихи про Ваську, “за поножовщину три срока отмотавшего”, стилизованы под шансон и так называемую народную разбойничью песню. Д. Кочетков вовсю иронизирует над подленькой жизнью, с её вознёй, суетой и поножовщинами на разбитой кухне. Просто в такой жизни лишь 2 пути: или рыдать, как Ярославна, или принять ироническую позу. Дмитрий выбрал второе. Он любит и жалеет этот подленький мир.
А улица присела и заорала:
«Идемте жрать!»
(В. Маяковский, «Облако в штанах»)
Пронзителен комизм, в котором Васька, душегуб, патетически скулит: “
«Я не могу топить котёнка,
зарезать курицу и хряка заколоть!”
В этих строках сосредоточено идейное содержание, и Дмитрий ещё раз возвращается к ним:
“мужиков, тех, что курей не убивают,
но перережут глотку другу и врагу.”
Вот почему “подлое”. Не из-за физической бедности, не из-за скудной еды и скудного образования, не из-за плохой орфографии и ещё худшей гигиены. “Подлое” не из-за этих преодолимых сложностей, от которых и декабристы в Сибири частично страдали. Подлое из-за банальной подлости. “Не божья благодать, а суета сует”. Когда подлец предаёт друга, когда лицемерит, когда теряет человеческое лицо по пьянству и становится жесток и одинаково опасен и врагу, и собственному ребёнку, затаившемуся за ножкой кровати и тихо глотающему слёзы: авось пронесёт… И как “щенкам” вырасти в человека?
На какую грязь способно, однако, мое сердце!
Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко!..
(Ф. Достоевский, «Преступление и наказание»)
“Он вдруг пожалел весь оглохший мир...”
Дмитрий Кочетков зовёт это дно “заплутавшей Россией” и “оглохшим миром”. Не вся Россия такова. В ней есть и честные люди, и интеллигенция, и работяги, и учёные, и специалисты, есть и искусство, и духовное здоровье. Но есть и подлость. Д. Кочетков — певец, который спел “про заплутавшую Россию”. Мотив пути: заплутала птица-тройка в метель, но может же и вновь найти путь?..
В “Хоме Бруте” Д. Кочетков как будто пишет о них, “низовых”, выползших к нему из-под половиц и со страниц горьковской “На дне” или некрасовской «Кому на Руси жить хорошо»:
“мы хотели как лучше,
но в рай нет пути, мы греховны навеки.”
Вий у автора — символ этой неустроенности жизни, этого поганого убожества, в котором Витьки и Васьки утопают с младенчества и гаснут.
“Начать всё с начала,
вернуться в начало –
нельзя, невозможно”...
А когда было начало-то? В 1917-м? Или, может быть, при Петре? Да какое же это начало, начало — это Крещение Руси… Но ведь мы к нему как-то пришли, значит, начало было ещё раньше… Нельзя, невозможно.
“Герника” — аллюзия на Пикассо: “Навозные дроны над трупами дружно жужжат”. У “заплутавших” не осталось лиц, только — «свинячие рыла»: “рылами вверх опрокинулась Герника наша.” Мотив нечистоты: “Даже змий задохнулся и умер среди нечистот.”
“Непрочитанный, лишь пролистанный –
русским хамом прóклятый граф.”
И эти “обитатели нечистот” — “русские хамы”, — что обиднее всего, дружно ненавидят всё чистое, высокое и мудрое. Да, они несчастливы, унижены и оскорблены (во многом — собственными силами), но “небеса высшей культуры” презирают всеми фибрами души. Не читали, только осуждают. Конфликт высокого и низкого, небесного и земного.
Говоря о русских хамах, поэт нисколько не оскорбляет ни русский национальный характер, ни “понты” (которые обычно напяливают на немытое тело, как Казбич у Лермонтова ходил сам в лохмотьях, а оружие — в серебре). Поэт по-гоголевски вскрывает бесчинства и обличает пороки, что очистить любимую Родину от налёта нечистот. И это — благородное дело, хоть и нелёгкое как для писателя, так и для читателя.
В противопоставленности высокого и низкого сам поэт выбирает высоту: “А чтоб мы поглядели на мир с высоты,/ нас с тобой вознесёт Исаакий.” Причём вопрос “высоты” — это вопрос, совершенно не связанный с мнимой земной иерархией: “Кто главней короля? Может, ты, может, я. ”
“Жил в доме поэт.
Весь оглохший мир
любил… и жалел немножко.”
“Как загадочна жись.”
Бросается в глаза, что жизнь у Д. Кочеткова — это именно “жись”. Народная, вечно борющаяся с пучиной подлости и, в случае победы, устремляющаяся к высотам. Конфликт временного и вечного. Мгновения и вечности: “Наши книги забудут, а письма порвут”. Искусство у Д. Кочеткова — временно, хрупко, но оттого только грустнее и нежнее улыбка на губах у нас, читающих, и у него, пожалевшего нелепую жизнь вокруг.
Ведь надобно же, чтоб у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели!
(Ф. Достоевский, «Преступление и наказание»)
Иллюстрация кистей нейросетей.
Лично я полвека назад лицом к лицу столкнулся с такой ЖИСЬЮ, решительно не принял её всеми душевными фибрами, и ушел в так называемую внутреннюю эмиграцию. И прожил по обывательским меркам достаточно достойно. А ведь автор вошел в эту ЖИСЬ, и даже был ею обласкан и принят ею. Что же он раньше не видел, какова она?
Заметьте, что этим «низовым», которые садятся за поножовщину, поэт противопоставляет лирического героя с сыном, которого отец учит жизни: как она коротка, как мнима земная иерархия «королей», как хорошо горят рукописи… Вместе они стремятся к «высоте», чтобы оглядывать жизнь с неё. Это автор и противопоставляет подлым, мучащим своих пасынков и детей.
Поэт показывает в стихах, как жалка и угловата такая собачья «жись» в отличие от жизни. Жизнь человеческая начинается на уровне полёта над Исаакием. Получается, поэт призывает обладателей «свинячьих рыл» осознать свою низость и устыдиться её, чтобы постараться стать лучше. И детишек колотить меньше. И «дочерьми-шлюшками» не торговать.
Надежда, неужели автор и в самом деле призывает обладателей «свиных рыл» устыдиться? Не думаю, что автор настолько наивен. Ибо «обладатели „свиных рыл“ абсолютно уверены, что именно их жизненная позиция верная, а те, кто не торгует „дочерями-шлюшками“ ничего в жизни не понимают. Более того обладателей „свиных рыл“ таковыми сделала сама ЖИСЬ, и они максимально адаптированы к ней. Её изменить нельзя, можно только возвыситься над ней. Набраться в душе мужества, чтобы воспринять её как данность, и пытаться прорастать…
Отдельное мерси за дружбу с нейросетями, за мои портреты! ))