Да воздастся каждому по делам его

Что за напасть такая? Война 70 лет как закончилась, он знает о ней только по книжкам из средней школы. Ну, 9 мая, Парад Победы, рассказы и встречи с ветеранами в детстве. И собственно всё. Ему 45 лет, он главный инженер свиноводческого комплекса, работа выматывает всего без остатка, только что поспать и остаётся, да и то не всегда получается. На часах 04-30 утра. Что ж, опять контрастный душ, кофе и надо вызывать дежурного водителя. Сегодня в 09-00 селектор с московским начальством, а он выглядит как хроник, после недельного запоя. Под глазами синие круги, лицо опухшее и голова раскалывается до предела — последствие постоянного приёма снотворного. Организм перенасыщен мелатонином, хочется спать постоянно, а тут такое видится, что не приведи Господи.
В начале шестого утра Марков уже сидел в кабинете и изучал докладные записки за прошедшие сутки. От его решений зависит весь внутренний рабочий ритм предприятия. На столе куча отчётов, проверок, жалоб и заявлений. И всю эту макулатуру ему надо изучить, ознакомиться и принять только одно решение, за правильность которого ему придётся отвечать перед руководством в полной мере.
Одна из докладных записок привлекла его внимание: «Настоящим докладываю, что тракторист Семёнов… вылил фекалии свиного производства из бочки ассенизатора в придорожную канаву...»
Марков снял трубку телефона и набрал номер мастера шестнадцатой фермы — Дениса Васильевича Сосновского.
— Привет, Васильевич, просвети меня подробнее, как это со сливом фекалий получилось? Ведь сказано же было слить в лагуну на четвёртом участке, на границе поля и лесного массива Песеца. Ты хоть понимаешь, чем это опять нам грозит? Задолбают ведь активисты «зелёные», того и гляди опять штраф, да прокуратура достанет проверками.
— Всё верно Антон Сергеевич, мы туда Семёнова и направляли.
— И что?
— Семёнов говорит, что его туда не пустили.
— Да? Ну и кто же?
— Говорит солдаты какие-то раненые.
— Чего? Какие «к чёрту» солдаты? Откуда там солдаты появились?
— Не могу знать, Антон Сергеевич, наверное Семёнов лишку принял на грудь, так как ничего путного от него узнать не получается. Пьян, как «фортепьян», но напуган чем-то был конкретно.
— Уволить сегодня же, без расчёта премий и переработок. Задрали эти алкаши. Что у тебя там за эпидемия с работягами? То техника ломается, то в запой уходят. Неделю отработать не могут нормально. Найди мне нормального тракториста и побыстрее, всё, выполняй.
Просмотрев ветеринарный отчёт Марков налил себе ещё чашку кофе. Памжа какая-то на этом участке. Всё не так. Хм. Это ж надо же, солдаты. И тут Марков вспомнил, что года полтора назад у них была долгая и нудная тяжба с отставным военным за спорный участок земли, который они всё-таки отсудили. Ну ещё бы, такие деньги в обороте, весь район можно купить. А вот про какое он там кладбище заикался, чуть ли не до Москвы собирался жалиться. Может это его проделки с солдатами? Но почему тогда раненые? Вот народ, придумают же такое, что даже не приснится. Стоп! Сон. Кошмар. Так, так… да нет, не может быть, что — коллективная эпидемия что ли? Хотя кто его знает, работаем ведь с заграничными химикатами, а там всякой твари по паре.
Он снова набрал номер мастера шестнадцатой.
— Василич, ну ка, давай срочно ко мне.
Денис Сосновский в прошлом был сельским участковым, знал работу с населением на отлично, плюс знание местности, все заимки, леса, озёра, ручьи, поля, пасеки. В общем — целая энциклопедия сельсовета. Поэтому его и ценило руководство, знал всё и обо всём от и до.
Зайдя в кабинет к начальнику Сосновский поразился внешнему виду Маркова. Тот как будто постарел лет на десять.
— Антон Сергеевич, у вас как со здоровьем, выглядите плоховато что-то. Если что, знаю целительницу местную. Настойки и отвары делает от любой хвори.
— Спасибо, Василич, разберусь как-нибудь сам, давай к делу. Рассказывай, что у тебя на ферме за чудеса творятся, техника ломается уже который раз, теперь солдаты какие-то? Может тебе в помощь кого, не справляешься похоже.
— Да шут его знает, Антон Сергеевич, с тракторами то разобрались: четыре машины в МТС отправили на ремонт, все сделали, у всех одна и та же поломка — сгорели генераторы. Может брак заводской? А что до работяг-водил, то чудеса действительно непонятные. Больше недели никто не выдерживает: кто на больничный уходит, кто в запой. И ведь несут чушь какую-то, призраки, голоса, вот теперь солдаты появились. Мистика одним словом.
— А помнишь фермера, отставника, с которым судились за участок поля у леса, что он там про могилы какие-то говорил? Может это он своих сослуживцев подключил? Да с нами в игрушки играть вздумал? Это ведь где-то рядом с твоей фермой.
— Да, всё так, четвёртый сектор. Это из-за него споры у нас были. Там все эти аномалии и происходят.
— А что там раньше было, в советские времена, что тоже чертовщина происходила?
— Да нет, всё также, пахали, сеяли, а что до могил — не знаю, их у нас по всему лесу много. Здесь ведь бои страшные были под Песецей, и в 41-м и в 43-м, народу полегло без счёта — тысячи. Это надо у краеведов наших узнавать, а лучше у старожилов.
— А что, есть ещё люди, что в войну здесь жили?
— Мало конечно, но есть.
— Ну давай навестим кого-нибудь, разузнаем что да как, заодно подарки подарим ветеранам, на публику поиграем. А что ты там про знахарку говорил?
— А, ну так вот к ней и надо было бы заскочить в первую очередь. Василиса Мироновна много чего знает. Вот только не угадаешь, что за настроение у старухи. Ведунья она знатная, но ведь и плюнуть во след может, это у них как проклятье что ли.
— Ну поехали, чёрт ладана боится, да и под лежачий камень вода не течёт, надо что-то делать.
Василиса Мироновна встретила гостей неприветливо, можно сказать холодно. Её взгляд как будто сверлил Маркова насквозь. Главный инженер каким-то шестым чувством ощущал что-то недоброе. Такое с ним происходило крайне редко и бывало, как правило, только на «ковре» у московских «небожителей», перед разносом по всем статьям бюджета.
— Чего пожаловали «упыри» лощёные?
— Ну зачем же ты так, Мироновна,- начал было Сосновский, — мы к тебе с подарками, да со всем уважением.
— Осади милай, твои слова пустой ветер, говорить будешь когда спросят, а я спрашиваю сейчас не тебя. Что, Антоша, плохо тебе?
— А, откуда Вы меня знаете, Василиса Мироновна?
— Кто ж тебя не знает кровопийца этакого, «благодетель местный», барином себя считаешь? Может, мою землю купить захотел? Так у тебя денег никаких не хватит. Ишь ты, подарки прихватили, вот вам Бог, а вот порог, пошли вон.
— Да ты что, Василиса, — вспылил Сосновский, — к тебе такой уважаемый человек приехал, а ты тут концерт устраиваешь. А про себя подумал: «Вот карга старая, одно слово — ведьма. Из ума выжила, как её только земля носит».
— Помолчи свинота, прокляну ведь за каргу. Твоё ли пёс дело, сколько мне отмерено?
Кровь прихлынула к лицу бывшего участкового.
— Василиса Мироновна, простите его, — вступился Марков, — не со зла он, помощь нам ваша нужна и совет дельный, неприятности у нас.
— Знаю я про твои беды, Антоша, и ратников кровавых в глазах твоих вижу. Страшно тебе, да? Форму палачей примерил? Как она, жжёт душу твою грешную?
Марков чуть было не онемел от ужаса сказанного ведуньей.
«Ведьма, — прошептал Сосновский, нащупывая крестик у себя на шее».
А Василиса не унималась:
«Святую кровь с дерьмом мешаешь,
Покой убитым не даёшь,
Пока всё это не исправишь
И года здесь не проживёшь.»
Прочь со двора моего! Вот тебе мой сказ!
Служебный «Патриот» свинокомплекса скрипел на ухабах сельской дороги.
— Антон Сергеевич, давайте в храм заедем, — предложил Сосновский, — здесь недалеко, в Шульгах старая церковь, иконы Казанской Божьей Матери, это самая сильная одигитрия в православии.
— Заедем, Денис, давай заедем. Свечку поставим. А самая сильная одигитрия — Смоленская, только она утеряна давно.
— Да? Не знал. А вы верующий?
— Все мы под Богом ходим, Денис, все абсолютно. И всем нам, по делам нашим воздаётся. Всегда так было и будет. На том вера наша стоит уже больше тысячи лет.
Отец Ипатий встретил мужчин недалеко от храма. В деревне осталось всего три жилых дома, но приход всё равно работал согласно церковного чина. И каждому, кто посещал этот сельский храм, расположенный в лесу, в трёх километрах от большака, батюшка открывал двери, даже если это было в неурочный час.
— Мир вам, люди добрые, — приветствовал путников настоятель.
— Здравствуйте, батюшка, — ответил Марков, — вы уж простите нас, что тревожим. Разрешите нам свечки поставить, да иконам поклониться.
— Двери храма всегда открыты страждущим, — сказал отец Ипатий, — досадно только, что Бога мы поминаем в минуты страданий, которых и так хватает в этом мире. А вот радостью поделиться с Отцом Всевышним забываем и поблагодарить Его за успехи наши, тоже ведь не спешим.
Зайдя на порог церкви Марков пошатнулся и еле удержался на ногах. Сосновский успел перехватить начальника руку и удержал его.
— Что случилось, вы больны? — спросил батюшка.
— Василиса, ведьма проклятая, наговорила гадостей «с три короба», — ответил Василич.
— Не надо так в храме Божьем, да и вообще не надо хулить, аккуратнее со словами. Помните, в начале было — СЛОВО. Слова не пустой звук в нашем мире и к ним надо очень внимательно относиться.
— Спасибо за науку батюшка, сказал Марков, — вот мы сейчас и попробуем испытать эту силу.
— Сила не в словах, а в делах добрых, в раскаянии и смирении людском. За что повздорили с Василисой? Давно, не припомню даже, когда приходили жаловаться на неё. Она ведь несчастная, горемычная страдалица. К церкви всегда раньше ходила, всю службу стояла у ворот, а внутрь правда не заходила. Я спрашивал её, почему так. Глаза отводила. Грешница я, не достойна любви Божьей, отвечала мне. А сама, того и не знает, что Господь любит её, и очень сильно любит. Потому и всю жизнь ей испытания посылает. Она ведь не местная, хоть и живёт здесь уже больше 70 лет. В июне сорок первого ей было семь лет. Здесь под Песецей, колонну беженцев из Белоруссии разбомбили немецкие самолёты. Она тогда на дороге, потеряла всю свою семью и прибилась в лесу к полевому госпиталю красноармейцев. Немцы наступали тогда очень стремительно и многие воинские части не успевали отходить в тыл. А уж раненые и подавно не могли успеть. Вот в лесах и прятались месяцами. Потом, кто поздоровее, пытались вырваться из окружения, партизанили. Госпиталь в Песеце окружили эсэсовцы, донесли малодушные в комендатуру. Там же всех раненых и мед.работников с беженцами расстреляли. Горы трупов по всему лесу собирали и хоронили в братских могилах. Василису, раненую и еле живую, нашла бабка Меланья, знахарка из села Шорохова. Выхаживала её целый год, вылечила Слава Богу. Но осенью сорок второго, латышские каратели собирали молодёжь и детей по сёлам, сгоняли на ж/д станцию в городе и потом угоняли в Германию. Так наша Василиса стала малолетней узницей. Прошла концентрационные лагеря нацистов, выжила. А после войны вернулась в Шорохово, в дом к бабке Меланье, где и жила много лет. Бабка удочерила Василису и передала ей все свои знания. Так что не может Василиса Мироновна зла желать людям, не верю я в это.
— Отец Ипатий, а вы знаете где в лесу эта братская могила?
— Конечно знаю. На опушке леса у межи, рядом с полем колхозным, два холма стоят, один за другим. Там ещё ключ из земли бьёт знатный, водица целебная, раненых солдат ей тогда выхаживали.
Марков вопросительно посмотрел на Сосновского, а не там ли они лагуну для нечистот вырыли. Василич даже лицом побелел от удивления.
— Подождите, отец Ипатий, если там было захоронение, значит памятник должен быть.
— Да, был там обелиск со звездой, даже имена какие то были, но лет восемь назад, «чёрные копатели» стянули его в Чермет и сдать хотели. А приёмщиком тогда Артюха работал. Настоящий богатырь! Знатный комбайнёр был когда-то, техника в его руках исправно работала, любой трактор мог за час починить. Но после развала колхозов и кончины СССР, оказался за ненадобностью в сельском МТС. Вот и пошёл трудиться на пресс и крановый подъёмник в метало-приёмку. Так вот, когда Артюха увидел, что принесли эти ухари, бил их нещадно, но силушку свою не рассчитал. Одному всё кости переломал, отчего тот помер в реанимации, а другого на всю жизнь одноглазым оставил. Осудили его тогда очень сурово, одноглазый сынком какого то начальника оказался. До сих пор в колонии срок отбывает, где-то на севере. А памятник так и забыли назад поставить.
Свечи догорали у иконы Казанской Божьей Матери. Марков взглянул на лики святых и неожиданно заплакал. Он понял весь ужас своей невольной и чудовищной ошибки. Ведь только он за всё в ответе. Теперь всё встало на свои места. Он знает, что ему надо сделать и откладывать это не станет даже на сутки.
Воскресное утро. У межи на лесной опушке стоят несколько машин со строительным инвентарём, оградкой и конусовидным обелиском из нержавеющей стали с яркой пятиконечной звездой на вершине. Место погребения очистили от веток и сухой травы. Родник расчистили и обложили кирпичами. Памятник было решено поставить между холмов и окаймить место металлической оградкой, покрашенной серебрянкой. Когда всё было сделано, отец Ипатий отслужил молебен. Антон Сергеевич был серьёзный как никогда, но выглядел бодро и свежо. Он впервые за неделю выспался. Отдав на сон, как и полагается, все восемь часов без помощи снотворного.
Неожиданно все замолчали и расступились в стороны. К оградке шла бабка Василиса. На ресницах старушки блестели бусинки слёз. Она опустилась на колени между холмиков и погладила их руками.
— Ну здравствуйте мои родные, теперь всё будет хорошо, не тревожьтесь, спите спокойно.
Положив букет полевых цветов у обелиска она подошла к Маркову.
— Спасибо тебе, Антон Сергеевич, ты большое дело сделал. И прости меня старуху сварливую, наговорила в сердцах. Всё у тебя будет хорошо.
— Это Вам спасибо, Василиса Мироновна, всем воздаётся по заслугам. Ну а мне этот урок только на пользу. И ещё, для вас я просто Антоша, большего не заслужил перед вами.
Старушка улыбнулась уголками губ и посмотрела вверх на небо.
— День то какой ясный видишь? Солнышко так и пляшет, красуется. Легко как-то на сердце. Что-то ещё будет сегодня хорошее.
Она опустила голову и посмотрела на кромку поля. Вдоль межи, широким шагом к ним шёл высокий, крепкий мужчина.
— Артюха, сыночек! Вернулся!