На конкурс "Новые имена", номинация "малая проза" Святая тема

Однажды в одном посёлке избирали председателя общества охотников и рыболовов. Требование к кандидатам было одно: надо было соврать так, чтобы даже охотники не поверили.

Начал рассказывать первый кандидат.

— Иду это я, братцы, по лесу. Вдруг навстречу мне медведица. Я хвать за ружьё, а она встала на задние лапы и говорит мне человеческим голосом...

— Э-э-э! Не пойдёт! – прерывает его из задних рядов один охотник. — Подумаешь, удивил! Знаю я эту медведицу. Её Машка зовут. В прошлом сезоне она у меня неделю жила, от браконьеров пряталась. Весь огород потоптала. С женой моей песни горланили — аж завклуб прибегал слушать. А теперь как в лес пойду — в гости зовёт, мёдом угощает, с медвежатами познакомила. Скажите, мужики!

Мужики одобрительно загудели. Единогласно кандидатура была забаллотирована.

Вышел второй кандидат.

— Сидел я, братцы, с удочкой целый день — и хоть бы одна клюнула. Уже смеркаться стало. Развёл я костерок, воду в котелке над огнём повесил… Батюшки-светы! И тут...

— Рыба как начала прыгать одна за другой, да прямо в котёл, прямо в котёл! — закончил за него мужчина, что сидел в третьем ряду, сбоку.

— Откуда ты знаешь? — изумился кандидат.

Вопрос был встречен громовым ржанием.

— Да ты что, брат! Ты спроси тут у любого — каждый скажет, что таких случАев у него было больше, чем спичек у тебя в коробке. А мне однажды щука вообще двух окуньков под мышками принесла. На, говорит, Гриша. Хороший ты человек, мы решили тебе жертву принести. Да ещё кое-как доковыляла, сердешная. Старенькая уж, одышка у неё. Дай, говорю, донесу тебя до воды. Нет, говорит, милок, я уж сама потихоньку. Так по песку и зашуршала.

Завалили, в общем, и этого кандидата.

Третьего, начавшего было рассказывать, как в Зелёной Пади зайцы переходили через речку по старенькому мосту, да так его расшатали, что ему пришлось подлезть и держать наподобие атланта, пока они все до одного не переправились, а они даже спасибо не сказали, — просто высмеяли и обвинили в том, что он, наверное, сам их чем-то обидел, потому что всегда — скажите, мужики, — не только спасибо говорят, но и капустой норовят угостить. Правда, она у них вялая всегда. Хорошую, гады, сами трескают.

В общем, беда. Третий час заседают, а достойной кандидатуры нет.

И тут выходит один мужичонка, сам из себя такой невзрачный, из новеньких. Мужикам почти что незнакомый. Выходит он, это, и опустив голову, в пол смотря, вроде как сам себе, начинает говорить.

— Пошли с другом на охоту… Два дурака. Два дня собирались. Два дня! Тьфу! Надо же: ДВА ДНЯ!!! А бутылку-то и забыли.

— Врёшь, плюгавый!

— Быть такого не может!

— Да он нас за дураков держит

Зашумела охотничья братия.

А рассказчик, не обращая никакого внимания на возгласы, всё стоял, уставившись в пол, и качал головой, совершенно не давая ума тому, как же это они с другом смогли так обмишулиться. Наконец, вскинул голову куда-то к потолку и потеплевшим голосом продолжал:

— Что бы и делали, если бы не жена.

В воцарившейся тишине тот, который рассказывал про медведицу Машку, таинственным шёпотом произнёс:

— А что… Жена?

— Жена?

При этом слове рассказчик улыбнулся какой-то особенно тёплой улыбкой, и у его глаз залучились добрые морщинки.

— Жена… — Повторил он с чувством. — Уж метров сто от дома отошли. Выбежала на крыльцо, да как зашумит: "Коля! Ко-о-оля!" Я уж подумал: пожар какой. Бросил всё на землю, бегу к ней. А она — мне навстречу и из-под фартучка-то достаёт...

— Коля. Что ж ты, родной, бутылку-то ведь забыли. Э-эх! — И мне её протягивает.

— Врёшь, — выдохнули одновременно все присутствующие. Они уже не кричали, а шипели зловещим шёпотом, как говорят с подлецами, предателями и прочими отбросами рода человеческого.

А он улыбался тепло и благодарно, как могут улыбаться только очень счастливые люди, не слыша ни зловещего шёпота, ни последовавшего за ним скрежетанья зубов, напоминавшего работу поселковой пилорамы, завезённой из Германии и смонтированной в 1909 году купцом Залихваткиным. Наконец, словно вспомнив, где находится, он поднял голову, обвёл уважаемое собрание потеплевшим взглядом и, махнув рукой, сообщил.

— А всё равно она нам не пригодилась.

— Жена? — испуганно встрепенулись коллеги, не смея и в мысли впустить то, ЧТО собирался сказать кандидат.

— Нет, бутылка, — просто ответил он.

Эта простота была сродни деловитости гестаповского чиновника, выписывающего семье повешенного счёт за израсходованную верёвку, амортизацию виселицы и зарплату палача, включая имперский сбор и налог на добавленную стоимость.

В зале воцарилась напряжённая тишина, по которой кандидат в председатели общества безошибочно чувствовал, что теперь уже без толковых объяснений ему отсюда не выбраться. Во всяком случае, живым. Он старался сохранить тон спокойной деловитости, но это удавалось всё хуже.

— А инструмента не взяли. Открыть было нечем. Так, покрутили её в руках, покрутили — да и назад в рюкзак засунули.

Реакция зала напомнила рёв начинающегося камнепада, случившегося однажды на Военно-Грузинской дороге. Треск отламываемых подлокотников нарастал, как звук камней, катящихся по почти вертикальным склонам. Рассказчик понял, что не прими он экстренных мер — и эта лавина сметёт и его, и клуб, и чёрт его знает, что ещё.

— Ну-ну! — Успокаивающе поднял он обе руки. — Ну, пошутил. Пошутил. Открыли мы бутылку. Конечно же, открыли. Услышав, едва ли не впервые за выступление этого чудика, то, что вполне укладывалось в их головы, закалённые частыми ночёвками у затухающих костров, они доброжелательно заулыбались, а некоторые, молодые и не очень предусмотрительные, даже попытались вновь приделать к креслам отломанные подлокотники.

— Вы-ыпили! — прошёл по залу добродушный шумок, полный дружеского сочувствия и взаимопонимания.

Но рассказчик не зря носил гордое звание охотника, охотившегося, как выяснилось позже, преимущественно на крупную дичь, как-то: медведей, кабанов, рысей и даже одного леопарда. Не теряя самообладания, он продолжил рассказ.

— Открыли, значит. Разлили...

— Вы-ы-ыпили!-- рокотали голоса охотников, совсем было расслабившихся от рассказа, на их глазах принимающего самый приятный оборот.

Рассказчик продолжал неторопливо и со вкусом.

— Разлили, значит, сразу всю. По котелкам.

— Правильно! — зарокотали голоса охотников.

— А чего мелочиться!

— Вот это по-нашему, по-охотничьему!

— И по-мужицки!

— Молодцы, ребята!

А кандидат продолжал спокойно, обыденно и даже монотонно.

— Разлили, значит. Да...

Он помолчал, и все присутствующие истолковали паузу, которую он сделал именно в этом месте, по-своему правильно. До того правильно, что ещё в течение нескольких последующих минут не могли понять, насколько оказались неправы. Уже когда воображаемая водка текла у них по пищеводам, согревая и веселя, он неожиданной скороговоркой закончил свой рассказ.

— А тут дождь. Ка-ак лупанёт! Мгновенно котелки наполнил. Посидели мы, как дураки, посмотрели на то, как он нашу водку разбавил. И так противно стало! До того противно, что взяли мы всё это дело — да и на землю вылили.

— Врёёоошь! — заорали бедные разочарованные люди. Молодые и недальновидные принялись снова отламывать подлокотники от кресел, а из первых рядов уже неслась, засучая рукава, разъярённая толпа, страшная словно стадо подраненных кабанов.

— Врёшь, падло! — орали они, взбираясь на сцену.

Встреча с ними не сулила рассказчику ничего хорошего.

— Стойте! — раздался вдруг зычный голос. — Остановитесь, мужики!

Толпа обернулась и увидела стоящего на сиденье кресла мужчину в козьем свитере.

— Вы что же, мужики, — густым басом сказал он. — Этот человек только что соврал нам так, что мы ему не поверили аж четыре раза. Четыре раза!

Он поднял над головой руку с вытянутыми четырьмя пальцами.

— Братцы, да на наших же глазах появился новый председатель общества охотников и рыболовов. Качать его!

— Качать его! — Зашумела толпа. — Родимый ты наш!

И только мужчина, скрывавший от браконьеров медведицу Машку, не принимал участия в общих торжествах.

Угрюмо смотрел он на то, как новоиспечённый председатель, качаясь в волнах энтузиазма масс, обивает побелку с потолка и, укоризненно качая головой, повторял:

— Ловкач. Ах, ловка-ач! Непорядочно это. Подтасовка фактов. Спекуляция. На святой теме спекулирует! Ни стыда ни совести у людей. Тьфу!

Но никто к нему не прислушивался. Всем было сладко, ох как сладко думать, что леденящий душу рассказ нового председателя в конце концов оказался просто выдумкой.