Больно не будет. ГЛАВА IV, ПОВЕСТВУЮЩАЯ О РЕБЁНКЕ И РЫБЕ

Все дороги, как известно, вели в Рим, и эта тоже не была исключением. Приезд монахов пришёлся как раз на канун дня Джованни Баттиста, также известного как Иоанн Креститель. Простившись с Гауденцием, пообещавшим при первом удобном случае навестить их в аббатстве Святого Христофора, монахи отправились на приём к Папе не ожидая чего-либо конкретного, но, вместе с тем, готовые ко всему. За исключением того, что пришлось увидеть.

— Братья, как обычно, разделывали свежий улов для папского стола, когда внутри одной очень крупной Рыбы Святого Петра было обнаружено это, — поведал холёный кардинал, демонстрируя проделавшим долгий путь гостям диковинный предмет размером с пивную кружку. — Что это может быть? Есть какие-нибудь идеи?

— Молиться-поститься! — только и промолвил Фабрис, когда к нему вернулся дар речи. — Да ведь это же зуб!

— И без тебя видим, умник. Из-за этого вы, собственно, и здесь. Мы рассчитываем на что-нибудь более конкретное, — нетерпеливо перебирая лакированные чётки, потребовал его высокопреосвященство. — Папа желает знать об этом зубе всё, что только можно, и как можно скорее.

— Ну, во-первых, — возвращая самообладание, по-деловому продолжил Фабрис. — Несмотря на размеры, исходя из формы мне совершенно очевидно, что это — зуб ребёнка.

— Кхм… Ты в этом уверен? — заинтересовавшись заявлением, уточнил кардинал.

— Детский зуб невозможно спутать с зубом взрослого. Хотя молочные и постоянные зубы имеют определённую схожесть, у них всегда присутствуют и принципиальные различия. Если уменьшить пропорции этого зуба до зуба обычного ребёнка… — начал было монах, когда его высокопреосвященство прервал перечисление характерных признаков.

— Хорошо, хорошо, поверю на слово. Что-нибудь ещё? — обращаясь уже не к Зубнику, а к Венсану требовательно спросил мужчина.

— Первое, что приходит на ум — зуб принадлежал ребёнку допотопного великана. И, надо сказать, чудесным образом так хорошо сохранился. Где, говорите, его нашли? В рыбе? Для меня это многое объясняет, — задумчиво поглаживая бороду, заключил Мавр.

— А для меня — ничего, — начиная терять терпение, намекнул кардинал.

Венсан, в свойственной ему манере, пустился в развёрнутые объяснения, начав с символического значения рыбы в христианстве, в то время как Фабрис размышлял о крохе-великане, утонувшем и обглоданном морскими обитателями. Кто любил его в ту пору, когда он был жив и спал, убаюканный на руках у матери? Кто вспомнил бы о нём теперь, когда его имя ушло вместе с унесшей его жизнь водой? Что теперь стало с душой этого малыша?

— Пожалуйста, если можно, то, где бы он ни был, пусть его душе будет лучше, чем сейчас. Пусть будет о нём Воля Божья, — и, желая в душе обретения любви, спасения и веры всем и каждому, Фабрис тихо прошептал про себя так, как обычно успокаивал детей: — Не бойся, малыш. Больно не будет. Я буду молить за тебя Господа. Он Всемилостив.