Камбала. Часть 5. Судьба. Глава 5.

Глава V. Время залечит?!

Уборки подходила к завершающей стадии. Уставшие узлы комбайнов то в одном комбайне, то в другом давали о себе знать, как результат напряжённого труда, нагрузки были колоссальные. Хоть и работали комбайны, как правило пару месяцев в сезоне, но, а прямом смысле «на износ». Что говорить о людях? Моя бабушка Анастасия на девятом десятке своей жизни говорила: «Машина железная и та изнашивается и ломается, а человек-то не железный…».

Да, человек не железный, а потому и выдерживает такие нагрузки, которые металлу не под силу. Убирали озимую пшеницу на дальних полях, рельеф которых был совсем не схож с равнинными полями, косогоры и даже в глубь поля длинные буераки от водной эрозии и глубокие овраги. Бункера были практически полными, ещё пару центнеров домолотить и выгружай, комбайн поднимался в гору, солнце светило ярко в глаза. И, вдруг, резко поле и зерновой валок провалились куда-то и стал видеть только ясное небо и яркое солнце. Мгновенно остановил комбайн и понял, что даже из кресла встать трудно, так как оно вместе со всем комбайном завалилось назад.

Первой мыслью было, что я не заметил глубокую промоину и задник управляемые колёса, в разы меньшего диаметра, чем передние ведущие, провалились в неё. Когда я спрыгну на стерню и посмотрел на картину сбоку, то комбайн был похож на подбитый танк, который взбирался на окопный бруствер и был подбит выстрелом в более слабое, чем бронированный корпус и башня, днище. А на самом деле, просто отвалился задний мост и комбайн без малого не раздавил колосовой шнек.

Передав водителями в бригаду о поломке, достал из кабины запылённую куртку, стряхнул из неё приличное количество пыли, расстелил и прилёг в тени комбайна. Когда бы я ещё отдохнул, вот так на свежем воздухе, пропитанном запахом жатвы.

Я лежал и мне в память пришёл рассказ моего дяди Анатолия, который воевал, прошёл всю войну танкистом, что было не просто счастье, а огромное счастье, так как редкий танкист оставался жив после двух-трёх боевых сражений. Танки были отличной мишенью, особенно на широких степных просторах. Мало того, ему посчастливилось воти в Берлин на своей боевой машине, танке Т-34 и оставить памятную надпись на рейхстаге.

Из всех боевых наград, дядя больше других, где были орден Отечественной войны I степени и медаль «За отвагу», ценил орден Красной Звезды. Именно его и только его, закреплённый на ласкан пиджака носил по торжественным случаям фронтовик. Он не любил рассказывать о войне: «Душа болит, когда вспоминаю, сколько я потерял своих боевых товарищей. Ну, так и быть, за этот расскажу», — при этом он прижимал к широкой груди кузнеца боевой орден.

«Я в Бога не веровал, — начал рассказ фронтовик, — когда попал только на фронт. Но когда погиб мой первый экипаж, а я чудом выжил, заживо сгорели в танке боевые товарищи, а я, получив ожоги нижних конечностей, успел выйти из горящего танка через верхний люк прежде, чем взорвался боезапас. Я был заряжающим, может потому, в отличие механика, стрелка-радиста был защищён лучше башенной бронёй, но я, так или иначе начал верить в Бога. Я верил и в то, что молитвами моей молодой жены, Нюры, старшей сестры твоего отца, которая, будучи девушкой, приняла меня с двумя малыми детьми, она меня спасала, моя к ней любовь, хоть ты, шкет, ещё не знаешь что это такое и мои дорогие девочки, за которых я не толу Гитлеру готов был глотку перерезать, но и с самим дьяволом биться. Я бился, не прятался за спины своих товарищей, мне было суждено выжить, загнать зверя в логово, добить и оставить своё имя на горящем рейхстаге.

А до этого, немцы усиленно сопротивлялись и в наступательных боях мы несли значимые потери. В одном из боёв, не германской земле, наш танк подбили. Погибли сразу и механик водитель, и стрелок-радист, командир танка был ранен. Выйти через верхний люк было равносильно смерти, а оставаться неподвижной мишенью на поле боя – тоже не вариант. Но выходить из танка нужно было или, чтобы спасаться перебежками и ползком из-под обстрела, что я не мог сделать, оставив командира, а с ним тоже далеко бы уйти не смог, или попытаться устранить неисправность двигателя, из-за попадания осколка в моторный отсек. Я выбрал третий вариант, хоть и не механик, но до войны в Ростове на заводе работал и с техникой дружил.

Нашел неисправность и смог устранить, но немецкий снайпер всё-таки меня выцелил в прицел, но и тут на мое счастье пуля пробила фляжку, попала в подсумок, где в щепки разбила бритвенный помазок и ещё что-то и на излёте легко зацепила бедро. Если бы не это, пуля могла или ногу перебить, или вообще войти в брюшную полость и наделать там «беспорядок». Так же, через нижний люк забрался назад и, после нескольких попыток, прокачав топливо, запустил двигатель.

Немцы, заметив «оживший» танк, вновь открыли по нам огонь, но мне посчастливилось проскочить зону обстрела и благополучно вывести из-под обстрела боевую машину. За это и за спасение командира меня и наградили орденом Красной Звезды. Знаешь, как обидно было погибнуть в самом конце войны?! Это не передать».

«Дядя Толя, я Вам бы Героя дал за такой подвиг!» — восторгался я дядей.

«Эх, племяш, если бы это не было на глазах у командования, могли вообще никак не наградить или, того хуже, найти за что и наказать», — подытожил рассказ фронтовик-танкист.

Я лежал сейчас в тени «боевой» обездвиженной машины и, отличии от той ситуации, которая была во время боя, у меня не было никаких вариантов спасти её, ну скажем, случись тот же пожар, упаси Господи. Всё в воле Божьей. Верим мы в Бога или нет, но есть жизненные ситуации, когда мы вспоминаем его, уповаем на его помощь и спасение.

***

Подъехала автомашина и я выгрузил зерно из бункеров. Ещё через полчаса подбежал на мотоцикле механик.

— Что тут у тебя случилось? Понятно. Я тебя забыл предупредить, в прошлом году, у предыдущего комбайнёра случалась эта проблема. Мы даже хотели его списать. Ну, а теперь точно, это последний сезон. Да и уборки-то осталось всего ничего. Сварщика вашего сегодня нет. Сейчас бригадир кран ищет, «САК» подгонят, я сам попробую прилепить его на место.

— Николай Иванович, а клей взяли с собой? – пытался я ещё пошутить.

— Зачем? Соплями прилеплю. Не себе же – людям, — парировал мою шутку своей механик.

Приехавший автокран задрал зад комбайна, подкатили и выставили мост. Николай Иванович больше получаса проваривал, как мог соединения. Ближе к вечеру, после излишних рекомендаций – «езжай потихоньку», я отогнал комбайн в бригаду.

Но моя избранница меня и слушать не хотела. Видимо она не верила до сих пор в серьёзность моих намерений. По прибытию домой, я собирался серьёзно говорить с родителями по вопросу женитьбы. Но это дело второе, а первостепенно я даже не мог понять, как она ко мне относится, внешне проявлялась какая-то инертность и неопределённость.

Я, конечно, злился, внешне не высказывая это, держать эмоциональный фон стабильным было сложно, но необходимо. Слишком высокой платой за несдержанность могла стать мне ответная реакция до поры, до времени молчаливой девушки, у которой, конечно же, как и у всех есть эмоции, только она их до сих пор никак не проявила.

А тем временем, уборка для меня, да и для всех заканчивалась. После того, когда прибывший из Сельхозтехники сварщик поварил комбайн, у меня оставалось полтора дня для того, чтобы поставить на командировке жирную точку. Кто-то на моем месте мог сказать: «Не повезло мне, приезжал не для того, чтобы по итогам уборки по намолоту занять место, даже ниже от среднего», и искал бы кучу оправданий и причин тому способствовавших: поломки и вынужденные простои из-за этого, работа в напряженном режиме, практически без помощника, и можно было ещё найти, а если бы не было, то домыслить, кто бы это проверял.

«А есть ли плюсы, которые дала мне эта командировка?» — анализировал, возможно кто-то из моих товарищей или мог бы это делать, обладая пытливостью ума, вовсе не желая обидеть говорю. И мог бы перечислять, на моем месте:

«Намолотил 6480 центнеров зерна, а если учесть «обдираловку», то возможно и все 7 тыс.; получу за выполненную работу деньги, которые лишними не бывают; на работу начислят командировочные, почти за два месяца; получу на заработанный рубль натуральной оплатой зерно – пшеницу, из которой можно муки намолоть на всё зиму и не только и ячменя, для домашнего хозяйства… Получается совсем даже неплохо» — подытожил бы кто-то на моем месте.

Что я сам могу сказать. Всё, что выше сказано – это хорошо. Но это совсем не главное, а главное в том, что я нашёл её, я нашёл девушку своей мечты и приложу все силы, чтобы она была моей и только, иначе и быть не может. Уже сейчас видно, что мне с ней будет нелегко и от того не скучно и очень интересно, потому что я буду вынужден применять весь имеющийся арсенал обаятельности и придумывать что-то новое, индивидуальное, то, что подходило для других, здесь не прохляет. А я никогда не выбирал легкие пути и даже наоборот, часто сам себе доставлял в жизни проблемы, усложняя этот путь, делая его более продолжительным и тенистым.

«Не было бы счастья, так несчастье помогло», — именно так можно было назвать, после случившегося ещё одну возможность провести с девушкой полноценный и насыщенный «ближним контактом вечер». Контакты – поцелуи, а вы, что подумали? Я предпринимал попытки убедить Ольку, что лучше, чем жить у меня в Матвеевом Кургане ей лучше не будет. Сестра Оли с мужем и маленькой дочкой жила в доме, ведомственном, к котором выдавали квартиры рабочим кирпичного завода. Как и сам кирпичный завод, дом располагался на юго-западной окраине посёлка. До предполагаемого места работы в Доме быта со швейной мастерской было почти три километра пути, а от моего дома чуть больше километра, а главное, что он расположен в 200 метрах от моего СХТ.

И это были всё нереальные мечты, потому что она на это никогда не пойдёт, да и родители не позволят дочери жить в чужой семье, а главное, в каком статусе? Этого даже я не хотел просто понять. Я даже себе представить не мог, сколько ещё предстоит мне провести бессонных ночей, прежде чем обрету душевный покой. Мне казалось, что раз мы будем жить рядом, ежедневно видеться сможем и всё будет, как в сказке. В чём-то я был и прав, но будет ли это успокоением души или, наоборот, будет её разрывать – это мне и предстояло скоро узнать.

Целый день мы чистили, мыли, герметизировали технологические отверстия, смазывали рабочие органы, снимали ремни и цепи, разгружали резину, выставляя 10-тонную махину на козлы и готовили комбайны на длительное хранение. Не было торжественных проводов и пламенных речей, как мы привыкли видеть в фильмах 50-60 годов, не было и слёз расставания. Я договорился с Олей встретиться а Доме быта, где она устраивалась на работу. Меня это устраивало на первых порах.

***

Мой распорядок будничного дня отличался от распорядка выходного дня в основном тем, что мне не нужно было утром идти работу, а вечерний практически оставался неизменным. Итак, один день, после моего возвращения из командировки.

Если до уборки, по обыкновению, я просыпался в 7 часов утра, принимал туалет, завтракал и выходил в 7-30 на работу, где зачастую до начала рабочего дня успевал сыграть одну, а иногда и две партии в домино. Теперь побудка сдвинулась на полчаса позже, я всё делал бегом и приходил, как правило за две-три минуты до начала рабочего дня. Опаздывать на работу я не любил и считал это плохим тоном работника.

Если я сам не задерживался или меня на работе не задерживал кто-то или обстоятельства, то я заходил в Дом быта, поднимался на второй этаж, заглядывал в швейных цех, улыбаясь и здороваясь со всеми, кто обращал на меня внимание, а внимание обращали все, кто работал в первом производственном помещении, первый раз спрашивал Олю, у которой рабочее место находилось во втором, дальнем от входа помещении, а затем добрые женщины, перекрикивая специфический стук швейных и оверловочных машин, вызывали Олю, если она ещё не закончила работу. Иногда, просто ожидал внизу, будучи уверенным, что она ещё не ушла домой.

По дороге на место её жительства мы обсуждали, чем сегодня займёмся вечером. Вариантов был небольшой выбор и в зависимости от погоды и настроения выбирали одно из трёх самых распространённых у нас программ: первая, если шло новое кино, то я приглашал её на вечерний сеанс в 21 час, двухсерийный фильм начинался в 20 часов; вторая, погулять просто в парке и затем посетить танцы, которые я с давних пор уважал, а Оля, как оказалась не любили или просто стеснялась, а потому, очень скоро и с наступлением осенней непогоды этот вариант не рассматривался; третья, основная, чаще всего используемая, это приглашение моей невесты ко мне домой. Ввиду того, что гуляние по парку, как известно, тем более без танцев в провинциальном посёлке особо красочным не назовёшь, а что такое просмотр фильма последним сеансом всё тоже знают, когда девушка пытается смотреть на экран, а вы постоянно предлагаете свою физиономию, не столько для её просмотра, сколько для того, чтобы в очередной раз перебить просмотр поцелуями, потому рассмотрим то, чем мы занимались, приняв третью программу – посещение моего жилья.

— Пойдём послушаем музыку, — обычно так я приглашал Олю домой, — и это было правдою, потому что весь вечер мы проводили под музыку.

Но начну с самого начала. Итак, проводив Олю домой, я, естественно, возвращался домой. У меня было час-полтора, чтобы обмыться, перекусить, поваляться немного на диване и, возможно вздремнуть чуть-чуть и, одевшись, отправляться опять на кирпичный завод, а вернее к самому крайнему дому в Матвеевом Кургане, за которым была территория завода, а за ней уже питомник древесных насаждений и река Миус. Подождав или на улице, или в доме, пока моя невеста оденется, а я её именно так называл, так сам же её и засватал в тот первый день, с первого взгляда в сельском клубе, мы отправлялись в обратный путь, который я уже по шагам изучил и мог ночью двигаться с закрытыми глазами. Обычно ко мне мы приходили в девять, половине десятого вечера.

Когда я только приехал с командировки и сразу объявил родителям, что я женюсь, чем поверг их в шок, а отойдя от него мне было объявлено, что год високосный, в високосный год не принято жениться, нужно обождать всего полгода. Что для меня означали эти полгода – не передать. Одна мысль вводила меня в депрессию. Родители понимающе успокоили, мол повстречайтесь, узнайте друг друга лучше, куда спешить… Отец «пожертвовал» мне одной комнатой, которая, после его перепланировки, из проходной стала совершенно автономной, в чём был и плюс большой, и минус. Раньше имеющая две двери, входную с улицы было решено закрыть наглухо и утеплить одеялом и ковром сверху, а вторая выходила в кухню и закрывалась. А минус был в том, особенно в зимнее время, что дом обогревался печами, в доме была печь обогревающая четыре жилых комнаты и в кухне, на которой готовили и обогревалась сама кухня и эта небольшая комната, размером 2х3,5 метра. Чтобы было в ней тепло, нужно было открывать двери, но нам такое не нравилось, так как кухня была самым бойким местом в доме часов до 11 вечера.

К стене, где была раньше дверь, была приставлена кровать. У большого светлого окна, света из которого, кроме звезд мы никогда не видели, стоял стол, на котором был установлен магнитофон и гора катушек с записями. На подоконнике был самодельный светильник, который я сделал, в чем-то схожим со светофором или маяком, 12-ваольтовая лампа давала слабый свет через стекла красного и зелёного цвета. Получалась интимная обстановка, которую дополняла музыка, которая всегда была моей гордостью, это была красивая, чувственная эротическая музыка, которую я ещё никому не включал, потому, что кроме неё в течение прошедшего года у меня в доме никого не было, а записи были совершенно свежие, мне их, как обычно «подогнал» друг моего брата, Саша Слон, за что я ему очень признателен. Эту музыку даже томные охи и вздохи не портили, а только придавали шик и колорит.

Даже Оля, хоть она прямо и не сказала, но по выражению лица я заметил, что тоже понравилась. Такая расслабляющая музыка была благоприятна и для снятия напряжения и усталости, скопившихся за день, а не только для занятия сексом. Вообще эта тема была запретной, в виду даже не специфических обстоятельств и обстановки, где мы были в комнате одни, конечно, а в доме, естественно нет, вовсе нет, а просто потому, что при первом же страстном желание сделать это, что могло стать только проявлением избытка чувств, неуёмной страсти и любви, а не ради просто плотских утех. Как только моя шаловливая ручонка, произведя разведку, переходила к активной фазе наступательного процесса, тут же получала массированный отпор из всех калибров, а главный говорил не громогласно, а так тихо, но очень убедительно:

— Не надо!

И всё! Конечно же, руки не были отсечены по самые локти и периодически эти попытки повторялись, но результат был предсказуем и категоричен. А, как результат, сильные боли не только душевные, но и физические, которые были вызваны перевозбуждением и «экстренным его торможением» на самом интересном месте и так всегда. Бывает же так, что человека сводят с ума, а он вместо того, чтобы «поберечь» своё психологическое состояние, свой душевный покой и, естественно, физическое здоровье, не уронить мужскую честь и достоинство, о которых мы говорим в разы реже, чем о девичьей чести и достоинстве, вместо этого он снова и снова идёт на эти страдания, чтобы когда-нибудь всё же добиться желаемого, своей избранницы.

Бездушные люди скажут: «А, что же ты хотел, ничего легко не даётся». Согласен, но существуют какие-то рамки этим страданиям или нет? Другое дело, если человек, который тебе пришёлся к сердцу за тысячу километров от тебя, и ты это осознаешь и довольствуешься двумя-тремя коротенькими письмами, в которых в конце написано: «…Люблю! Целую! Жду ответа.» И дотронуться невозможно и тем более ощутить на себе тот же мифический условный поцелуй тоже нереально.

Здесь всё, наоборот, и всё же, ты от этого страдаешь больше, чем ожидая простого письма. Видимо эту чистую душу не посетил тот, некогда добрый Ангел, превратившийся в «доброго» змея-искусителя, и не поведал моейо чудесных свойствах запретного плода. Какое можно было бы испытывать блаженство: в комнате одни; интимная обстановка в полумраке в сочетании с подталкивающей на греховные с одной стороны и благостные, как проявление наивысших страстных желаний, на основе глубоких чувств и побуждений сделать свою избранницу сердца счастливой; кровать, когда мы присаживались на неё и ложились, начинала даже стонать негромко пружинами сетки, имитируя предстоящее действо, до которого в очередной раз никак дело не доходило, обрываясь на самом интересном месте.

Что вы спросили? Совершенно, верно, обрывалось после слов: «Не надо! — а с некоторых пор, ещё добавились, — если и можно будет, то только после свадьбы!» Картина Репина «Приплыли» отдыхала, случалось даже, что и я «приплывал» от перевозбуждения. Было всяко, было разно, но у нас, как говорили раньше везде и всюду: «В Советском Союзе секса нет!» И все помнят поговорку, что «на нет и суда нет».

Чаще всего мне приходилось сдерживать попытки уходить со словами «пора!», отражая их, как в настольном теннисе шарик на поле соперника со словами «рано! Еще полчасика и пойдём». И так раза три повторялось. Ну не хотел я её отпускать, несмотря ни на что. Шли мы по ночному посёлку далеко за полночь, ближе к двум часам ночи. И, вот, хоть плачь, но не мог я сразу её отпустить в ту квартиру, где все уже давно спали. Вот такой я был противный. Девушка уходила, в её комнате зажигался слабый свет, видимо ночник. Я дожидался, когда свет гас и закурив сигарету, начинал дразнить звуком от шагов, чутких сторожей дворов. Неизменно путь лежал через железнодорожный вокзал, центральную площадь и аллею с пустующими скамьями для отдыха, где очень редко можно было встретить кого-либо из таких же неспящих влюблённых. Дальше я поднимался по своей любимой улице, практически с самого её начала до самого конца.

Дома, закурив и обдумав всё что произошло сегодня за вечер, ложился спать, когда на часах стрелка переваливали, «ломая» прямой угол между часовой стрелкой и минутной, «отчаливавшейся» от цифры 12 навстречу часовой стрелке, как будто у них каждый час было назначено свидание. А, что им, тикай себе, да и всё, им-то на работу завтра не идти, хотя это и есть их бессменная работа – отсчитывать время, отсчитывать не для себя, а для нас счастливые минуты и минуты грусти, минуты свиданий и минуты одиночества. Минута за минутой, час за часов, день за днём – так и жизнь наша проходит.

Я как-то подсчитал, сколько я за вечер прохожу, какое расстояние, не в часах, а в километрах, если учесть, что от меня до дома, где жила Оля было четыре километра. Вышла внушительная цифра в 20-25 км, это без учёта что я утром шёл на работу и там целый день крутился и бегал из цеха в цех. Сон 4-4,5 часа – вот она, моя счастливая холостая жизнь. Отец за меня переживал, говоря во время наших перекуров, иногда по моему возвращению ночью домой: «Когда я тебя уже женю?! Не нравятся мне твои ночные хождения, да ещё и через железную дорогу, под вагонами лазания до хорошего не доведут…». На что я ему отвечал: «Согласен, так и есть. Мне самому уже терпеть надоело, а что делать? Вы же сами мне запретили жениться, я бы еже в сентябре был согласен на свадьбу…». На том и оставались, каждый при своём. Ничего до поры, до времени мы уже изменить не могли.

Когда, Оля, по каким-то причинам отказывалась со мной «взъерошить» покрывало на моей холостятской кровати, когда мы после кино отправлялись через «путя», как у нас говорили, даже не «пути», а «путя» и шли неспеша в сторону её дома, где не доходя, на пустыре строился многоквартирный двухэтажный дом и к зиме уже стройка была, как говорили «заморожена», стояли стены без окон и крыша. Здесь, хоть и были сквозняки, но можно было укрыться от дождя, а позже и от снега, и от прямых порывов ветра. На втором этаже на кирпичи мы ложили доску, что служило нам скамьёй и здесь мы проводили свои свидания. Одно из них закончилось плачевно, Оля застудила почки. Если бы я узнал об этом сразу, то может быть и бился бы головой о стену на той же стройке, пока не размозжил её, но Оля призналась об этом намного позже. Говорила просто: «Не могу сегодня. У меня температура, болею. Может быть через неделю?!»

В один из вечеров я, уставший находиться в неведении, мы встречались уже три месяца, я «102» раза признался уже ей в любви, учитывая то, что это делал сначала не ежедневно, а потом уже стал делать признания по несколько раз за день, а может и «201» раз, счёт не вел, но говорить слова признаний о любви не забывал и не уставал, всё же решился задать вопрос, на который боялся услышать отрицательный ответ.

Мы сидели в беседке около подъезда её дома, был теплый сентябрьский вечер. Оля собиралась уходить. Я не хотел отпускать и сказал:

— Ответь мне на простой вопрос и можешь идти отдыхать. Я потом и на секунду тебя не задержу. Клянусь! Скажи, Оля, ты меня любишь?

Я сидел в беседке, Оля поднялась, чтоб уходить и замерла на месте. Простояла минуту, повернулась и собиралась идти домой.

— Оля, скажи. Я не уйду отсюда, пока не дождусь ответа.

Олька повернулась в полуоборот ко мне, посмотрев как-то, мне показалось, что исподлобья и пошла в дом. Я надеялся, что она подумает, хотя, как по мне, то на такой вопрос, это же не решение математической задачи, ответ должен подсказать сердце и думать, как ответить не нужно было, а просто поверить своему сердцу. Я сидел и нервно курил, понимая, что я сейчас стал заложником своей же клятвы, как в гайдаровской повести «Военная тайна», сидел, как часовой и не имел право «покинуть пост, так как дал слово ждать. А она то не давала такого слова, а потому, как я понимал, разделась и, возможно, уже уснула, не задумываясь над тем, что я в это время испытываю.

Я обдумывал всё и не раз и понимал, что я бессилен что-либо сделать в этой непростой ситуации. Видимо моя любовь от того и усиливалась в геометрической прогрессии, что она была только моя и, возможно даже мои чувства, которых могло хватить на нас двоих, не были востребованы, а потому они накапливались, как гормоны, как адреналин, тестостерон, эндорфины и другие, которые и делали чувства такими красочными и ни с чем несравнимыми, все эти гормоны накапливались во мне, не находя нужного выхода, взрывая мне разум.

Время шло предательски медленно, а к тому же, сегодня Оля раньше попросилась, если это выражение здесь уместно, домой. Так что и полночный бой московских курантов ударами в виски отозвался у меня и стрелки не раз устраивали забег «на догонялки» и это у них каждый час и ещё плюс пять минут получалось. А у меня не получилось сразу, значит и не получится, сегодня, как минимум получить ответ на вопрос, который меня мучил давно, а решился спросить сегодня, так как терпелки лопнули. Я, конечно, не дождусь ответа, да рисоваться перед соседями, уходящими на работу, не стану, а вот рассвета я дождусь точно.

Начатая вечером пачка сигарет заканчивалась, когда небо в той стороне, где мой дом начало светиться рассветной зарёй и я, считал, что своё слово сдержал по максимуму. Я же не пацан, чтобы ещё портить столешницу столика, за которым теплыми вечерами жители играли в лото, как было модно в те годы, оставлять о себе память, вырезав надпись содержания, типа «Оля+Саша=…» — эту задачу у меня решить не получилось и сегодня. Но попытка была и на душе стало от этого хоть и не сильно, но легче.

Родители, конечно, утром волновались и отец, не раз, скорее всего вставал и наведываясь в пустую комнату, курил здесь и снова ложился, пытаясь заснуть.

— Ну, предупреждал бы хотя бы, что ночевать не придёшь, мы бы не волновались, — читал по обыкновению отец мне лекцию, — вот женишься, тогда пусть жена у тебя спрашивает, где ты время проводишь, а пока, будь добр, не расстраивай родителей.

— Па, ну не знал я с вечера, что не приду ночевать. Так получилось. Видишь, я даже трезвый пришёл.

— Лучше был бы ты пьяным, но спал дома, — подытожил «разбор полёта» батя.

Отработав весь день на работе, к концу работы ещё и зацепился с друзьями. И не потому, что прислушался к словам отца, а потому что самому хотелось сегодня напиться. Пришёл часов в семь вечера и почти сразу завалился спать. Конечно же выпивка не восстанавливала расшатанную нервную систему, а не давала разуму вскипать от постоянных мыслей и раздумий, что в свою очередь благоприятно на эмоциональное состояние повлиять не могло.

Олька, что же ты со мной делаешь? А что ещё будет через три месяца, которые нужно было, как минимум ещё ожидать до сватовства, со мной, я не хотел даже предположить – это неблагодарное дело. Я подумал, как могут жить люди-пофигисты? А есть же такие и живут как-то, но как? Ну разве я могу быть равнодушен к неопределённости, в которой сейчас пребываю. По мне, так лучше, как говорят «горькая правда, чем красивая ложь». И самое обидное в этой ситуации то, что я-то её по-настоящему люблю, как никого другого так не любил, даже тех, с кем был так близок и любил, конечно же я их любил, но то было совершенно другое, я просто тогда не знал, до какой степени может быть сильной любовь, до какой степени она может ранить, рвать на куски сердце переживаниями, неопределённостью и невозможностью строить перспективные планы не только на годы вперёд, а на следующий месяц или даже неделю – это очень сильно ранило мою чувствительную душу.

***

«Время раны лечит» говорят в народе. Возможно только залечивает, они покрываются тонкой плёнкой и при малейшей стрессовой ситуации, раны вскрываются импульсом крови от эмоционального всплеска и начинают кровоточить вновь и с новой силой. Только ответная любовь, как бальзам или мазь Вишневского может помочь справиться с этой проблемой. Но когда это произойдёт и произойдёт-ли когда-нибудь я и сам не мог ответить, я не мог знать, я не мог читать чужие мысли, повиновать своим интересам чужой разум, способностями экстрасенса я не обладал да и был против оказания всяческого давления на то, чтобы ответ был такой, который бы меня устраивал полностью – это было бы насилием и такой союз, если бы он состоялся в конце концов, долго бы не просуществовал.

Хоть я и не был сторонником утверждения, которое не могло быть аксиомой, применяемой в любовных отношения, высказанное А.С. Пушкиным в «Евгении Онегине»: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», но однозначно, при усиленном «предложении» себя, в качестве потенциального жениха, если не сказать больше, могло иметь и обратную реакцию. Когда я пришёл к такой вот версии в результате собственных размышлений, мне даже стало плохо – неужели это возможно?

Я размышлял, сколько я мог прожить дней, совсем не думая о ней? Глупый вопрос – ни одного. А сколько дней я смогу прожить, чтобы не видеть её, не встречаться, даже имя такую возможность? А вот на этот вопрос я ответить не мог, нужно было провести эксперимент. Пожалуй, мог бы и не один, но для этого мне нужно было чаще пребывать в таком состоянии, как минимум, в каком я вчера пришёл домой. Отец о таком моём состоянии говорил так: «Ты вчера пришёл «на бровях», — констатируя факт, добавлял, — и сегодня ждать повторения?»

Я не мог отцу врать, и он это знал, а потому, нагнув голову, молча выслушивал то, что говорил он мне. Он сам иногда имел такой грех, но, чтобы упрекнуть его в том, когда ответ пришла очередь держать мне, я бы себе никогда не позволил. Я сам не мог быть уверенным в том, что сегодня всё будет иначе, да я раскис, раскис настолько, что позволил себе дать слабину и тем самым снять с себя скопившееся напряжение.

Я перекипел, перегорел, как лампа, горевшая без отключения долгое время без должного охлаждения окружающей среды, без отвода тепла, я сжёг сам себя. Душа обожжена была настолько, что не только любое прикосновение ко мне, затрагивающее больную тему, любое неосторожно брошенное, даже неумышленно в мой адрес, её или наших отношений вызывал нестерпимую боль и однозначно агрессивную реакцию, как раненный зверь, которого пытаются «выкурить» из логова. Отец быстро это понял и перестал досаждать нравоучениями, приносящими мне только дополнительные страдания.

Мне нужно было «зализать» эти душевные раны. Я пил много и долго, а когда был более или менее в настроении, приходил в далёкий теремок, предлагая, как и раньше из трёх программ выбрать одну. Как бы не было для меня удивительным, возможно я только внешне не замечал её душевных переживаний, но внешне Олька была спокойна и безмятежна, как и раньше, до того, как я попросил её ответить на простой, как я думал вопрос, который поставил её с ступор.

Возможно, что именно спиртовый допинг делал меня менее раздражённым и благодарю этому я меньше сам себя травмировал, не загонял домыслами в состояние депрессии. Другого верного способа снятия напряжения я не знал. А время и ситуация на работе были таковы, что можно было с утра «поправлять» здоровье и держать его в тонусе до «заводского гудка», а там уже и по полной можно было расслабуху ловить, главное, чтобы, выходя в конце работы мимо конторы не попасся в поле зрения зоркого глаза руководства, многие из коих выходили, как бы между прочим покурить на крыльцо конторы. Если походка к этому времени была уже не уверенной, то помогали спины более стойких товарищей или запасный выход не через КП и ворота, а через дальние ворота у складов или через общежитие для командировочных трактористов.

Пару раз, теряя над собой контроль, я даже позволил себе «нарисоваться» в доме быта, изъявляя желание увидеть Олю. Однажды у меня это получилось, а другой раз мастер, видимо от греха подальше послала меня словами: «Оли нет, она сегодня отпросилась домой раньше». Было это так или иначе, а может быть она просто не хотела меня таким видеть, не знаю. Как бы то не было, но и в этот вечер у меня был вынужденный прогул. Так потихоньку я, к накопленному уже за месяцы хорошему, что было вполне заслуженно накоплено на моем счету, добавлялась по каплям ложка дёгтя.

Хоть дни тянулись невыносимо долго, но, если включить, как в магнитофоне ускоренную перемотку, без воспроизведения того, что ещё произошло в эти дни, то мы стояли на пороге Нового 1981 года. А это значило, что високосный год заканчивался и нужно было решать серьёзно вопрос о женитьбе. Но вопрос о женитьбе мог стоять только в случае обоюдного желания иначе, как было в старину, жениху, приходившему свататься, могли вручить гарбуза, если на украинском языке, а по-русски сказать – тыкву. Зачем давать «от ворот поворот», если этого можно просто не допустить, поступив по-человечески, выяснить серьёзность отношений и снимались бы все спорные вопросы, сватовство становилось, лишь формальностью, знакомством родителей и договорённостью о самой свадьбе: играть её или нет, если играть, то где и на каких условиях, другие важные моменты.

А до этого я хотел предпринять ещё одну попытку серьёзно поговорить с Олей и расставить наконец-то все точки над «и». За три дня до Нового года, я по обыкновению пошёл на свидание к Оле, обдумывая заодно программу новогоднего праздника и что нужно будет на праздничный стол еще купить из-того, чтобы угодить моей будущей жене. То, что мама, как обычно готовила всякие домашние приготовления, это понятно было, такие приготовления делала каждая хозяйка, так как этот праздник семейный и его было принято отмечать дома. Но мне хотелось внести в праздник какой-то сюрприз, изюминку.

А «изюминку» внесла в мои планы та, ради которой я старался, чтобы праздник был приятным и запомнился на всю жизнь, её мне внесла Оля и, конечно я это запомню на всю жизнь.

Я постучал и вошёл в дом сестры и зятя Оли. Поздоровался с Таней и её дочуркой, которая уже успела ко мне привыкнуть, так как в последнее время, как настали холода, я часто ожидал Олю не на улице в беседке, как в теплое время, а в доме.

— А Оля куда-то пошла? В магазин, наверное? – поинтересовался я у её сестры, Татьяны.

— А ты, что не знаешь? Она тебе не сказала? Оля поехала домой, сказала, что будет праздник отмечать дома, с родителями. Я думала, что ты знаешь. Ну раздевайся. Сейчас Слава придёт, поужинаем.

— Спасибо большое, Таня! Я пойду…

Как и кем я сейчас чувствовал себя вот здесь, даже слов не подберу, чтобы объяснить, это тот же кавун, только не сватам, а лично мне и заочно, ещё до сватовства. Провалиться мне тут прям на месте и не жить. Я шёл по заснеженной пустынной улице, куртка была нараспашку и мне хотелось её застёгивать на пуговицы, мне было жарко, я горел, я сгорал от стыда и обиды, мне просто хотелось упасть в глубокий сугроб сбоку дороги, образованный очисткой самой дороги, подъездов к подворьям и самих дворов от снега, упасть и лежать до тех пор, пока не спадёт жар и голова будет способна думать и принимать адекватные решения.

Я остановился, достал сигареты, попытался подкурить и у меня это не получалось, как обычно с первой спички, руки дрожали, но не от холода, спички ломались, не зажигались и от этого становилось совсем нехорошо. Закурив, в три затяжки выкурив одну сигарету, достал следующую. Я не замечал ни редких прохожих, не заметил как перешёл железнодорожные пути напротив вокзала, не видел стояли ли там поезда или товарные вагоны, я шёл «на автопилоте» и включился лишь тогда, когда прошёл свою улицу и-то, скорее всего от того, что меня начало знобить, я просто замерз, так как шёл уже почти полчаса с расстёгнутой курткой. Поняв, что прошёл свою улицу, развернулся и пошёл туда, где меня ждали родные люди, кроме одной, по факту ещё не приходящаяся мне никем и без кого я встречу Новый год.

Не хотелось думать, но поговорка гласит, что «как встретишь Новый год, так его и проведёшь». А так не хотелось, хоть плачь, вот так вот, просто идти по улице и реветь белугой. Но я не белуга и не камбала уже, пожалуй, а кто я? Да, просто, влюблённый, если ничего не сказать человек, которому, как и всем, думаю, что в этом не ошибусь, на Новый год хочется быть, как минимум быть с любимым человеком. Просто, быть.

Продолжение следует.

Предыдущая глава 4 — http://pisateli-za-dobro.com/kambala-chast-5-sudba...