ВЕДЬМИНО
И падали росы в медовую кипень травы,
А пёстрой кукушке осталось дожить до июля...
Лечу Маргаритой на шабаш. Встаёт полнолунье,
Где крылья Мораны цепляют верхушки сосны.
Стучит наковальней меж рёбер горячая желчь,
Чернильным пятном растекаются сумерки в небе,
Я слышу — внизу на кувшинках сплетаются стебли,
И вижу, как вздыбился воздух в крутящийся смерч.
Лечу лепестком маргаритки. Блаженная ночь
Почти по-булгаковски щурит далёкие звёзды.
Почти невозможно созвездий невидимых гроздья
С вербеной смешать и на зелье моё истолочь.
...
Змеится по травам предутренний медленный холод!
Уж льстивое солнце зажгло поминальную тризну,
Распятая ночь обладала манящей харизмой...
Последний раз крикнул не филин — булгаковский Воланд.
Лечу Маргаритой на шабаш. Встаёт полнолунье,
Где крылья Мораны цепляют верхушки сосны.
Стучит наковальней меж рёбер горячая желчь,
Чернильным пятном растекаются сумерки в небе,
Я слышу — внизу на кувшинках сплетаются стебли,
И вижу, как вздыбился воздух в крутящийся смерч.
Лечу лепестком маргаритки. Блаженная ночь
Почти по-булгаковски щурит далёкие звёзды.
Почти невозможно созвездий невидимых гроздья
С вербеной смешать и на зелье моё истолочь.
...
Змеится по травам предутренний медленный холод!
Уж льстивое солнце зажгло поминальную тризну,
Распятая ночь обладала манящей харизмой...
Последний раз крикнул не филин — булгаковский Воланд.