День Берёзы

День Берёзы

***

Говорят, к знакомствам в сети нельзя относиться серьезно. Однако на деле порой получается так, что, напротив, нельзя недооценивать их важность. Думала ли я, что мой фейсбучный товарищ Магомед Рамазанов приедет из Магаса в Москву по рабочим делам и зайдет ко мне в кондитерскую? Пришел, взял чашечку эспрессо с фисташковым безе, и тут я возьми и спроси его:

— Простите, вы дядя Заиры Мухарбековой?

— Да, это я.

— Здравствуйте, Магомед Салманович! Я Нина Берестова.

— О, Аллах, какая неожиданная встреча! Здравствуй, Нина! Как дела?

— Нормально? А вы как? Как Заира? Не сильно подавлена?

— Да нет, держится. А я вот под административку попал.

— За пикет? Читала в Фейсбуке. Совсем эти полицаи озверели!

Мы еще поговорили о Заире, после чего я попросила передать ей большой и горячий привет. Я бы с радостью передала бы ей круассан в придачу, но боюсь, в СИЗО не пропустят.

За какие провинности бесстрашная ингушская правозащитница очутилась в столь неподходящем месте? Официальная версия — призывы к насилию. Хотя я так и не поняла, как фраза: «Не кидайте стулья!» может это самое насилие спровоцировать. Сказала бы: «Кидайте стулья!» — другое дело. Так что единственной версией по факту остается наиболее вероятная — Мухарбекову арестовали за борьбу с произволом властей и полиции и за участие в мирных протестных акциях. Так, собственно, я с Заирой и познакомилась — начала писать ей письма в СИЗО. Отважнейшая из дочерей Кавказа, как я назвала ее в своем первом письме, стала мне отвечать. С ее дядей мы уже потом зафрендились в Фейсбуке. Оказалось, по многим жизненным вопросам мы думаем одинаково, несмотря на тридцать лет разницы в возрасте и культурные особенности наших народов. Возможно, потому, что по гороскопу оба раки. Даже свое появление на свет празднуем в один день — двадцать четвертого июня. Хотя раки ли мы? Раки — они пятятся назад, а я, если что задумала, отступать не привыкла. Рамазанов тоже. Вон какую бучу поднял за свою племянницу — всех на уши поставил!

Но даже если бы не Заира, мы бы по любому нашли, о чем поговорить. Рамазанов учитель астрономии. А у меня на звездах, планетах, галактиках просто пунктик. Как только попадаю в другой город, первым долгом бегу в планетарий, если таковой там имеется. Алина, моя сменщица, шутит по этому поводу: если Нина не побывала в планетарии, считай, зря в этот город ездила.

Но на работе особо не побеседуешь — надо клиентов обслуживать. Поэтому в тот день мы больше не увиделись. Однако наша выпечка и кофе Рамазанову определенно понравились, так что на следующий день он снова зашел в кондитерскую. Зашел и на третий день. И не один — с ним была его коллега Тамара. Она тоже в кондитерской частая гостья, и мы с Алиной ее в лицо узнаем. На той неделе моя сменщица еще не вернулась из отпуска, поэтому я работала не посменно, а каждый день. И, как оказалось, случилось это не зря.

Приготовив для них по чашечке кофе и пробив по пирожному, я занялась делами. И невольно услышала, как Тамара говорит коллеге:

— Повезло тебе, Магомед! Завтра не только твой день рождения. Ты знаешь, что Паутов стал нашим президентом не случайно? Он договорился с демоном, и теперь тот ему покровительствует. И случилось это двадцать лет назад как раз в этот день...

Честно говоря, поверить в это было не так уж и трудно. Очень уж как-то удачно у него, тогда еще никому не известного подполковника, карьера стала складываться. Уже тогда я заметила, как ловко этот Паутов умеет спекулировать на людских слабостях и пороках, как оборачивает в свою пользу чужие радости и горести, вовремя натравливая одних граждан на других, как возносит выше Останкинской телебашни подлость и вероломство, придумывая для оных красивые оправдания, и как опускает ниже плинтуса такие прекрасные качества, как благородство, порядочность и человечность. Его правление, начавшееся с «маленькой победоносной войны», последствия которой мы все до сих пор расхлебываем, привело к тому, что произвол стал повседневностью. Полиция и силовые ведомства приобрели исключительные права делать с простыми гражданами все, что заблагорассудится, и ни за что не отвечать. Права и свободы, записанные в Конституции, давно уже читаются как фантастика.

Четырнадцать лет назад один чинуша сбил на машине моего отца. Насмерть. Экспертиза выдала заключение, что он пьяный — мой папа пьяный, быть такого не может! — бросился под колеса. Суд постановил, чтобы мы с мамой выплатили этому чинуши за вмятину на крутом джипе и за моральный ущерб солидную сумму. Никогда не забуду, как чинуша орал на маму, угрожал ей, что, если она не отдаст деньги по-хорошему, а станет что-то доказывать, хуже будет. А мама… Она плакала, говорила: «Все отдам, только Ниночку не трогайте!». Именно тогда ко мне пришло ясное понимание: мы, простые люди, для нашего государства никто. Скот, бараны, которых бессовестно стригут, а мы еще при этом должны радостно блеять. А скажешь слово против — можно схлопотать административку, а если очень «повезет», то и уголовку. Насчет первого, кстати, проверено на собственном опыте. Мне год назад «посчастливилось» увидеть, как разгоняли митинг. Двое полицаев, повалив на асфальт, избивали пожилую женщину. Я возьми да скажи: «Вы что творите? Вы нарушаете закон!». За эту фразу сама оказалась в автозаке, потом в отделении. Потом был протокол с обвинение в участии в несогласованном митинге, суд (а вернее, судилище), штраф… В сравнении с тем, что случилось с Заирой, невелика беда.

А во что за эти двадцать лет превратились люди, которые его поддерживают? Света, с которой мы с института были лучшими подругами, на моих глазах становилась все истеричнее, все нетерпимее к чужому мнению. Последний раз она была в нашей кондитерской лет пять назад во время обострения очередного военного конфликта, который наши СМИ, в худших традициях агрессивной пропаганды, пытались выставить как повод для гордости за Родину. Узнав, что я не считаю этот конфликт делом благородным и вообще не поддерживаю Паутова, подружка рассвирепела — орала так, что стеклянные витрины, через которые всякий мог увидеть нашу выпечку, едва не полопались. До сих пор помню ее искаженное дикой злобой лицо и слова: «Чтоб тебя расстреляли, тварь проклятая!». Алина, которая тогда как раз заступила на смену и ходила с животом, за молчаливое согласие со мной тоже получила по полной — ей Света пожелала родить мертвого ребенка. Но по счастью, проклятие не сбылось — ее Максимка растет вполне здоровым и сильным. А Света теперь в нашу кондитерскую ни ногой.

Не пощадила паутовская диктатура и мою личную жизнь. Прежде я работала в школе — преподавала биологию старшеклассникам. Там я и познакомилась с Витей, учителем географии. Он стал за мной ухаживать. Мы уже мыслили себя почти что мужем и женой, когда меня вдруг уволили. Формально — за служебное несоответствие, а фактически — за отказ участвовать в фальсификации президентских выборов. Коллеги, которые прежде относились ко мне вполне доброжелательно и уважительно, стали с каким-то остервенением топить меня и шельмовать, обвинять чуть ли не в государственной измене. А Витя… Он поступил как все. А чтобы общие знакомые его не осуждали за то, что бросил меня, распустил слух, будто я изменяла ему направо и налево. Так я осталась без работы и без любимого мужчины. Пыталась устроиться учителем в других школах — отказывали. Пришлось осваивать другую специальность — продавцом в кондитерской.

И самое скверное, что, благодаря соответствующим поправкам в законодательство, режим, который построил Паутов, грозит продлится до конца его жизни. Конечно, не о такой судьбе для своей многострадальной Родины я мечтала. Поэтому я бросила меню и тщательно прислушалась, когда Тамара сказала Рамазанову:

— Но ты можешь проникнуть в прошлое и все изменить.

— И как же? — поинтересовался Рамазанов.

Вместо ответа Тамара принялась рассказывать ему старинную легенду. Пару веков назад жил в Смоленщине один очень жестокий помещик, который, чтобы рассчитаться с карточными долгами, продал душу демону. Крепостных своих мучил по-черному. В конце концов, надоело несчастным терпеть этот гнет, и они решили разделаться со своим мучителем. Но как с чертом-то тягаться? Один из них, Алексей Прокофьев, знал толк в колдовстве. Нашел он в лесу сдвоенную березу, вырезал из бересты шкатулку и вместе с сестрой-близнецом Ариной вызвал этого демона. Когда тот появился, Алексей произнес заклинание, которое загнало демона в ту самую шкатулку. После этого помещик, лишившийся покровителя, погиб — придавило упавшей березой. Однако демон успел проклясть своих пленителей, и, чтобы от этого проклятия уберечься, брат с сестрой соврали с этой березы по веточке как оберег от проклятия. Однако Арина вскоре свою веточку потеряла и через несколько дней после этого куда-то пропала, и никто ее больше не видел. Алексей прожил до старости, а шкатулку с демоном оставил в наследство своему сыну, строго-настрого наказал никогда не открывать. Тот в свою очередь передал ее своему. Так и кочевала она из поколения в поколение. Но постепенно потомки Алексея Прокофьева забыли о том, что в этой шкатулке кроется, и почему ее нельзя открывать. И вот его праправнук — тоже Алексей — взял и открыл эту шкатулку. И выпустил демона на волю.

— Это было в деревне Суетово Смоленской области — как раз двадцать лет назад.

Суетово… А ведь там моя дача, куда я еще ребенком частенько наведывалась с родителями. Тогда мы жили в Сафоново. После переезда в Москву дача осталась заброшенной. Я хорошо помнила своих соседей Прокофьевых — дядю Лешу и тетю Настю. Даже представить себе не могла, что у моего соседа в роду были колдуны, и что он владел такой вещью, как шкатулка с демоном. Но только какое отношение все это имеет к нашему нынешнему президенту?

— Интересная легенда! — откликнулся Рамазанов. — Но что тут могу сделать я?

— Ты родился в День Березы — двадцать четвертого июня, как и Алексей. Именно поэтому он смог заключить демона в шкатулку. Завтра в полночь ты можешь проникнуть в прошлое и помешать этой сделке. Но один ты ничего не сделаешь — тебе нужна женщина, которая тоже родилась двадцать четвертого июня. Только вдвоем вы сможете этого демона обратно в шкатулку засунуть.

— Но, во-первых, у меня нет сестры-близнеца. А во-вторых, рисковать женщиной… Вдруг этот демон ее убьет? Или проклянет, и с ней что-то случится. Ладно, если меня одного, а если и ее тоже?

— Сестру для этого дела иметь необязательно. Сгодится любая, главное, чтобы родилась в этот день. И чтобы не упала в обморок, когда увидит демона. Потому что держать шкатулку должна именно она. А насчет убьет, конечно, такой риск есть. Но кто не рискует, тот не спасает мир.

Женщина, родившаяся двадцать четвертого июня… Получается, я на пару со своим фейсбучным френдом могу изменить прошлое и не допустить всех тех бед, что сделал со страной этот Паутов!

Дальше молчать и слушать я не стала — вышла из-за стойки, подошла к столику.

— Магомед Салманович, я согласна. Давайте попробуем!

***

Последняя электричка, громыхая, бороздила просторы Подмосковья, увозя нас все дальше от столицы. Я сидела у окна и любовалась проплывающим мимо лесом. Возможно, в последний раз. Рамазанов, сидящий напротив меня, также смотрел в окно, думая о чем-то своем, и, возможно, молился Всевышнему, чья помощь была бы нам сейчас как нельзя кстати. Долго мне пришлось уговаривать Салмановича взять меня с собой. На мою сторону встала и Тамара. В конце концов, Рамазанов уступил, взяв с меня слово во всем его слушаться и ни в коем случае не ввязываться в разборки с демоном. «Если что-то пойдет не так, беги».

А ведь была у меня возможность отпраздновать свой день рождения по-другому. Приехать на дачу к маме, которая со вчерашнего дня испекла корж для торта, посидеть с ней. Или пригласить к себе домой подружек, поболтать по-девичьи. Или вместе с ними сходить в кафешку, посидеть там. Направиться в планетарий или в кино. А вместо этого я на пару с Рамазановым, у которого сегодня, кстати, тоже день рождения, еду в дальнюю даль бороться с демоном. Ни маме, ни подругам я, разумеется, об этом не сказала. Особенно маме. Как вспомню, какую истерику она мне устроила, когда меня задержали — до сих пор оторопь берет. А мне в последний, возможно, день моей жизни абсолютно не хотелось слез, упреков, мольбы никуда не ехать. Поэтому сказала ей, что за день так устала, что намерена, как вернусь домой, тут же завалиться спать. И что очень ее люблю.

Впрочем, в скорую смерть верить не хотелось. Напротив, хотелось думать, что мы победим, и все будет хорошо. К тому же лицо Рамазанова выражало спокойную уверенность, словно отправляемся мы не в опасное путешествие во времени, а всего лишь прогуляться в пригород. Да и фигура у него накачанная… Хотя в борьбе с демонами это не главное, главное — мужество, сила воли и вера. А в том, что тезка пророка Магомеда настоящий верующий мусульманин, сомнений не возникало. Охотно верилось, что все демоны перед ним отступятся. Я, пожалуй, тоже попрошу Всевышнего о помощи. Правда, молитв я наизусть не знаю, но ведь можно своими словами.

А вот и Балашиха — конечная. Припозднившиеся пассажиры стали неспешно выходить из электрички. Мы с Рамазановым последовали их примеру.

Спустившись с платформы, мы прошли вдоль, пока она не закончилась, затем перешли железнодорожные пути. Где-то рядом должен быть заброшенный дом, который, собственно, нам и нужен.

Его мы нашли очень скоро. Миновав здание с парочкой торговых центров, мы вышли к ларькам. За ними, утопая в зелени, стояло обшарпанное здание с пустыми глазницами окон, всем своим видом показывая, что давно готово к сносу. Через пять минут — ровно в полночь — в нем откроется портал, ведущий из нашего времени в другое — в прошлое.

«А вдруг мы оттуда уже не вернемся? Вдруг останемся там навсегда?» — то и дело вспыхивали в мозгу тревожные мысли.

«Так, Нинка, успокойся! — я попыталась взять себя в руки. — Во-первых, если сделать все, как сказала Тамара, есть все шансы вернуться. А во-вторых, на худой конец, в прошлом тоже можно жить».

— Ну что, идем? Если ты не передумала? — спросил меня Рамазанов.

— Идемте, — согласилась я как можно беспечнее.

Однако, прежде чем зайти в дверной проем, перекрестилась. Да поможет нам Господь!

В покинутом людьми полуразвалившемся здании не было ничего необычного — ветхие голые стены, деревянные покрытия, шатающиеся лестницы, проемы дверей, ведущих из одной комнаты в другую. Осторожно ступая по валяющимся на полу кускам штукатурки, мы бродили по этому бесконечному лабиринту, углубляясь и отдаляясь от входа.

В какой-то момент я с удивлением заметила, что площадка дома выглядит вполне прилично. Нормальный отштукатуренный подъезд, даже окна застекленные. Оглянулась назад — в дверной проем, откуда мы с Рамазановым только что вышли. И не поверила своим глазам. Позади нас была деревянная дверь. Дверь, на которую минуту назад не было ни намека. Да еще и с номером квартиры — двадцать четыре.

— По-моему, это уже какой-то другой дом, — сказал Магомед Салманович.

И вправду, по сравнению с тем заброшенным — небо и земля. Тут, похоже, жили люди.

Спустившись по бетонной лестнице (а в том доме, точно помню, была деревянная), мы вышли из подъезда и оказались на улице.

Сафоново… Как такое возможно? Этот дом в три этажа, выкрашенный в зеленый цвет, с колоннами, я помнила с детства. Сотню раз я проходила мимо него. Слева — железные качели, на которых я ребенком качалась вместе с подружками. За ним — гараж из металлических листов, а за гаражом — длинная пятиэтажка, в которой я выросла, мой родной двор, по которому я гоняла на велосипеде. Песочница, в которой с другими детьми лепила куличики. Лавочка, где с подружками в куклы играла. Турники, по которым с ними же залезала. Кривая яблоня, по пологому стволу которой было так удобно карабкаться. Ограда старого детского садика, куда мы, дети, любили залезть, чтобы весело провести время в беседке. И деревянные гаражи, в которых жители окрестных домов держали мотоциклы и всякий домашний хлам, кто-то даже разводил живность. В одном из них у моего отца стоял мотоцикл «Восход». Во время нашего с мамой последнего пребывания в родном городе эти гаражи давно уже снесли. Яблоню срубили, лавочку заменили на более цивильную. Сейчас же все это стояло на месте, словно и не было этих двадцати лет. И дверь подъезда, в котором прошло мое детство, была деревянная и скрипела всякий раз, когда ее открывали. Это потом ее заменили на железную с кодовым замком.

— Так, в прошлое мы, похоже, попали, — сказала я, озираясь. — Только это не Суетово, а Сафоново. Я как раз выросла в этом доме. Вот мои окна.

Я показала рукой на окно последнего, пятого этажа и невольно уставилась на него. А ведь там, за стеклом, в детской комнате с раскладным диваном сейчас сплю я сама, семилетняя школьница, которая даже не представляет, что она сама, уже взрослая, стоит под окном и смотрит вверх. И знать не знает ни о предстоящем переезде в Москву, ни о том, что папу убьют, и квартиру придется продать, чтобы расплатиться с его убийцей. Ведь сейчас папа живой — вместе с мамой смотрит какое-то кино в соседней комнате.

— Это плохо! — заметил Рамазанов, глядя на часы. — До полуночи осталось немного времени. А надо еще успеть добраться до Суетова.

— У меня, кажется, есть идея.

Я рассказала Магомеду Салмановичу о том, что в одном из гаражей стоит мотоцикл моего отца. Что если нам его позаимствовать? Дорогу до Суетова я знаю, с радостью покажу, как доехать.

Рамазанова мое предложение смутило. Будучи примерным мусульманином, он отродясь не брал чужого. И в другое время наверняка сказал бы, что воровать — это тяжкий грех. Но сейчас ситуация требовала решительных действий, поэтому, после недолгого раздумья, он согласился:

— Хорошо. Возьмем, а на обратном пути вернем на место. Где этот гараж?

Вскоре мы уже стояли у деревянных ворот. Ключей, естественно, у нас не было. Зато крепкому мужчине не составило труда вышибить плечом хлипкую дверцу. А вот и «Восход» родимый! И ключ зажигания в нем. Папа никогда его не вытаскивал.

— Давай, надевай каску и садись сзади. И держись покрепче.

Вечерняя трасса, бешенная скорость, ветер в лицо… Для кого-то это, может, неслыханный кайф, но только не для меня. С десятого класса боюсь мотоциклов и быстрой езды. С тех пор, как моя подруга Юля попала в аварию вместе со своим бойфрендом — байкером Стасом. Выехали на встречную полосу, а там из-за поворота грузовик… Стас умер сразу, Юля скончалась в больнице, не приходя в сознание.

Вцепившись покрепче в ручку на сидении, я старалась не думать о плохом. Все-таки Магомед Салманович не безрассудный юноша, хоть и кавказец, да и пива не пил, в отличие от Стаса. Он вообще к алкоголю ни-ни. Однако неожиданно мне вспомнилось, что лет двадцать назад у нас ночью как раз угнали мотоцикл. И дверь была взломана, и каски обе пропали. Имущества нам так и не вернули. Почему? Рамазанов, если пообещал, вернул бы непременно. Неужели демон нас и вправду того? Или разобьемся, как Юля со Стасом?

Чтобы отвлечься от пугающих мыслей, я подняла голову и попыталась сложить звезды в созвездия. Возможно, я вообще вижу их в последний раз? Увижу ли я их когда-нибудь еще? В этой жизни или в следующей? Кем я рожусь в другом своем воплощении, если с нынешним мне вскоре суждено расстаться? И ведь отступать уже поздно. Надо было не ввязываться с самого начала, а теперь мы уже в прошлом.

Вскоре мы уже неслись по грунтовой дороге. А вот и недостроенный дом из белого кирпича с полосками красного. Мы с папой, можно сказать, сами его строили. Папа клал кирпичи, а я брала в каждую руку по кирпичику и относила ему. Только зря, видимо, старались — кризис заставил нас ехать искать счастья в столице, и дача так и осталась недостроенной. Со временем вокруг незаконченного дома бурно разрослась трава, затем территорию оккупировали елки, березки и кусты малины. Однако сейчас этого еще не случилось — нашему взору предстали ухоженные грядки с клубникой, две теплицы — одна с огурцами, другая с помидорами, молодая елочка возле кучи компоста. Кусты малины смирно стояли вдоль забора.

Дача Прокофьевых — через полтора года они продадут свой участок Горбачевским, которые его, в конечном итоге, тоже забросят — виднелась за забором. Туда мы с Рамазановым и направились.

Те же ухоженные грядки, которые врезались в мою детскую память, тот же сарай, в котором я позже буду играть в прятки с Толиком Горбачевским. Интересно, помнит ли Толик, как мы, услышав откуда-то, что лягушки питаются гусеницами, стали их ловить и тащить в капусту? И как мама Толика — тетя Кира — визжала при одном их виде?

Впрочем, не время сейчас для воспоминаний. В этом сарае должна быть эта самая дьявольская шкатулка. Сарай, конечно же, был заперт.

Пока Магомед Салманович справлялся с этой дверью, мне невольно подумалось, что в этот момент где-то далеко в горах Кавказа молодой еще Рамазанов даже не подозревает, что прямо сейчас он взламывает чужие сараи и несется по трассам на угнанных мотоциклах. Никогда ведь ничем таким не занимался. Но ситуация, как говорится, уж слишком внештатная.

Полсарая пришлось нам перевернуть вверх дном, прежде чем мы, наконец, нашли шкатулку из бересты. По-видимому, предок дяди Алеши был большим эстетом. Даже изготавливая тюрьму для демона, он озаботился украшением. Вырезал по краям крышки дырочки, в которые вставил берестяную ленту, серединку украсил затейливыми узорами. Только больно уж хрупкая вещица. Как только демон не разнес ее в клочья? Хотя, если предок Прокофьева был колдуном, наверняка использовал заклинание. Оно-то и держало пленника внутри, не давая выбраться. А без него, небось, и чугунный сундук оказался бы бесполезен.

Теперь оставалось знакомой тропкой добежать до опушки леса — туда, где стоит береза. А вернее, две березы, которые у основания слились друг с дружкой стволами. На ветвях этой березы папа прицепил качели, на которых мы, дети, любили качаться. Но кому-то они, видимо, чем-то помешали, и этот кто-то разломал их — да так, что только щепки и остались.

В другое время мы, как воспитанные люди, прибрались бы в сарае за собой, поставили бы вещи на место, но до полуночи оставались считаные минуты. Поэтому, кое-как присобачив дверь на место, мы стремглав помчались к лесу.

Память услужливо преподносила воспоминание о том, как я, маленькая, пришла на дачу к Прокофьевым, и тетя Настя стала жаловаться, что какие-то хулиганы взломали дверь сарая, разбросали все вещи и утащили шкатулку из бересты. Все тогда подумала на парней, которые часто шныряли около наших дач. Могли ли дядя Леша с тетей Настей подумать о том, что к этому причастна соседская Ниночка?

Когда мы добрались до дерева, где качели пока еще были в целости и сохранности, стрелки на часах уже достигли полуночи. И мы были не одни. Чуть поодаль стоял… Виталий Витальевич Паутов. Именно таким я видела нашего президента на старых фотографиях. Он стоял в заваленном кусочками рубероида кругу и нараспев читал что-то на непонятном языке.

— Кажется, он вызывает демона, — сказал мне тихонько Рамазанов. — Давай, становись у березы, открывай шкатулку. Скорее.

Я мигом сделала то, что он велел. Сам же Магомед Салманович встал с другой стороны дерева и принялся громко произносить слова из распечатки, которую дала Тамара.

Я, никогда в жизни не вызывавшая демонов, представляла их появление по-разному. Что вот сейчас как грянет гром, как задрожит земля, и появится такой огромный, страшный, с рогами, копытами, да как разразится демоническим хохотом. Но нет, он появился тихо. Даже, я бы сказала, незаметно. Только когда я его увидела… Никогда никому я не пожелала бы увидеть что-то подобное. Все мои представления об ужасных и уродливых монстрах и чудовищах в мгновение показались мне детскими сказками в сравнении с тем, что предстало передо мной в реальности. Я даже описать его не смею. Потому что уверена, всякий, кто такое описание прочитает, поседеет от ужаса, а то и вовсе тронется умом. До сих пор не понимаю, как я тогда не грохнулась в обморок. Или не драпанула так, что чемпион мира по бегу — и тот бы за мной не угнался. А Рамазанов… Нет, это не человек! Это кремень, скала! Он глядел этому демону прямо в глаза. И читал заклинание. Пожалуй, в тот момент я как никогда верила, что легенды о безрассудной смелости кавказцев — не миф, а объективная реальность. Может, именно то, как уверенно держался Магомед Салманович перед лицом Абсолютного Зла, и придало силы моим дрожащим рукам удерживать шкатулку.

Вдруг исчадие ада вздрогнуло и, сметая все на своем пути, ломанулось ко мне, попутно превращаясь в сгусток черного дыма и изрыгая при этом проклятия. Качели безнадежно разлетелись в клочья. Вот кому они, оказывается, помешали! Не успела я опомниться, как дым заполнил шкатулку.

— Закрывай быстрее! — крикнул мне Рамазанов.

Впрочем, в следующий момент он сам ко мне подскочил и захлопнул замок шкатулки, ставшей вдруг такой тяжелой, что я с трудом смогла удержать ее обеими руками. Было такое ощущение, словно туда напихали с десяток кирпичей.

Только он успел это сделать, как раздосадованный Паутов, поняв, что все его карьерные планы летят к чертям, цветисто выругался и кинулся на Рамазанова. В руке его блестел острый нож. Но реакция кавказца оказалась быстрой. Увернувшись, он сделал выпад ногой. Последнее, что я помнила, был отлетевший в сторону нож и кровь на рукаве куртки Рамазанова.

***

Когда я пришла в себя, то не сразу поняла, где нахожусь. Белые стены вокруг, белый потолок, запах лекарств, люди в белых халатах. Неужели в больнице?

— Ну что, Нина Ивановна, как вы себя чувствуете? — спросил мужчина средних лет, очевидно, врач.

— Ну, вроде нормально, — ответила я. — А что случилось? Почему я здесь?

— Вы были в шоковом состоянии. Что-то, видимо, вас очень сильно напугало. Вы помните, как все было?

— Вроде помню. Мы с Магомедом Салмановичем… А впрочем, нет, не помню.

Я подумала, что если скажу о том, как мы боролись с демоном, то меня точно закроют в психушку.

— Ну, понятно. Магомед, кстати, и вызвал скорую.

Честно говоря, я не сразу сообразила, что ему понятно.

— Тут в коридоре ваши родители.

Родители? Но ведь отец давно умер! Может, доктор имел в виду маму и дядю Васю, папиного лучшего друга?

Но нет — вот он, папа, живой, заходит в палату вместе с мамой. Изменившийся, постаревший, с сединой в волосах, но он — точно он. Каким он мог бы стать, если бы не безвременная гибель.

— Папа?! Ты живой?

— Ну, что ты, Ниночка? Я еще ого-го, помирать не собираюсь. Ты-то как?

Я ответила, что все хорошо. Вроде бы.

— Сильно ты нас с матерью напугала! Что тебя понесло в эту Балашиху на ночь глядя, да еще и с каким-то кавказцем?

— У тебя молодой, красивый муж. Чего тебе еще надо? А этот Магомед — он же тебе в отцы годится. Ну, зачем он тебе нужен?

— А Витька — он хороший мужик! Зря ты с ним так?

Муж? Так-так, я еще, оказывается, и замужем. Витька? Не тот ли это самый учитель географии, который меня бросил? А Рамазанов… Они что, в самом деле думают, что мы любовники?

— Мама, папа, у нас с Магомедом Салмановичем ничего такого не было! Он дядя политзаключенной Мухарбековой, и мы проводили ритуал, чтобы Паутов не стал нашим президентом.

— Какие еще политзаключенные? — удивлению родителей не было предела. — У нас уже, слава Богу, не тридцать седьмой. И с чего ты вообще взяла, что какой-то Паутов-Шмаутов должен стать нашим президентом?

— Так что, Паутов не президент России?

— Вообще такого не знаю, — ответил отец.

Значит, у нас все получилось! Я готова была прыгать от радости. Мы победили!

Но что там насчет моей личной жизни?

— Слушайте, а как мы с Витей познакомились? И есть у вас его фото?

— Да ты что, Нин? Вы же в одной школе работаете! А фотка — вот она.

На экране отцовского смартфона, довольно нехилого для пенсионера, показалась дача в Суетово. Наша дача. И вовсе не заброшенная, а напротив, достроенная и очень красивая. И на фоне кирпичного дома — мы с Витей, счастливые супруги.

— А я сейчас в школе работаю? Меня оттуда не выгнали?

В ответ услышала удивленные возгласы:

— За что тебя выгонять? Наоборот, ты там на хорошем счету. Дети в тебе души не чают, руководство то и дело премию выписывает за образцовую работу. Ты что, совсем ничего не помнишь?

Значит, в измененной реальности меня не уволили, и Витя не бросил. Потому и не бросил. Теперь он, видимо, думает, что я ему изменила. Честно говоря, эта мысль меня порадовала. Стало быть, даст развод без проблем, а возможно, будет инициатором оного.

А ведь еще каких-то года два назад я мечтала о том, чтобы пойти с Витей в ЗАГС под марш Мендельсона. Желала прожить с ним всю жизнь и состариться вместе. Зато теперь, когда он оказался моим мужем, который меня вовсе не предавал, я хочу с ним развестись. Да, в этой реальности наша любовь закончилась свадьбой, потому что у нее на пути не стояла большая политика и давление коллектива. Но в той, которую я помнила, именно это ее и погасило. Значит, недорого стоит его любовь ко мне!

Мне страстно хотелось расспросить родителей поподробнее про новую реальность, особенно отца, которого столько лет не видела. Однако я спрашивала аккуратно — не хотелось пугать его и мать тем, что я будто бы совсем ничего не помню. К тому же, я опасалась ненароком выдать свои воспоминания из той реальности, которую сама же на пару с Рамазановым и изменила. Тогда они, пожалуй, могут подумать, что я повредилась рассудком. Поэтому я мало задавала вопросов — больше молчала и слушала.

Когда мать с отцом ушли, ко мне в палату зашел Рамазанов:

— Нина, как ты?

Я ответила, что нормально.

— А вы как? — я заметила, что рука у него перевязана и вспомнила, как Паутов кидался на него с ножом. — Не сильно ранены?

— Да нет, только поцарапал.

— А что было потом? Как мы вернулись? А то я ничего не помню.

Оказалось, после победы над демоном я была в таком неадекватном состоянии, что вряд ли что-то бы вспомнила. Я то хохотала, как безумная, то рыдала в голос. А потом впала в такую прострацию, что ни на что не реагировала. С горем пополам удалось Рамазанову добраться со мной до портала, который вернул нас назад в настоящее. В то настоящее, каким оно стало нашими усилиями.

— Только мотоцикл твоему отцу вернуть не получилось — Паутов его умыкнул.

— Ну, и фиг с ним! У нас, я так поняла, все получилось? Представляете, мой папа, оказывается, живой! А в той реальности погиб. Видимо, без Паутова чинуши не шибко борзеют.

— Реальность вообще сильно изменилась. Моя Заира даже не представляет, чтобы ее могли вот так взять и посадить за выражение недовольства.

— А кто сейчас наш президент?

Им оказался Гришин, который в той реальности был лидером оппозиционной партии, и за которого я голосовала на выборах, прекрасно понимая, что более одного процента он не наберет — пропагандисты и фальсификаторы знают свое дело. А теперь он, получается, глава государства.

— И как он? Хороший правитель?

— Я сам еще не успел толком разобраться, что да как. Но по-моему, нормальный. По крайней мере, в сравнении с Паутовым — вообще небо и земля… Кстати, возьми вот это, — он протянул мне маленькую веточку березы.

— А это зачем?

— Это оберег. Демон нас проклял, поэтому я срезал пару веточек. Чтобы защититься от зла.

***

Через несколько дней меня выписали из больницы, и я вернулась на работу. В школу. К своим коллегам, в той реальности бывшим, но в этой — вполне себе действующим. Однако радости мне это не принесло. Я не знала, как мне теперь к ним относиться. Они были ко мне вполне доброжелательны, искренне переживали за меня, когда я лежала в больнице, навещали, рассказывали интересные новости. Но всякий раз, когда я их видела, в памяти живо вставала сцена, как эти же люди меня гнобили с каким-то неистовым остервенением, с какой-то невероятной злобой. А все потому, что я не захотела идти против закона и совести. Поэтому я, несмотря на все уговоры начальства, уволилась и пошла работать в кондитерскую. В ту же самую, где работала в той реальности. Алина даже не подозревала, что еще до того, кая я переступила порог кондитерской, я была с ней хорошо знакома. И была приятно удивлена, обнаружив, что я понимаю ее буквально с полуслова.

С Витей я развелась, несмотря на все уговоры матери с отцом. Родители очень хотели сохранить семью, советовали нам завести ребенка. Они были уверены, что это наверняка нас сплотит. Но сплочения я желала меньше всего. Обижать Виктора, который в этой реальности ничем передо мной не провинился, я тоже не хотела, поэтому сказала: мол, поняла, что очень люблю волю и не создана для семейной жизни.

Порвала я и со Светой. Хотя в этой реальности мы не ссорились — оставались подругами не разлей вода. Однако мысль о том, что она способна из-за вождя-диктатора потерять разум и человечность и пожелать женщине родить мертвого ребенка, не давала мне относиться к ней по-прежнему. И я просто свела нашу дружбу на нет, без объяснения причины. Да и что тут объяснишь?

Расставшись с теми, кто во время паутовской диктатуры повел себя по-свински, о чем в измененной реальности даже не подозревал, я стала активно искать тех людей, с которыми познакомилась в то лихое время: политзаключенных, правозащитников, журналистов, адвокатов да и просто сочувствующих оппозиции. Нам пришлось знакомиться заново. С кем-то мы находили точки соприкосновения и охотно общались, а с некоторыми, как оказалось, у нас не было ничего общего. В их памяти мы не проходили вместе через ад диктатуры, не поддерживали друг друга, когда беспредел и несправедливость обрушивались на наши головы. Поэтому и общения как такового не задавалось. Но зато я точно знала, что именно эти люди в сложных ситуациях готовы встать грудью за униженных и обездоленных, что готовы бороться за правду, не думая о своем комфорте, а подчас рискуя жизнью. И я тянулась к ним всей душой.

С Заирой мы тоже оказались незнакомы. В этой реальности тихая музейная сотрудница, она и понятия не имела, кто такая Нина Берестова. Впрочем, теперь уже Елкина — когда я выходила за Витю, взяла фамилию мужа. Нам пришлось заново подружиться друг с другом. Правда, когда я по старинке называла ее отважной дочерью Кавказа, она несколько удивлялась, ибо в тех реалиях, в которых мы оказались, ей как-то не доводилось проявлять особой отваги. Но я-то знала, какова она в иной ситуации.

Впрочем, ни Заире, ни кому другому я не рассказывала о том, что реальность была изменена. Лишь с Магомедом, которого я порой, забывшись, называла просто по имени, я могла поговорить об этом. Ведь мы единственные на Земле знали о том, что существовала и другая реальность — та, где каждый вынужден был выбирать между страхом и совестью, между справедливым протестом и конформизмом.

Да, измененная реальность определенно была лучше. Я с трудом привыкала к тому, что получаю в два раза больше, чем прежде, что пенсия моих родителей позволяет им каждый год ездить в Испанию, что наша полиция всегда готова защитить наши законные права, а суды — по справедливости наказать тех, кто нарушают оные, вне зависимости от материального положения, родства, национальности, веры и политических убеждений, что президент и Госдума сменяемы и поэтому вынуждены считаться с мнением народа. Конечно, сказать, что все гладко, и все всем довольны, я бы не смогла, однако похоже, никому, кроме нас с Магомедом, не приходило в голову, что за высказывание недовольства можно схлопотать штраф, арест или тюремный срок. Если что, высказывают еще как. Что коррупция пропала совсем, тоже не посмела бы утверждать. Есть такие, которые воруют. Однако тихо и понемногу. Потому что если попадутся — им сильно несдобровать.

Да, я получила то, о чем мечтала. Однако для этой реальности, для живущих в ней людей я была несколько странной. В эпоху паутовского мракобесия я считалась белой вороной за то, что отказывалась считать Паутова нацлидером, без которого России бы вовсе не существовало, и за откровенную симпатию к оппозиции. Сейчас же людям непонятны были критерии, по которым я определяла, хороший человек или плохой. Как-то пришел к нам в кондитерскую тот самый чинуша, который в той реальности убил моего отца и оставил нас с матерью без сафоновской квартиры. Здесь он тоже был чиновником, однако, не чувствуя вседозволенности, держал себя в рамках и вообще вел себя как приличный человек. Самым неприятным было то, что я ему приглянулась, и он пришел в кондитерскую с цветами, намекая на то, что у него есть два билета в кино. Меня охватило такое бешенство, что я едва сдержалась оттого, чтобы кинуть эти цветы ему в лицо и послать его с билетами по известному адресу. Но здесь он мне ничего плохого не сделал, поэтому вряд ли заслужил подобное обращение. Поэтому я просто холодно сказала: нет. Он немного растерялся, спросил, есть ли у него хоть малейший шанс, что я передумаю и все-таки соглашусь. На что я решительно ответила: нет, никаких. Алина, которая слышала весь этот разговор, недоумевала: почему я его отшила? Вроде бы мужчина приличный. Но меня не устраивало, что человек приличный при демократии. Мне нужно было, чтобы он оставался человеком при диктатуре. А при диктатуре такие люди превращаются в конченых подонков. Впрочем, превращаются ли? Просто диктатура и бесправие вкупе с агрессивной пропагандой провоцирует людей на проявление своих самых гнусных и низменных качеств. Которые в них изначально есть. Это как прорыв канализационной трубы, когда наружу выливается известно что. Но для того, чтобы это известно что вылилось, оно должно там быть изначально.

Или вот зашел в кондитерскую скандальный тип, которому все не так, все не эдак. Алина едва сдерживала раздражение, и только профессиональный долг заставлял ее натянуто улыбаться и стараться угодить клиенту. Я же старалась угодить ему не из чувства долга, а потому что всей душой желала сделать ему приятное, вызвать его искреннюю улыбку и удовольствие. Когда он, наконец, выбрал то, что ему пришлось по нраву, и ушел, Алина удивилась моей искренней приязни к этому типу. Я в ответ сказала, что хоть он и непростой человек, но, по всему видно, у него справедливое сердце, которому претит любая ложь, подлость и несправедливость, и за тех, кого обижают, он готов встать горой, даже если для этого придется чем-то пожертвовать. На вопрос, знакома ли я с ним? — я ответила: да нет, просто интуиция подсказала, что он именно такой. Хотя на самом деле дело было не в интуиции. В той прошлой реальности он был известным гражданским активистом. За то, что он посмел вступиться, когда омоновец на митинге лупил дубинкой паренька, его обвинили в нападении на полицейского, посадили в тюрьму и там избили так, что сломали позвоночник. Собственно, эта травма и стала причиной его смерти. Но здесь он был жив, здоров.

Разумеется, моя «интуиция» не всегда работала. Ведь сколько незнакомых людей мне приходилось видеть, о которых я в прошлой реальности ничего не знала. Поэтому тут мне оставалось довольствоваться тем, что вижу сейчас. Однако люди, не познавшие диктатуры, не понимали, почему я, когда сужу о людях, заморачиваюсь вопросами: если бы да кабы.

Первое время я, как только слышала о том, что где-то кто-то стоит с плакатом или где-то кто-то выложил в Фейсбуке неодобрительную статью про власть, выражала надежду, что его не задержали. А люди искренне не понимали, с какой радости его задерживать? Человек просто культурно высказал свое мнение. Сейчас же, тьфу-тьфу-тьфу, не тридцать седьмой.

Однако больше всего я удивляла собственных родителей. Во-первых, разводом с Витей, которого вдруг так внезапно разлюбила. А ведь были такой прекрасной парой и жили душа в душу. Даже ребенка планировали завести. Во-вторых, они искренне не понимали, почему я вдруг стала так привязана к отцу, словно не видела его целых сто лет, а на мать будто бы за что-то обижена. А что я могла сказать? Что в реальности, где я жила, отец трагически погиб, а мать добила меня упреками, когда узнала о моем задержании на митинге?

Впрочем, все мои странности довольно быстро списали на посттравматический стресс. Что меня так напугало ночью в Балашихе, я так и не рассказала. Сослалась на то, что ничего не помню. Однако очередной раз удивила родных и знакомых кардинальной сменой имиджа. Никогда прежде не красившая волосы ни в этой реальности, ни в той, я стала огненно-рыжей. Даже не потому, что захотелось поменять что-то во внешности. Просто встреча с демоном, который стоял в двух шагах от меня, не прошла бесследно для моего цвета волос — из темно-русого он радикально изменился до пепельно-серого. И это еще легко отделалась — могла вообще разума лишиться.

Словом, из-за того, что я не жила в этой реальности, а помнила ту, другую, я чувствовала себя как инопланетянка, которую неизвестно каким космическим ветром занесло на Землю. Магомед, хоть и никогда не жаловался, было видно, чувствовал то же самое. Заира рассказывала, что после поездки в Москву ее дядя стал каким-то странным и неразговорчивым. К некоторым своим друзьям вдруг стал значительно холоднее — я так поняла, это были те, кто после ареста племянницы повели себя не лучшим образом; а к малознакомым прежде людям, в том числе и к тем, кого прежде недолюбливал, неожиданно стал относиться чуть ли не как к братьям родным — видимо, именно они в трудное время подали ему руки. Я понимала, что ему так же нелегко, как и мне. Помнится, один из президентов Чили как-то сказал такую фразу: история принадлежит нам. Кто это был, и при каких обстоятельствах он это сказал, не помню, но если бы он, как мы с Магомедом, взял на себя вольность изменить прошлое, уверена, он бы добавил: и за эту принадлежность нам приходится расплачиваться. Ведь наш народ не отвоевывал свободу, не винтился по автозакам, не сидел по тюрьмам за свои убеждения, не заполнял собой площади, рискуя испробовать на вкус омоновские дубинки. Мы двое принесли свободу на блюдечке, помешав Паутову стать президентом. И помним не ту реальность, которая стала, а ту, какой она была до изменения. Потому мы для этого самого народа какие-то странные, какие-то не от мира сего. Да, реальность стала такой, какой мы хотели ее видеть, но мы не помнили самих себя, живших в этой реальности.

Мы общались с Магомедом по Фейсбуку и таким образом как-то компенсировали свою отчужденность. Но неожиданно Магомед куда-то пропал — перестал отвечать на мои сообщения и вообще появляться в соцсетях. И оказалось, не только из виртуального пространства — Заира была очень обеспокоена внезапным исчезновением своего дяди. Пыталась связаться с ним по телефону — номер не отвечал. Обзвонила всех знакомых, но никто ничего не мог сказать. Расстроенная, она сетовала на то, что, видимо, такое случилось из-за того, что накануне дядя Магомед потерял оберег. «Была у него такая березовая ветка, которую он все время с собой носил. Говорил, от всякой нечисти и от проклятий защищает. Боюсь, вдруг с ним теперь что-то плохое случилось».

Потерял ветку. Я вдруг вспомнила легенду про сестру Алексея Прокофьева, которая после потери оберега также куда-то исчезла. И мне реально стало страшно за Рамазанова. Что случается с теми, кто теряет эту ветку? Неужели погибают? Или демон утаскивает их с собой?

Однако через несколько дней мне пришел печальный ответ на этот вопрос. Заира написала мне о том, что дядя ей позвонил. При этом говорил такие странные вещи. Спрашивал, как ей там сидится в СИЗО, принести ли ей чего-нибудь, передавал приветы от каких-то правозащитников, говорил про какого-то адвоката. Потом связь прервалась. Заира пыталась дозвониться дяде, но трубку он так и не взял. «Дядя Магомед сошел с ума!» — написала она с отчаянием.

Наверное, и вправду сошел. Так и не привыкнув к новой реальности, он, очевидно, вообразил, что до сих пор находится в той, которую мы изменили. По-видимому, ветка березы оберегала его рассудок, который теперь помутился.

Я писала ему сообщения, надеясь, что он все-таки прочтет их. Но Магомед больше ни с кем не связывался. Я осталась совсем одна в этой реальности.

***

Вот раззява! Каким местом я, спрашивается, думала, когда оставляла свою сумочку на столике для покупок? Видимо, слишком привыкла к новой реальности, в коей уровень преступности на порядок меньше. И вот стоило на пять минут отлучиться в кофейный отдел, как ее умыкнули. Ладно, кошелек, мобильник — все это наживное, да и карточка все-таки осталась при мне. Но в этой сумке у меня была веточка березы, которую я всегда носила с собой. А теперь ее украли. Что со мной будет? Неужели потеряю разум, как Магомед?

Однако это в мои планы не входило. Я решила, что в выходные непременно поеду на дачу в Суетово и, если эта береза еще стоит, сорву с нее еще веточку. Поэтому на вечер пятницы я немедленно взяла билет до Сафонова.

Утром меня разбудил телефонный звонок.

— Нина, слава Богу! — услышала я встревоженный голос матери. — Ты куда пропала? Я уже третий день не могу до тебя дозвониться? С тобой все в порядке?

Я, если честно, вообще не врубилась, о чем она говорит. Какой третий день, когда мы только вчера вечером созванивались? Неужели я так долго спала?

— Да все нормально. Я спала и...

Что сказать дальше, я не нашла. Столь крепкий сон был для меня в новинку.

— А как папа? — спросила я.

— Думаю, в выходные надо съездить на кладбище, убраться.

— Мам, что с папой? — теперь я не на шутку встревожилась. — Когда это случилось?

Неужели я проспала смерть родного отца?

— Случилось что? Умер папа уже давно. Чтоб этому чинуше подохнуть, как собаке!.. Ладно, Нин, хорошо, что у тебя все нормально. Я уже думала в полицию идти в розыск объявлять. Больше никогда так не делай.

Когда мама положила трубку, я невольно посмотрела на экран, где высветилось время и дата. Двадцать седьмого июня. Как так? Вчера было двадцатое октября. Год тот же. Может, настройки даты и времени сбились. Надо будет их наладить. А сейчас — позавтракать и на работу.

По дороге я заглянула в почтовый ящик. В нем было письмо от Заиры Мухарбековой. Из СИЗО. Все еще не веря в происходящее, я вышла из подъезда и спросила случайного прохожего, кто у нас сейчас президент. Он ответил: тот же, что и вчера — Виталий Паутов, добавив при этом: скорей бы он уже сдох, а то задолбал. Последнее слово он, правда, произнес несколько цветистее.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Неужели все это из-за какой-то веточки? Получается, она оберегала нашу демократическую реальность. А когда я ее упустила, все вернулось на круги своя: Паутов заключил сделку с демоном и стал главой государства. Прости меня, Заира, и вы, отважные диссиденты, сидящие по тюрьмам и автозакам, простите меня, непутевую! Подвела я вас всех! История принадлежала мне, а я ее вот так профукала. Получается, все наши старания коту под хвост!

А автобусе я по привычке заглянула в Фейсбук. Так и есть — вот она ублюдочная реальность! Парням, которых объявили террористами и выбили признания пытками, дали сроки — одному пять с половиной лет, другому семь. Участников пикета за освобождение политзаключенных загребли в автозак, а общественного защитника мало того, что не пустили к ним, так еще и избили. Мать убитой женщины с Северного Кавказа извинилась перед главой республики за то, что заподозрила зятя в убийстве своей дочери. Гражданского активиста Степана Лисицына, которого еще год назад посадили за неоднократное участие в митингах, в очередной раз поместили в штрафной изолятор. За то, что, поздоровавшись с сотрудником колонии два раза на дню, не сделал этого в третий. Бурятского шамана, который собирался в Москву изгонять Паутова, объявили невменяемым и упрятали в психушку. После таких новостей создавалось ощущение, что демон, которого мы с Магомедом засунули в шкатулку, не только вышел на волю и помог своему подопечному, но и вселился во всех, кого от этого не тошнит, кому происходящее не мешает гордиться и восхищаться отчизной. Как можно гордиться тем, что жизнь человека ничего не стоит, его достоинство попирается всеми мыслимыми и немыслимыми способами, как можно восхищаться вседозволенностью власть имущих и бесправием тех, кто не имеет власти и денег? Хотелось кричать: очнитесь, люди, вы больные! Вы кланяетесь тому, кто на вас откровенно плюет и доказывает это каждый день! Что еще должен сделать этот Паутов со своей гнусной шайкой, чтобы вы поняли, что вы для него быдло, которое легко можно использовать в своих шкурных интересах? Но разве опьяненные льстивыми речами о величии Родины способны услышать стоны пытаемых в темницах несчастных, разве тронет их души плач матерей, чьи дети умирают из-за того, что у них нет денег на дорогостоящую операцию? Для них главное — ракеты, которыми можно бабахнуть, чтобы другим неповадно было. Или, на худой конец, какая-нибудь персона, на которую с телеэкрана укажут: это враг, бей его! И осатаневшая толпа, похрюкивая от наслаждения, набрасывается на этого «врага народа» с какой-то иррациональной злобой. У них даже мысли не возникает спросить себя: а что плохого лично мне сделал этот человек?

Впрочем, справедливости ради следует сказать, что не все сторонники Паутова такие озверевшие, озлобленные, готовые рвать, метать и топтать всякого, кто не с ними. Бывают и равнодушно-счастливые. Недавно еще в той реальности я познакомилась в соцсетях с одной барышней. Вполне счастливая, голосует за Паутова. Живет при этом на Бали, и весь ее облик излучает позитив. Все бы ничего, но при этом она сразу показалась мне напрочь лишенной сострадания. Как инфанта из сказки Оскара Уайльда. Еще и говорит: надо быть позитивными и светиться от счастья. Только у меня о позитиве несколько другие понятия. Я видела, как арестовывали того же Лисицына, когда он улыбался из автозака своей очаровательной улыбкой, я неоднократно получала жизнеутверждающие письма от Заиры, читала посты в Фейсбуке, когда кому-то передавали слова тех, кто за политические убеждения сел в тюрьмы — временами довольно веселые. И это не с Бали, а из мест лишения свободы. Конечно, я ни в коей мере не желаю той барышни зла, но иногда мне интересно, как бы она себя повела, если бы ее ни за что ни про что арестовали и посадили? Светилась бы она от счастья хотя бы потому, что живет и дышит, что травка зеленеет, солнышко блестит, и Земля вращается? Или от ее позитивного настроя не осталось бы и следа в тот же миг? Но хочется надеяться, что точно мы этого никогда не узнаем.

А что я скажу своим будущим детям, когда они зададут вопрос: как вы все до такого докатились? Как посмотрю в глаза Заире, Степану, шаману из Бурятии, кавказской женщине? Против воли мне вспоминался сонет Шекспира, который я читала еще в школе:

«Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...

Но как тебя покинуть, милый друг!».

А я и не покину. Теперь, друзья мои, я точно буду с вами до конца. Я буду писать вам письма по тюрьмам, если, как оказалось, ни на что больше не способна. И пусть за солидарность с вами и за сочувствие вашей доле огребу по полной — плевать! Лучше, будучи с вами и за вас, познать горе и печаль, нежели быть с теми, кто вас гнобит, испытывая при этом тошноту и острое нежелание смотреться в зеркало.

Единственное, чего я не понимала: почему Магомед за потерю оберега был наказан один, а стоило потерять оный мне — под ударом оказался весь народ российский? Ведь если веточка березы оберегала рассудок тех, кого проклял демон, я, по идее, тоже должна была просто сойти с ума. А может, я уже сошла, и то, что я вижу сейчас, мне попросту мерещится? Хорошо, если так.

Вскоре я доехала до кондитерской, надела фартук и стала, как обычно, обслуживать посетителей, не подозревая, что ждет меня еще один сюрприз. К полудню пришла Тамара. Увидев меня, она вдруг побледнела, как смерть, и стала истово креститься:

— Чур меня! Нина! Вас же убили!

— Чего-чего? — я была в таком офигении, что просто не нашла других слов.

— Вы боролись с демоном. Магомед перепутал пару строк в заклинании, и он вас убил.

Нормально! Значит, меня уже и убили, а я ничего об этом не знаю.

— Подождите, но я ведь здесь, живая.

— Да я вижу. Но не могу понять, как. Раскладывала карты — они однозначно сказали, что вы оба погибли.

— Значит, карты что-то путают.

Тамара пообещала, что попробует разобраться, а я уже начала сомневаться даже в том, живая ли я. А то, может, уже и призрак. Говорят, можно проверить, посмотревшись в зеркало. Если ты мертвый — своего отражения не увидишь. Но я с утра, когда умывалась и чистила зубы, видела себя в зеркале. Стало быть, живая. Может, демон убил одного Магомеда, а я спаслась чудом? Но ведь я точно помню, как после этого с ним разговаривала, как мы в Фейсбуке переписывались. Или я настолько сбрендила, что контактирую с убитыми фейсбучными товарищами? Что же, черт побери, вообще происходит с Родиной и с нами?

Но вечером, когда я зашла в Фейсбук, неожиданно увидела пост Рамазанова об очередных задержаниях активистов, стоящих с плакатами у прокуратуры. Пост был написан несколько часов назад.

«Магомед Салманович, Вы живы? С Вами все в порядке?» — написала я ему тут же личное сообщение.

Ответ мне пришел буквально через несколько минут:

«Здравствуй, Нина! Живой. А ты как?».

В ответ я написала все как есть, без утайки — и о том, как потеряла ветку-оберег, и о том, как проснулась при паутовской диктатуре, и о том, как Тамара сказала, будто нас обоих убили. Рамазанов признался, что тоже не понял, что произошло, потому что, проснувшись, также узнал, что Заира за решеткой, а диктатура цветет и пахнет и все больше звереет. Но о своей гибели в борьбе с демоном слышит в первый раз. Потому что прекрасно помнит, что покидал Суетово живой и невредимый, если не считать легкого ранения в руку, что нанес ему Паутов.

«Может, мы оба рехнулись?» — спросила я.

«Может быть и так. И, похоже, не только мы. Для Заиры сидение в СИЗО тоже, видимо, не проходит даром».

Оказывается, проснувшись вчера утром при диктатуре, он тем же вечером позвонил племяннице. Спросил, как она там, и нужно ли что-нибудь принести? А Заира… она страшно удивилась, когда услышала, что сидит в СИЗО. Когда Магомед позвонил ей следующим вечером, она не помнила, чтобы вчера он ей звонил.

Тогда я рассказала Рамазанову про тот странный звонок, который дошел до Заиры в той демократической реальности. Но это не приблизило нас к разгадке, а лишь еще больше запутало.

***

На следующий день Тамара снова явилась в кондитерскую. Признаться, ее визита я ждала, как манны небесной.

— Я посмотрела по картам, — начала она еще с порога. — Вы оба не из этой реальности.

— Это как? — спросила я. — Из мира мертвых, что ли?

— Нет, вы живы. Но та реальность, откуда вы пришли, параллельна нашей. В ней вы победили демона, и Паутов не стал президентом. Но демон вас проклял. Веточки березы берегли вас от проклятия, а когда вы их потеряли, то переместились в нашу реальность. А здесь вы погибли.

Вот так, значит! Стало быть, мы с Магомедом все-таки боролись не напрасно. И в нашей реальности, получается, по-прежнему демократия, отец жив, Заира свободна.

— А можно как-то вернуться в нашу реальность?

— Увы, нет. Портал откроется только лет через сто. И прошлого изменить вы уже тоже не сможете.

На меня словно вылили ушат холодной воды. Вот так влипли, называется! Демона победили, демократию для народа отвоевали, а самим нам теперь суждено прожить остаток жизни при паутовской диктатуре?

— Но вы можете изменить настоящее, — продолжала Тамара. — Если не побоитесь еще раз сразиться с демоном. Там же, у березы в Суетово. Только Паутов унес эту шкатулку — нужна другая. И ее должны заговорить вы втроем.

— Как это втроем? Нас же всего двое.

— Вдвоем вам уже демона не одолеть. Нужен третий. Он тоже должен родиться двадцать четвертого июня...

Честно говоря, я не знала, где искать третьего. Не знал этого и Рамазанов, которому я написала о разговоре с Тамарой. Конечно, мне не очень-то хотелось встречаться с демоном еще раз, особенно после того, как он в этой реальности двадцать лет назад убил меня. Но желание попытаться что-то изменить, раз мы уже здесь застряли, было настолько сильным, что я готова была еще раз попробовать. Готов был к этому и Магомед. Ради свободы своей племянницы он, похоже, сразился бы и с десятом демонов. Но кто еще согласится составить нам компанию?

И я дала объявление на сайте знакомств. Мол, хочу познакомиться с мужчиной или с женщиной от восемнадцати до восьмидесяти лет, родившимся, или родившейся, двадцать четвертого июня, с хорошим здоровьем и крепкой психикой. Последние два пункта были очень даже важными. Не хотелось бы все-таки, чтобы тот третий, как только увидел демона, упал в обморок или и вовсе со страху коньки отбросил. Возраст я тоже выбирала такой, чтобы был не совсем еще мальчишка или девчонка, но и не девяностолетний старик или старуха.

Однако знакомства по объявлению не принесли ничего, кроме разочарования. Сначала откликнулся двадцатипятилетний парень по имени Егор, высокий, со смазливым личиком, весь вид которого говорил о том, что человек по жизни привык не заморачиваться. С первой же встречи он выразил уверенность, что раз мы так хорошо подходим друг другу по гороскопу, то у нас будет потрясающий секс. Без обязательств, разумеется. В общем, я сразу поняла, что тащиться в Суетово и бороться с демонами Егор не собирается. На этом у нас все закончилось, даже не начавшись. И проверить сексуальную совместимость двух родившихся под знаком березы нам так и не довелось. Потом откликнулась девушка того же возраста — Настя, которая откровенно жаждала однополой любви. В принципе, я ничего против однополых пар особо не имею и никогда не понимала той оголтелой ненависти, которую обрушивают на них сторонники традиционных семейных ценностей — мне-то они ничем не помешали, — однако сама я все-таки гетеросексуалка. Я сказала Насте, что, собственно, мне нужна не спутница жизни, а товарищ по борьбе с демоном, который покровительствует одному очень нехорошему человеку. В ответ новая знакомая так же прямо дала понять, что подобные авантюры ее не привлекают.

Пыталась я найти таковых и среди правозащитников и оппозиционеров, включая бывших политзаключенных, которые даже после отсидки не поменяли своих взглядов и не отказались от борьбы. И мне даже посчастливилось познакомиться с одним, который родился как раз в День Березы. Однако он оказался атеистом с рациональным мышлением и не верил ни в Бога, ни в черта, и времени заниматься всякой ерундой типа обрядов и заклинаний у него не было. Другой, напротив, был готов хоть сейчас ехать в Суетово и сразиться хоть с полчищем демонов, и родился двадцать четвертого. Только вот не июня, а июля. По гороскопу друидов, получается, не береза, а вяз. А я-то на радостях не удосужилась заметить на страничке всего одну букву!

А дни тем временем складывались в недели, недели — в месяцы, и вот уже отпраздновали Новый год. На экране все та же паутовская физиономия! Я снова привыкала к той диктаторской реальности с беззаконием и автозаками. Но гораздо больше я жалела о своих родных, так внезапно оставленных в том параллельном измерении. Они, наверное, уже обыскались меня, жду и надеются? Или уже не ждут, уверенные, что со мной что-то случилось? Родные Рамазанова, наверное, тоже за него очень волнуются и скучают без него? Однако очень скоро мы оба пришли к выводу, что в нашем перемещении в эту реальность есть даже какая-то справедливость. В той реальности у мамы есть папа, а в этой она одна, Заира там на свободе, а здесь в тюрьме, и ей гораздо больше нужна поддержка дяди. Только мы оба здесь погибли, и даже похоронить нас не получилось — ведь это произошло в прошлом, и тела наши, по-видимому, отнесли в морг как неопознанные. А ведь точно! Я вдруг вспомнила, как лет двадцать назад к нам на дачу приходил следователь и расспрашивал, не видели, не слышали ли мы ничего подозрительного. А то в лесу нашли два тела: мужчины и женщины, очевидно, не местных. Видимо, здесь мы своим близким нужнее, чем там.

Вот уже прошли майские праздники, когда к нам в кондитерскую зашла молодая женщина — заказать торт для мужа. А то у него через неделю день рождения. Конечно, нередкий случай, и я бы вскоре о ней и думать забыла, если бы не несколько но.

— Давайте заполним бланк. Фамилия, имя, отчество?

— Прокофьева Арина Степановна.

— Дата рождения?

— Двадцать четвертого июня, год… — она на минуту замялась, затем назвала год, который я тут же записала.

Двадцать четвертого июня… Значит, рождена в День Березы. Не успела я как следует обдумать, что же мне делать дальше, как клиентка заказала латте с пирожным-корзиночкой.

— В детстве пирожных не довелось наесться, я же бывшая крепо… Ну, в смысле, жили в нищете, на еду иногда денег не было.

Память неожиданно преподнесла мне легенду. Крепостной Алексей Прокофьев, его пропавшая сестра Арина. Неужели вправду она?

— Подождите, Арина Степановна, вы сказали, что вы бывшая крепостная. Вы сестра Алексея Прокофьева?

— Да, у меня был брат Лешка. Только вот не суждено мне его больше увидеть. Чай, давно уже от старости помер. Но откуда вы знаете?

— Я слышала легенду. У вас был жестокий помещик, ему покровительствовал демон. И вы с братом этого демона в берестяную шкатулку затолкали.

— Ой, было такое, вот те крест, было! Как я этого демона увидала, насилу со страху-то не померла. А братец знай себе заклинание читает. Потом шкатулку-то мы эту захлопнули да спрятали от греха подальше.

— А потом вы потеряли ветку-оберег и очутились здесь?

— Очутилась. Просыпаюсь — ничего не понимаю, горница чужая да чудная какая-то, никогда ничего подобного не видывала. Встала, а навстречу мне бабка одна, как увидала меня, заголосила: что ж ты тут делаешь, воровка? Я ей: не воровка я, хозяюшка, сама не ведаю, как здесь оказалась, отпусти меня с миром, Христа ради. А у самой слезы рекой. Сжалилась тогда надо мной хозяюшка, накормила, напоила, стала расспрашивать, кто я и откуда. Я ей и поведала все без утайки. Она головой качала, говорила: крепостное право-то давно отменили, но видно, начальник у тебя еще тот был самодур, раз ты его помещиком зовешь. Помогла мне Ангелина Петровна, царствие ей небесное! На работу устроила улицы подметать. Жить разрешила у нее.

Ну, а потом заболела баба Геля тяжело, Арина за ней ухаживала. Квартиру свою она завещала Арине, ибо родственников у нее не было. Ну, а потом Арина познакомилась с Павлом, вышла за него замуж, недавно переехали в Москву.

— Вот уже года два в Москве живем.

— Вы простите меня, Арина, но я должна рассказать вам кое-что важное. Дело в том, что праправнук вашего брата имел неосторожность этого демона выпустить...

***

«Ласточка» рассекала просторы Подмосковья, неслась вдоль лесов, рек, деревень, перронов с вокзалами, увозя нас все дальше от столицы. Арина сидела у окна и, отпивая из бумажного стаканчика горячий кофе с эклером, задумчиво любовалась видами. Ведь за всю жизнь она каталась на поезде всего один раз, когда с мужем в Москву ехала. И, видимо, до сих пор не могла привыкнуть к тому, что можно, оказывается, передвигаться на таких бешеных скоростях. Я, сидя чуть поодаль, тоже смотрела в окно и уплетала свою любимую корзиночку. Рамазанов, сидевший у прохода, уже допил свой кофе с «Прагой» и шепотом молился. Накануне мы специально заказали в кондитерской свои любимые пирожные. Все-таки сегодня у нас день рождения — один на троих. И от воли высших сил зависит, будет ли у нас следующий, или же этот день станет также днем нашей смерти. Проводница, когда проверяла паспорта у нашей компании, наверное, была несказанно удивлена. Поздравила всех троих, пожелала здоровья, счастья, удачи. Последняя нам сегодня будет как нельзя кстати. Если же оная нам изменит… Пропадать без вести я в этот раз не буду. Накануне вечером я написала электронное письмо и поставила отложенную отправку. Если я через три дня не вернусь и не отменю, послание отправится прямиком на мамин емэйл, и она прочитает следующее:

«Дорогая мамочка! Если ты читаешь эти строки, значит, меня, скорей всего, уже нет в живых. Я сказала неправду, что собираюсь провести свой день рождения в доме отдыха. На самом деле я поехала в Суетово бороться с демоном, который покровительствует нашему президенту Паутову. Не одна — со мной поехал Магомед Рамазанов — дядя Заиры Мухарбековой, игнушской правозащитницы, о которой я тебе рассказывала, и Арина — сестра прапрадедушки дяди Леши Прокофьева, помнишь соседа по даче?».

Прочтет моя мама и о том, как дядя Леша в силу своей беспечности выпустил демона на волю, и о том, как мы с Магомедом год назад уже пытались сорвать его сделку с Паутовым, и в той параллельной реальности, откуда я появилась, нам это удалось.

«Прости, что, может быть, оставляю тебя одну, но мы не хотим, чтобы страной, в которой мы живем, правили темные силы. Нам выпал шанс это исправить, и глупо было бы, испугавшись, его упустить. Возможно, мы проиграем по-крупному, но мы хотя бы попытались. Прощай, мамочка! Очень люблю тебя! Твоя Нина».

Заире я тоже написала что-то вроде прощального письма. Конечно, с бумажными письмами, которые я отправляла в СИЗО, вариант с отложенной отправкой не прокатит, да и цензура, если что, может не пропустить, поэтому я не стала вдаваться в подробности, просто написала, что задумала одно дело, в котором выигрыш означает победу над сильным злом и существенное улучшение жизни, а проигрыш — смерть. «Если вернусь живой, обязательно напишу тебе, если же писем от меня больше не получишь — значит, я проиграла. На всякий случай хочу сказать: прости, если что не так, не поминай лихом. Дай Бог тебе и всем политзаключенным поскорее выйти на свободу. Счастливо! Нина».

Написала я и Алине (по емэйлу и с отложенной отправкой): мол, если я до сих пор не вышла на работу, значит, меня нет в живых, смело ищите на мое место другого сотрудника.

Рамазанов также не захотел в случае чего исчезнуть бесследно и тоже послал весточку родным путем отложенной отправки. Арина, чей муж должен был вернуться из командировки через неделю, оставила ему записку на столе в прихожей, ибо за время жизни в этой реальности научилась худо-бедно читать и писать. Если супруг, вернувшись, не застанет жены дома, то узнает из этой записки, что она погибла в борьбе с демоном.

Я достала берестяную шкатулку, которую купила в магазине народных промыслов еще тогда, когда искала по объявлению, кто будет третьим. Повертела ее в руках, в сотый раз осматривая, нет ли в ней прорех. Мы втроем заговорили ее еще на платформе, когда ждали поезда. Но шкатулка по-прежнему была целой.

Через несколько часов поезд домчит нас до Сафонова, потом мы автобусом доберемся до Суетова, погуляем по лесу до полуночи. А после полуночи встанем к этой самой березе. Я, как и тогда, возьму шкатулку в руки, Магомед произнесет заклинание, а Арина, теперь это важно, будет махать березовой веткой, призывая демона залезть в шкатулку. Хочется надеяться, что у нас все получится. И что в этот раз я не испугаюсь демона так сильно, как в первый. Ведь один раз мы его уже победили.

 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

0
22:28
442
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!